Как я знаю теперь, крайняя молчаливость является отличительной чертой этого человека, который может долго говорить только об астрономии и математике.

Совершенно иначе встретил меня четвёртый участник экспедиции — Арсен Георгиевич Пайчадзе, с которым я познакомился двумя днями позже.

Ещё молодой, не старше тридцати пяти лет, он был широко известен как выдающийся знаток спектрального анализа[2]. Влюблённый в астрономию, называющий её «верховной наукой», Пайчадзе способен часами говорить о какой-нибудь звезде или туманности. Говорит он не очень хорошо, с заметным грузинским акцентом, но я знаю, что студенты университета, где он преподаёт астрономию, любят его слушать.

— Борис Николаевич Мельников? — спросил он, пожимая мне руку с такой силой, что я сморщился от боли. — Слышал про вас. Участвовали в полярной экспедиции.

— Участвовал, — сказал я.

— Тогда на полюс, теперь на Марс. Боитесь полёта?

— Если говорить откровенно, боюсь немного.

Возможно, что я не ответил бы так кому-нибудь другому. Но вся небольшая, тонкая фигура Пайчадзе, его смуглое лицо с коротко подстриженными чёрными усиками, его ласковые глаза сразу произвели на меня такое впечатление, как будто я знал его уже много лет.

— Неудивительно, — сказал он. — Перед полётом на Луну я очень боялся. Не спал. Потерял аппетит.

— А теперь не боитесь?

— Теперь нет. Космический полёт не страшен. Не надо бояться.

— Меня очень беспокоит, смогу ли я оправдать доверие.

— Будете так думать, — не оправдаете. Надо быть уверенным. Наверное, думаете, случайно попали в полёт. Ткнули пальцем — попали в меня. Неверно!

Сергей Александрович не возьмёт случайного человека. Наводил справки. Советовался. Не надо ни в чём сомневаться.

Он заставил меня рассказать ему мою биографию, сам рассказал о себе, и мы расстались друзьями. За два месяца, которые прошли с тех пор, я убедился, что Пайчадзе человек приветливый, общительный и будет хорошим товарищем в полёте. На нашем корабле моё место в одной каюте с ним, и это меня очень радует.

Потянулись дни напряжённой и увлекательной работы. Слова Камова, что мне дадут обширное задание, оправдались. Объём порученной работы был громаден. До сих пор я и не подозревал о тех применениях фотографии, которым меня научили. Снимки в инфракрасных и ультрафиолетовых лучах, снимки объектов, покрытых туманной или облачной дымкой, снимки Солнца и его «короны» и многое, многое другое. Пришлось пройти целый курс. Помимо двух специально прикреплённых ко мне консультантов по астрономической съёмке, со мной занимались мои будущие спутники — Камов и Белопольский. Сергей Александрович знакомил меня с устройством корабля и работой приборов управления, а Белопольский — с основами звёздной навигации.

Дней не хватало. Я работал по восемнадцать часов в сутки и часто, приехав домой, вместо того, чтобы лечь спать, садился к письменному столу.

Так продолжалось до тех пор, пока наш врач, Степан Аркадьевич Андреев, не заявил решительного протеста.

— Я не могу допустить, — сказал он Камову, — чтобы Мельников работал без отдыха. Если так будет продолжаться, то он не будет допущен к полёту. Я отвечаю за него и за всех вас перед правительственной комиссией.

— Я вас понимаю, — ответил Камов, — но что я могу сделать? Мы готовились год, а Борису Николаевичу оставлено только два месяца.

— Всё равно, я не разрешаю ему не спать по ночам, — стоял на своём врач. Он должен спать восемь часов в сутки. Всё остальное время в вашем распоряжении.

На том и порешили. С этого дня он лично отвозил меня домой и уходил только тогда, когда я засыпал.

Кончилось это тем, что он поселился у меня в комнате, чему я был очень рад, так как Степан Аркадьевич был на редкость занимательным рассказчиком. Лёжа постели, он начинал рассказывать какой-нибудь случай из своей медицинской практики. Он считал, что для моего мозга полезно отвлечься от изучаемых вопросов, но нередко, увлёкшись воспоминаниями, забывал о времени. И лишь внезапно заметив, что предательская стрелка далеко ушла от положенного часа, прерывал рассказ на самом интересном месте и сердито ворчал:

— Спать! Спать! И о чём вы только думаете?! Однажды у нас зашёл разговор о будущем полёте и о влиянии на организм невесомого состояния, в котором мы будем находиться во время пути. Степан Аркадьевич жалел, что не сможет участвовать в экспедиции.

