Дичь впереди свернула на Кордвейнер-стрит, паланкин опасно накренился. Иствудхо зажег голубую лампу, повесил ее на крышу своего портшеза и принялся звонить в колокол. Люди на улице останавливались и смотрели ему вслед, резво убираясь с пути, чем несказанно радовали сержанта.
После Кордвейнер преследователи резко набрали скорость и стали настигать подозрительный экипаж. Беглецы-носильщики задыхались и сильно покраснели, а агенты ЦРУ славились выносливостью и устойчивостью движения. Иствудхо держал пистолет под рукой.
Без всякого предупреждения дичь резко свернула на Суитен. Паланкин сержанта пролетел мимо, парни затормозили, повернувшись на каблуках, пробежали назад и рванули за ней. На опасном углу, ведущем на Крэйвен-хилл, они чуть не перевернулись. Правый ботинок переднего бегуна скользнул по булыжникам, но носильщик умудрился не упасть и снова набрать скорость. Иствудхо звонил так сильно, что язык колокола оторвался и вылетел в окошко экипажа.
Они поравнялись с преследуемыми: портшезы и бегуны подпрыгивали и грохотали по Бродерерс-лейн плечом к плечу. Иствудхо высунулся из окна и закричал:
— Остановись!
Блондин в паланкине взглянул на него и пожал плечами в недоумении.
— Я? — проартикулировал он.
Сержант потянулся за пистолетом, но тут услышал, как передний носильщик резко охнул от тревоги. В конце улицы иногда расставляли рыночные лотки, и в пятницу как раз был такой день. Из-за прилавков улица сузилась до одной полосы, недостаточно широкой для двух паланкинов.
— Тормози! — завопил Иствудхо.
Их занесло, и агенты ЦРУ завалились на стол с овощами.
Сержант захрипел, выпрыгнул из разбитого экипажа и выплюнул кусок сырого баклажана.
Дичи досталось не меньше. Стараясь вписаться, те угодили в навес торговца кружевами, и теперь оба носильщика пытались выпутаться из кучи брыжей. Иствудхо подбежал к ним, держа пистолет перед собой двумя руками.
— Руки вверх! Быстро! — прорычал он.
Бегуны подчинились, и паланкин тяжело рухнул на мостовую.
— Эй, ты, внутри! Выходи наружу! Держи руки так, чтобы я их видел! Выходи и положи руки на тент! Быстро!
Блондин во французских одеждах выбрался на мостовую, подчинившись приказам.
— Хотел от меня смыться, тварь, а? — начал Иствудхо, прищурив узенькие глаза.
Светлый парик упал на булыжники.
— Думаю, в этом и заключался план, — улыбнулся я, Уилм Бивер. — А что будет теперь?
ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Еще о том, что произошло в пятницу (здесь открывается великая, великая ТАЙНА)
Примерно в то же самое время, когда бессвязные удары полудня стали рассыпаться по городу от явно излишнего количества часовых башен, еще один паланкин прибыл на Окстоллз-лейн в Дептфорде, а пассажир, выбравшийся из него, одарил носильщиков щедрыми чаевыми.
— Мятная конфета после вырезки с чесноком — и у вас будет больше клиентов, — посоветовал он.
Приехавший был одет во все черное, шею его закрывал высокий гофрированный воротник, низко на глаза надвинута фетровая шляпа. День обещал быть довольно теплым, и одежда казалась тяжелой и чрезмерно жаркой, но Луи Седарн предпочитал духоту и неудобство разоблачению, за которым неминуемо последовала бы смерть и несколько других неприятностей, которые он с легкостью и в немалых подробностях мог себе вообразить.
Человеку, которым некогда был Седарн, возвращение в Дептфорд, в маленький, но быстрорастущий и процветающий Дептфорд, казалось почти что возвращением домой.
Он долго стоял на мостовой Окстоллз-лейн и наблюдал за суетой вокруг. С первых дней существования Объединенного Флота этот район стал местом обитания шипчандлеров, конопатчиков, трепальщиков пеньки, столяров и прочих представителей профессий, так или иначе причастных к парусному мореплаванию. Часы и рынды возвестили о перерыве на обед, и легионы ремесленников забегали туда-сюда, пробегая через группы моряков в увольнительной. Громкие и резкие, матросы почти бесцельно курсировали по деловитой улице с намерением сменить суровый корабельный режим густой овсянки, приправ из икры кефали и «рыбных дней» на вареную грудинку, мучные радости и пенистый портер. У таверны рядом с Крик-бридж раздавались завывания шарманки, выводящей песню о берегах Гвинеи.
