Итак, Брейгель в Италии! Цель достигнута.
Теперь, по примеру всех предшественников, Брейгелю следовало бы устремиться в Рим. Мастерские художников, римские древности — все ждало его там. Но он неожиданно снова садится на корабль и плывет еще дальше на юг. Похоже, что просто не может совладать с охватившей его тягой к южному морю и южному солнцу.
И вот он там, где до него нидерландские художники не бывали: в Реджио ди Калабри, то есть в самой южной точке Апеннинского полуострова. Потом он, быть может, переправляется через Мессинский пролив и попадает в Сицилию.
Время было тревожное. Сто турецких военных кораблей — грозный флот под командой опытного адмирала, вооруженный пушками и снаряжением для абордажных боев, именно в эту пору прорвался в Средиземное море. Турки хотели оказать поддержку Франции в борьбе с императором Карлом V. Их корабельная артиллерия обстреляла Реджио ди Калабри, а флот с боем прошел через Мессинский пролив мимо пылающего города и поплыл дальше к Неаполю.
У Брейгеля есть рисунки — «Горящий Реджио» и «Морской бой в Мессинском проливе». Очень может быть, что он изобразил эти события по собственным впечатлениям. Время пожара известно — это июль 1552 года. Вот и еще одна дата в биографии Брейгеля. Она устанавливается косвенно, но позволяет твердо сказать, что он был здесь, во всяком случае, не раньше, чем произошел этот пожар. По рисунку «Бой в Мессинском проливе» после возвращения Брейгеля на родину была сделана гравюра, которая стала широко известной.
Небо покрыто грозными клубящимися тучами. В проливе великое множество кораблей: многопалубные и многопушечные парусники, узкие, низко сидящие в воде гребные галеры. Над водой — округлые облака пороховых разрывов, над горящим Реджио — дым пожаров.
Поразительно изображены корабли! Их конструкция, их паруса и пушки переданы с таким знанием дела, с такой тщательностью и подробностью, что к этим изображениям долгое время обращались историки флота, которых интересовало устройство военных кораблей XVI века. Но вместе с тем суда даны в таких смелых ракурсах, с такими смелыми отступлениями от формально понятых правил перспективы, с таким грозным напряжением, что кажутся живыми существами, могучими и одушевленными созданиями. Чувствуется, что художник не только всматривался в корабли у себя на родине, но и любовался ими, видел в них окрыленных вестников далеких морей. Если можно так сказать, корабли на этой гравюре были для него понятнее, чем люди, столкнувшие их в бою, зрелище морского сражения показалось ему скорее прекрасным, хотя и грозным, чем ужасным.
Впоследствии, когда Брейгель вернется на родину, когда он станет старше, война и сражение еще не раз станут его темой, но изображать он это будет совсем иначе.
Морской пейзаж рисунка, по которому сделана гравюра, был нарисован отдельно по наброскам с натуры, а корабли в свою очередь тоже отдельно и лишь затем соединены вместе на одном листе.
И все-таки здесь нельзя говорить о простом совмещении на одном листе пейзажа и кораблей. Зарисовки различных кораблей, которые он делал и у себя на родине и в Италии (в Нидерландах он галер видеть не мог, они у северных берегов не плавали), были, верно, спокойными учебными рисунками, сделанными, чтобы разобраться в устройстве кораблей, понять и запомнить его. Но в драматическую композицию сражения они не могли быть просто перенесены, их образы были глубоко переосмыслены в духе ее напряженного замысла. Вероятно, и совмещение двух перспектив — пейзаж изображен в одной, корабли в другой — не следствие неумелости, а сознательный прием, который часто применяли итальянцы.
Итак, Брейгель попал в Южную Италию, а быть может, и в Сицилию, и задержался здесь на некоторое время. Путь с юга Италии в Рим через Калабрию был труднодоступен, морской, через Неаполь, — небезопасен.
