Кукушка полагал, что он не делает ничего худого, проникая в чужой дом. С минуту он прислушивался — все было тихо — и пошел к веранде.
Там на столе горела лампа и стояла рабочая корзинка, наполненная шерстяными нитками и моточками. Гувернантка, сидя в кресле, спала безмятежным сном. По-прежнему нигде не было слышно ни звука, и сержант, взглянув на спящую гувернантку, быстро перескочил через перила веранды.
Когда Шакал увидел госпожу Караман, его охватило какое-то странное чувство: он вспомнил свою мать, мысленно сравнил ее со спящей гувернанткой и нашел, что последняя была моложе и изящнее. Кукушка и не подозревал, что сидевшая в беседке Клари следила за каждым его движением, недоумевая, что могло заставить зуава явиться к ним в дом.
Кукушка приблизился к гувернантке. Она вскрикнула спросонья, вскочила и уставилась на незнакомца. Потом быстро схватила свою рабочую корзинку и набросила ее на голову зуава: клубки шерсти запутались в волосах и бороде сержанта, и он закашлялся и зачихал.
Госпожа Караман узнала, наконец, бравого Шакала и покатилась со смеху. Напрасно Кукушка старался выпутаться из клубков и моточков: корзинка плотно сидела на его голове. Наконец, француженка сжалилась над ним, сняла корзинку и весело спросила:
— Зачем вы пожаловали сюда, г-н Шакал?
Кукушка не мог отвечать — он задыхался. Гувернантка снова рассмеялась. Клари, не желая выдавать своего присутствия в беседке, едва удерживалась от смеха. Наконец, зуав произнес:
— Ради Бога, дайте мне глоток воды, я же задыхаюсь.
Госпожа Караман подала ему стакан воды, но кашель все не унимался, тогда она взяла стоявшую на столике бутылку с ликером и протянула ее солдату:
— Вот, выпейте глоток, а затем объясните, в чем дело?
Зуав с признательностью посмотрел на француженку и глотнул из бутылки.
— Славный ликер! — воскликнул он и щелкнул языком.
— Это к делу не относится,— строго сказала гувернантка.— Объясните же, что вам нужно?
— Я… хотел…
— Говорите скорее… шутки в сторону — разве можно ночью врываться в чужой дом и пугать людей?
— Виноват, прошу прощения, право, больше не буду… я пришел сюда с тем, чтобы…
— Да вы, кажется, совсем разучились говорить!
— Нет, сударыня, но изволите видеть, в жизни солдата бывают такие минуты, что его…
— Можно принять за дурака,— нетерпеливо перебила его госпожа Караман.— Продолжайте.
Кукушка поклонился, как бы благодаря за оказанную ему любезность.
— Извольте видеть, сударыня,— заговорил он,— нас с вами сегодня столкнуло само провидение…
— Послушайте! — со смехом перебила его гувернантка.— Будет вам вздор нести!
— Сударыня! — вскричал с мольбой Кукушка, подняв руки.— Не обижайтесь, но я должен вам сказать, что вы… обворожительны!
— Глупый вы болтун!
— Называйте меня, как хотите, но верьте мне — я говорю правду! Я видел женщин во всех частях света: брюнеток и блондинок, белых и черных — но оставался к ним равнодушен. Сегодня, когда я увидел вас, во мне свершился переворот.
Хотя госпожа Караман была особа весьма почтенная, но она, прежде всего, была женщина, и слова сержанта ей понравились. Конечно, он ей льстил, но был при этом очень любезен.
— Послушайте, уважаемый,— сказала она с улыбкой,— мне сорок два года (она, конечно сбросила себе лет пять), и ваше счастье, что я снисхожу к вашейхшутке.
— К моей шутке? Клянусь вам…
— Не клянитесь,— перебила его гувернантка, погрозив пальцем,— и дайте мне договорить. Знайте прежде всего, что я всегда была порядочной женщиной и любила только (при этом она утерла слезу) своего мужа. Затем, я занимаю известное положение в доме прекрасной и всеми уважаемой молодой девушки, которую вы своим вторжением глубоко оскорбили. Я все сказала. В следующий раз будьте осторожны.
При этих словах гувернантки Кукушка охотно провалился бы сквозь землю: он покраснел как рак и пробормотал:
— Прошу прощения… я ничего дурного не имел в виду.
Гувернантка сжалилась над беднягой.
