— Долг? — переспросил Блюэтт.

— Сохранить все это в тайне от Церкви и двора, — ответил Триумф. — Как только они узнали бы о Пляже, то армада бандитов и стервятников изверглась бы из Плимута, и Саутгемитона, и из всех восточных гаваней, чтобы уничтожать, ломать, грабить и убивать. Они бы захотели забрать все. В худшем случае моих друзей, народ Пляжа — людей, которые обращались со мной с добротой и щедростью, — поработили бы и убили. В лучшем же, если это можно так назвать, они стали бы сражаться и война разорвала бы земной шар на куски. У нас нет защиты от их машин, у них — от нашего Искусства. В моих руках судьбы миллионов жизней.

Триумф замолчал, но потом продолжил:

— И вот так я придумал Маневр.

— Маневр?

— Возвратиться с победой, но не совсем, — сказал Руперт. — Привезти побрякушки и истории на потеху двору, но не слишком много, чтобы им не захотелось большего. Я даже думал просто остаться там, но понимал: исчезновение привлечет других исследователей, жаждущих закончить мою работу. Я должен был вернуться и убедить всех не отправлять дальнейшие экспедиции. Я взял с собой несколько чудес Пляжа, которые могли позабавить публику, и Аптила, принца своего народа, который решил узнать побольше о нашем жалком мире. Он поклялся вести себя как невежественный дикарь, чтобы придать веса выдуманной нами истории. Мы решили рассказать всем, что Австралия — это всего лишь крохотное место, лишенное как цивилизации, так и природных богатств, — место, недостойное даже попыток исследования.

— Но твоя команда? Мог ли ты доверять им? — начал Блюэтт.

— Команда? — прервал его Триумф. — Девять матросов остались на Пляже, я доложил, что они умерли. Немногие оставшиеся не перенесли суровых условий пути домой, прежде чем я даже начал задумываться об их верности. На полпути к Англии остались в живых только я, Аптил и еще два человека. Одним из них был Роджер Фризер, вторым — юнга по имени Лот Пэшинер. Нас истрепали бури, кончилась провизия, мы оказались на грани безумия и смерти. Проклятый корабль шел на север только волей ветра и течений. Мы трупами лежали в трясущихся каютах. Иногда я даже думаю, что зря мы все не умерли тогда. В таком случае не пришлось бы страдать от проблем, ожидавших нас дома. Но около Азорских островов, за много миль от нашего курса, испанский бриг «Милосердный» заметил наш корабль и взял нас на буксир. Капитаном на нем был храбрый честный человек, который знал, кто мы такие и откуда идем. Он позаботился о нас, дал людей, чтобы довести «Безупречного» домой. Мальчик Лот протянул еще неделю, но цингу такой степени не вылечить, и мы похоронили его в море со всеми почестями. Старый Роджер увидел острова Силли и даже скалу Плимут Хо, но путешествие довело его до черты, и он умер при виде суши, подавившись медицинским спиртом, который стал его единственным утешением в плавании. Так «Безупречный» пришел в гавань с командой из двух человек. Полагаю, это Бог столь злорадно помог мне осуществить этот проклятый Маневр.

— Но ты же вернулся с триумфом! — воскликнул Блюэтт. — Я же сам читал! В твою честь устроили праздник, парад… — Дрю нахмурился.

— Того требовали приличия. Мы отдохнули в Тринити-Хаузе, нас вдали от посторонних глаз поставили на ноги и вылечили. А потом адмирал Поули дал мне новую команду, мы выплыли из гавани, и австралийская экспедиция вернулась в отличном состоянии и прекрасной форме, на радость собранной по случаю толпы. То была выдумка Поули, одобренная при дворе. Пропагандистский фокус, дабы повысить величие моего успеха и отпраздновать смелость британского моряка. Чередой пошли слухи, вопросы, встречи с пресс-секретарем и этим щеголем из Адмиралтейства, — продолжил Триумф. — Но я и Аптил довели Маневр до совершенства. Наша история без единой загвоздки прошла все бури, ей не помешали даже фантазии, бурлящие в прессе. Я стал героем, сделал свое дело. К карте Союза добавили новую землю, к королевскому титулу — пару слов. Никто никогда не заговаривал о других экспедициях. Все согласились, что Австралия — это милая безделица, не стоящая хлопот. Я уже решил, что план удался.