Нужно было ждать. Можно было оглянуться назад на те несколько месяцев, которые он провел в пути. Он начал путешествовать весной и шел на юг навстречу лету. Весенний воздух Фландрии был полон влажной свежести. По Франции Брейгель проходил в пору сенокоса. Здесь все — и крестьянские хижины, и костюмы крестьян, и колодцы, и изгороди — все было непривычным, не таким, как на родине. Такой нищеты, как во Франции, он в нидерландской деревне не видывал. Но таким же, как дома, был запах скошенной вянущей травы. Такими же были косы. Такими же были движения косарей. И звук от косы был тот же. Брейгель хорошо знал эту работу со времен своего деревенского детства. В дороге он иногда помогал косарям. Расплатиться с ним они не могли, да и не это ему было нужно. Ему хотелось еще раз ощутить изнутри напряженность их движений, поймать их ритм, чтобы отложить его в кладовую своей памяти.
Все менялось в дороге. Менялось и ощущение самой дороги под ногами: шаг становился твердым на плотных гладких плитах старинных римских военных дорог; он мягко тонул в серой бархатной пыли; ноги продавливали спекшуюся корку глины на дне пересохших ручьев, ощущали узловатые корни на заросших придорожных тропинках.
Все менялось в дороге. На смену яблоневым и вишневым садам в бело-розовом цвету пришли бесконечные виноградники, потом серебристо-серые рощи олив.
Менялся вкус хлеба и вина. Вино Бургундии было еще привычным. Чем дальше на юг, тем сильнее изменялось оно. Чем дальше на юг, тем непривычней становилась пища: она пахла чесноком, обжигала рот перцем. Менялся язык: слова, выученные в одном месте, совсем по-иному звучали в другом. Ко всему надо было привыкать и ко всему некогда было привыкнуть. Постоянными были только перемены.
Мир неустанно открывал путнику свое многообразие, и путник не уставал дивиться ему и запоминать.
Потом начался настоящий юг: раскаленный воздух дрожал и колебался над дорогой, на белые стены было больно смотреть, через ограды садов свисали неведомые фиолетово-красные, неистово буйные цветы. Задумчиво понурив голову, брели длинноухие ослики. Воздух был сух, тени коротки и черны, безжалостное солнце огромно.
А потом за яркой зеленью деревьев, за плотными листьями, которые казались кожаными, — ослепительный блеск, жидкая бирюза и аквамарин: море! Летят над кораблем крикливые чайки, сверкают в воде черные лоснящиеся спины дельфинов. В пазах палубы от великого жара выступает смола, прогретость палубных досок ощущается сквозь подошву башмаков, душной затхлостью отдает питьевая вода из плоских корабельных бочек. Тень есть только от парусов, а когда наступает штиль, они обвисают и корабль стоит на месте, становится вовсе непереносимо от безветрия, зноя и жажды. Днем небо кажется выцветшим от зноя, а ночью на нем появляются огромные звезды. И теперь видно, как далеко ушел он от дома: созвездия сдвинулись со своих мест.
Всюду: на долгой дороге от города к городу, в деревне, где он останавливался на ночлег, на берегу Роны во время привала, в тени монастырской стены, на краю виноградника, на палубе корабля — Брейгель рисовал.
Если ты хочешь, чтобы тебя слушалась рука, рисуй, не пропуская ни единого дня! Все трактаты по живописи, которых было много в мастерской его учителя, все старые художники, с которыми он познакомился в Антверпене, неустанно повторяли эту заповедь мастерства. Покуда он учился, он не только ежечасно слышал ее, но и привык следовать ей.
Между тем от путешествия Брейгеля остались считанные рисунки. Все они известны наперечет, описаны, проанализированы. Между ними такие странные разрывы, будто Брейгель неделями не прикасался к перу и бумаге, а начав рисовать снова, решительно менял манеру. Приемы, которыми изображен Авиньон, сам способ класть штрихи, сама завихренность штрихов решительно непохожа на то, как изображен монастырь на склоне горы. И совсем по-другому нарисована лодка, плывущая по реке, берег которой напоминает ландшафт Роны.
Нет, такие скачки в манере не могли совершаться от работы к работе. Он не мог не делать каждодневных набросков, но, увы, не думал о будущем. Он, вероятно, не слишком дорожил ими: дарил, выбрасывал, может быть, расплачивался этими листами, когда кто-нибудь соглашался взять их в уплату. А ведь они составили бы его путевой дневник. Нет, непрерывную линию его работы в путешествии можно только предположить, по сохранившимся листам ее никак не выстроишь. Это лишь разрозненные страницы путевого дневника, лишь прерывистый пунктир.