— Да вы не очень сокрушайтесь — я не кусаюсь! Вы — солдат а, исполняя свой долг, нельзя быть всегда деликатным. Так часто говорил мой покойный муж: утешьтесь и выслушайте меня. Я прощу вас, но с одним условием…
— Приказывайте… что я должен сделать?,
— Откровенно сказать мне, для чего вы сюда явились в столь поздний час!
— Единственно для того, чтобы видеть вас!
— В самом деле? Вот мило! Итак, вы влюбились в меня, как студент в гризетку, и пришли объявить об этом, прокравшись ночью в чужой дом! Знаете ли вы, как называют таких молодцов?
Кукушка понурил голову и молчал.
— Не проще было бы, если бы вы пришли сюда завтра утром?
— Да, легко вам говорить,— с отчаянием вскричал сержант,— завтра будет поздно.
— Опять чепуха,— возразила госпожа Караман,— будет ли этому конец?
Кукушка гордо выпрямился.
— Сударыня,— сказал он,— сознаю, что мое самовольное вторжение в ваш дом было по меньшей мере неуместным, но оскорблением для себя вы его считать не можете.
— Надеюсь и жду от вас подтверждения ваших слов.
— Мне пришло в голову,— робко продолжал зуав,— вдруг вы немного пожалеете меня…
— Час от часу не легче… вы просто дерзки!
— О нет, сударыня… дайте мне договорить. Извольте видеть… я солдат, моя родина — это мой полк. Я сирота, и обо мне некому заботиться. Да, впрочем, я об этом и не плачу, сражаюсь с кабилами, и если меня убьют, то это никого не огорчит. Но у вас такое доброе лицо, вы внушаете доверие, и так как, вероятно, я вас больше никогда не увижу, то черт меня дернул…
— Что такое?
— Прийти к вам проститься… Завтра меня здесь не будет.
— Не печальтесь раньше времени,— стараясь скрыть свое волнение, сказала гувернантка.— Объясните, в чем дело, вы, кажется, молодец хоть куда! Что же такое вам предстоит завтра?
— Благодарю вас. Вы слишком добры. Извольте видеть, когда, быть может, навсегда покидаешь свою родину, то желательно было бы с кем-нибудь проститься, а если хорошенькая женщина пожмет тебе руку и скажет: «будь счастлив, голубчик!», так это, наверное, принесет счастье!
— Я вас не понимаю, объяснитесь, наконец, яснее. Куда вы отправляетесь, смею спросить?
— В Алжир, в пустыню, и так далее.
— Вы возвращаетесь в свой полк?
— Боже меня сохрани! Я получил бессрочный отпуск.
— Так в чем же дело? С вами, право, всякое терпение лопнет!
— Извольте видеть, вам известно о том, что сын госпожи де Морсер, капитан Жолиетт, пропал. Я же душой и телом привязан к капитану, и вот…
— Да говорите же!
— Приходит сегодня господин, брюнет с большой бородой, бледным лицом, темными сверкающими глазами, и объявляет мне, что он едет завтра на розыски капитана и берет меня с собой.
Внизу под верандой раздался слабый возглас — зуав и г-жа Караман его не услыхали, и гувернантка спросила, в волнении:
— Так ли я поняла? Граф Монте-Кристо. хочет отыскать капитана в пустыне?
— Так точно, и я еду с ним. Такие экспедиции по плечу лишь людям храбрым. Я не трус, й потому граф берет меня с собой. Теперь вы знаете, зачем я пришел сюда. Но обидеть вас я не хотел и сейчас ухожу… Прощайте, сударыня!
Зуав махнул рукой, повернулся налево кругом и направился к выходу.
Гувернантка посмотрела ему вслед: она как будто была тронута, и бравый зуав ей понравился. У нее никогда не было детей, но будь у нее сын, он должен был, по ее мнению, походить на этого солдата. То обстоятельство, что сержант пришел к ней проститься, тронуло ее, и она сказала:
— Вернитесь, зуав! Подите сюда!
Кукушка остановился.
— Не бойтесь, я не укушу вас! Дайте мне вашу руку. Кукушка покраснел, как девушка.
— Как же я подам вам свою лапищу, — сказал он смущенно, — прошу прощения.— Ему показалось, что он снова оказался невежлив и он начал извиняться.— Я, значит, только насчет своей лапищи.
— Да полноте, пожалуйста, дайте мне вашу руку и думайте, что я — ваша мать!