Кентские матроны в соломенных шляпах и широких белых фартуках, словно галеоны на всех парусах, пробивались сквозь рыночные ряды с корзинками рыбы, ягод или кабачков в руках. Не столь старомодные напудренные дамы выкладывали свои сильно декольтированные груди на подоконники окон в пивных или выходили на балконы публичных домов, подмигивая и призывно восклицая проходящим морячкам. Оборванные сорванцы гоняли обручи по гавани, бегая по переулкам. Ручная обезьяна верещала и тараторила под навесом точильщика ножей. А к западу от бухты виднелись торговый частный порт, королевские верфи, склады и акцизные дома, а также огромный, слегка покачивающийся лес мачт и лееров.
Нос Седарна вдохнул запахи морского ветра и донного ила, ошкуренных досок и смолы, а уши впитали многоязычный говор международной оживленной улицы. От всего этого его одолела тоска по дальним странам, пусть в некоторых из них он никогда не бывал.
Француз неохотно очнулся от мечтаний и пошел вниз к Батт-лейн, которая вела прямо к Лондонской дороге. По обе стороны улицы раскинулись широкие прилавки с садовыми товарами и тентовые навесы с разостланными рулонами ткани. Тут царил неповторимый аромат навоза, подстриженных фруктовых деревьев, марены и вайды. У поворота стояла таверна с двумя башенками на крыше, позади которой располагался сад, со всех сторон обнесенный стеной. Судя по вывеске, заведение предлагало «прекрасную еду и похлебку в римском духе». Седарн нагнулся, проходя в низкую дверь, и занял место за пустым столом. Ресторан полнился шумной толпой купцов и торговцев-аристократов, закусывающих острыми фрикадельками, спагетти, оливковым хлебом и картофельными клецками.
Молодая девушка в длинной блузке принесла ему меню и чашку с оливками без косточек.
— А хозяин на месте? — спросил ее Седарн.
Она какое-то время подозрительно осматривала посетителя, а потом ответила, что сейчас его позовет.
Француз откинулся на спинку стула и изучил ассортимент. Наверху меню красовалось название заведения — «Посредник» — и девиз в виде надписи на свитке: «Паста — страна другая; там жуют иначе».
Пухлый, лысый итальянец, в зеленом камзоле оттенка гусиного помета, подошел к столу, вытирая короткие и толстые руки полотенцем:
— Синьор, вы меня спрашивали?
Седарн посмотрел на него и ответил на любопытный взгляд мягкой улыбкой:
— Дрю Блюэтт, с каких это пор ты заделался итальянцем?
— Вы ошибайтесь, синьоре, меня звать Гвидо Северино, я есть хозяин этого…
— Дрю, придвинь стул и брось этот дурацкий акцент! — прошипел лютнист.
Тот быстро подчинился, сел напротив Седарна и, держа голову низко, а голос — тихо, принялся изучать посетителя с сердитым удивлением:
— Это что за дела, приятель? Разве мы раньше где-то виделись?
Седарн кивнул, все еще улыбаясь, и ответил:
— Да, при Алеппо и Гравлине, а также одним прекрасным вечером в Монте-Кабьярке, тогда еще немного подпалялся прусский флаг.
Глаза хозяина расширялись по мере того, как он начинал что-то понимать. Итальянец открыл рот, захлопал глазами, а потом начал хихикать от удивления:
— Руперт…
Седарн шикнул на него:
— Зови меня Луи. Как и ты, я счел целесообразным сменить имя. Здесь есть место, где можно поговорить?
За таверной в огороженном стеной саду по решеткам вились виноградные лозы и шпалерами стояли сливовые деревья. Запахи кухни смешивались с цветочными ароматами, а уже припекающее солнце омывало траву. Дрю Блюэтт прикрыл заднюю дверь за собой, а потом завопил, завыл и кинулся обнимать гостя.
— Сколько лет-то прошло? Пять? — спросил он, смеясь.
— Да, но такое ощущение, что меньше, — ответил Триумф.