— Но?.. — спросил Дрю.

— Но я не принял во внимание амбиции двора. Думаю, там не только Сли на первых ролях, но и этот так называемый мореплаватель, эта сволочь де ла Вега. Каждый день после возвращения двор давил на меня, вынуждая отчитаться перед королевой и сдать Путевые Грамоты. Чувствую: все дело в том, что испанец сам хочет совершить победоносную экспедицию и искупаться в славе. А запас уловок, дабы избегнуть этой процедуры, уже подошел к концу. Маневр на грани краха, и вскоре Пляж станет очередной скорбной жертвой алчности Союза.

В саду стало подходяще холодно и тенисто.

— Ты поэтому ко мне и пришел? — осведомился Блюэтт.

— Нет, — ответил Триумф, — ну, не только поэтому. Поначалу я считал все безумие, обрушившееся на город, резню в Энергодроме умелой попыткой обвинить меня в измене и забрать Грамоты, воспользовавшись юридической уловкой, пока я гнил бы в Маршалси. Но тут произошло неожиданное. Меня арестовал сам Вулли и замаскировал под француза. От него я узнал, что на кону стоит не только Австралия. В Лондоне разворачивается какой-то темный заговор, а я — лишь козел отпущения. Я в бегах, без друзей и понимаю, что снова окажусь в безопасности только в том случае, если изобличу этого скрытого врага. Вот почему я пришел к тебе.

Последовала длительная тишина, нарушаемая только звяканьем горшков в мойке «Посредника».

— Дай мне время сообразить, что я могу сделать, — заключил Дрю. — Некоторые старые члены «Круга» находятся на свободе, как и я. Они держат нос по ветру на всякий случай, хотя бы для своей безопасности. Если заговор на самом деле есть, они могли о нем слышать. Где тебя можно найти?

— В театре «Лебедь». Там я известен под именем Луи Седарн, лютнист.

— Если я что-нибудь разузнаю, сразу отправлюсь к тебе.

Триумф пожал руку Блюэтту и сказал:

— Я понимаю, что прошу слишком многого.

— Считай, что я возвращаю долг за использованный артиллерийский пальник и кучу прусских угольков, — ответил Дрю, и в глазах его появилось выражение настолько безграничной и эпической дружбы, что та требовала размашистого оркестрового сопровождения.

Тем не менее Седарн повернулся и ушел всего лишь под аккомпанемент гуся, шипящего в зарослях марены за стеной.

Когда француз попытался проскользнуть незамеченным внутрь «Лебедя», на улицах уже зажгли лампы. Со стороны сцены доносились звуки бешеной активности, на повышенных тонах раздавались голоса, заучивающие текст. Особенно неудачно шла декламация за циклорамой, и оттуда периодически исходили крайне жестокие угрозы.

Наблюдая за коридором из-за поворота галереи, Седарн увидел меня, вашего покорного слугу Уилма Бивера. Я сидел в последнем ряду арены и наблюдал за актерами, повторяющими свои роли. С такого расстояния я решительно не мог понять, что же сейчас репетируют на сцене: то ли эпизод с массовыми убийствами, то ли трагедию мщения, то ли на моих глазах всего лишь разгорался творческий конфликт. Седарн пошел вниз по партеру.

— Можно мне забрать лютню? — спросил он тихо, скользнув на сиденье рядом со мной.

Я хотел одарить его испепеляющим взглядом, но не смог, так как глаза опухли и под ними чернели синяки.

— Ты обманул меня, Луи, — с болью в голосе проворчал я.

— Ты подрался, что ли?

— Это не смешно. Человек, который меня преследовал, был сильно расстроен, а габаритами походил на летающую опору моста. Хуже того, Гомон сказал, что я не могу выйти на сцену, пока не сойдут синяки. Сказал, публика будет смеяться.

— Так вроде план заключался именно в этом? — удивился Седарн.

— Над моими шутками, а не над моим видом, — ответил я и передал ему инструмент.

— Знаешь, я этого не забуду, — заверил меня музыкант, стараясь придать голосу искренности.

— Я тоже, — пробурчал я, Уилм Бивер.

— Ты где был? — спросил Гомон, когда Седарн врезался прямо в него, стараясь проскользнуть незамеченным в темноте кулис.