— Наблюдение за деятельностью органов тела в таких условиях было бы очень интересно, — сказал он.

— Меня очень удивляет, — заметил я, — что в составе экспедиции нет врача.

— Почему нет? У вас есть врач.

— Кто?

— Сергей Александрович.

— Как, разве он врач?!

— А вы не знали этого? Камов окончил медицинский институт специально для того, чтобы не было надобности в лишнем человеке, которому в межпланетном рейсе почти нечего будет делать. Он знал, что экспедицию всё равно не отпустят без врача.

— Когда он успел?

Было чему удивляться. Я знал, что Камов окончил институт гражданского воздушного флота и, заочно, физико-математический факультет университета, но суметь получить ещё и третий диплом…

— Когда он успел? — повторил я.

— Сергей Александрович — замечательный человек, — задумчиво сказал Андреев. — Он не только получил диплом врача, но и работал несколько лет в московских больницах. Он ничего не делает наполовину. Жизнь, целиком отданная идее, утраивает силы человека.

В напряжённой работе как-то незаметно приблизился день старта. Корабль и его экипаж были готовы. За три дня до отлёта Камов и сопровождении нас троих в последний раз осмотрел звездолёт. Были испытаны все приборы и аппараты, проверен груз. Камов и Белопольский проверяли корабль в целом, Пайчадзе — астрономическую часть, а я — своё фото- и кинохозяйство.

В моём распоряжении три киноаппарата: один переносный и два вмонтированных в стенки корабля, могущих работать автоматически, четыре великолепных фотоаппарата, каждый с шестью сменными объективами, и маленькая фотолаборатория. Всё это поражает своим техническим совершенством, как, впрочем, и весь наш корабль. Экспедиция Камова с продуманной щедростью снабжена всем, что только может понадобиться при любых обстоятельствах. Ничто не забыто, ничто не упущено из виду. Тщательно и заботливо предусмотрено и сделано всё, чтобы обеспечить успех.

Следующая запись в моём дневнике будет уже сделана в полёте.

На сегодня хватит. Десять минут первого.

За мной заедут в семь часов утра.

Итак, последняя ночь на Земле!

Завтра старт в неведомое!..

3 июля 19… года.

Восемнадцать часов по московскому времени.

Тридцать два часа полёта…

Прошли первые сутки. Идут вторые. Я знаю об этом о часам. На нашем корабле смены дня и ночи нет и не будет. Солнце непрерывно освещает правый борт, и корабль регулярно плавно поворачивается, чтобы равномерно нагревалась вся поверхность его корпуса.

Двигатели давно прекратили работу, и мы летим по инерции со скоростью — двадцать восемь с половиной километров в секунду. Мы не чувствуем этого. Кажется, что корабль висит на одном месте. Земля осталась далеко позади.

Звёзды повсюду. Со всех сторон нас окружают бесчисленные светящиеся точки. Млечный Путь виден весь как исполинское кольцо. Солнце сияет нестерпимо ярко, но в непосредственной близости к нему видны звёзды. Странное зрелище! Солнце и звёзды на чёрном фоне.

С Земли небо никогда не кажется таким чёрным. Простым глазом видно, что та звезда дальше, а эта ближе, но как они все далеки!

Корабль висит в центре бесконечного пространства…

Та самая картина, которая так пугала меня на Земле, здесь не вызывает страха. Нет ощущения, что под нами бездна, потому что такая же бездна находится со всех сторон, а понятия «верх» и «низ» давно уже спутались. Как только перестали работать двигатели и корабль полетел по инерции с постоянной скоростью, тяжесть исчезла, а с нею вместе исчезли обычные представления. По привычке считаю, что под ногами «низ», а над головой «верх», но мне ничего не стоит повернуть своё тело на сто восемьдесят градусов, и тогда то, что было «верхом», становится «низом» — и наоборот. Для этого достаточно сделать лёгкое усилие, используя как точку упора какой-нибудь неподвижно укреплённый предмет или, просто стену.