Постояв в нерешительности, дозорная все же продолжила осмотр. В отсеке для карт два сержанта, нацепив очки на нос, играли в домино. Их руки тряслись, и казалось, что им непросто удерживать небольшие прямоугольники из слоновой кости. Они разговаривали дрожащими голосами. Или, вернее, вели монолог — каждый сам с собой, не слушая друг друга.

На капитанском мостике царил странный запах старости. Зигрид кралась вдоль стен и не верила своим глазам. Офицерам было сорок, максимум пятьдесят лет, а можно было подумать, что это прадеды в последней стадии физической немощи. Все лейтенанты были неопрятными, даже грязными. К тому же с трудом влезали в форму. С брюшком, лысеющие, они ходили в тапочках и морщились при каждом шаге, словно болезненные суставы не выносили ни малейшего движения.

Наблюдавшие за приборами младшие офицеры выглядели не лучше. Некоторые дремали, опираясь на подлокотники кресла. Зигрид скользила мимо них, как привидение. Она поняла вдруг, почему юнги редко видят представителей командного состава: из-за почтенного возраста те вынуждены оставаться практически на одном месте. А если бы им пришло в голову отправиться осматривать подводную лодку, то идти бы нужно было, опираясь на палочку.

В ушах прозвучало сказанное Гюсом: «Десять лет, целых десять лет мы дышим консервированным воздухом, пьем отфильтрованную воду, едим высушенную пищу».

Что ж, противоречащий природе образ жизни добивает даже самых выносливых.

«Скоро и наш черед, — подумала Зигрид, стараясь совладать с охватившей ее паникой. — Подводная лодка превратится в дом престарелых. Вот почему в Адмиралтействе настаивали, чтобы в экспедицию на Алмоа взяли детей! Там знали, заранее знали, что „Блюдип“ состарит членов экипажа в ускоренном режиме».

Дозорная третьего ранга нашла наконец-то и капитана — в зале, где находился перископ. Пожевывая мундштук погасшей трубки, старик неловкими движениями пытался собрать воедино… крохотные деревянные элементы уменьшенной модели парусника. Но его руки слишком сильно дрожали, у него не получалось соединить детали, и он ломал уже собранное.

Его седая борода закрывала пластрон, белые, как снег, волосы падали на воротник мундира. Капитан что-то бормотал себе под нос и смотрел в лупу, стараясь разглядеть крошечные детальки, разложенные на карте морских глубин, заляпанной вермишелевым супом.

— Куда же они задевались?

Обнаружив присутствие Зигрид, капитан помахал ей рукой со старческими пятнами, делая знак подойти, и прошамкал:

— Помоги мне, девочка. Ты-то хорошо видишь, ты найдешь, что я ищу. Мне нужны пара шлюпбалок, чтобы подвесить эту миленькую спасательную лодку.

Между большим и указательным пальцами, пожелтевшими от табака, он держал микроскопическую корабельную шлюпку. Зигрид стала перебирать сваленные в кучу детали. Командир подлодки шумно дышал, выдыхая через нос. Его кожа была желтой и морщинистой, как у морских черепах. Над бровями, словно полоски размягченного теста, пролегали морщины. Кожа на щеках обвисла.

«Сколько же ему лет? — думала потрясенная Зигрид, глаза которой застилала пелена. — Капитан не может быть таким старым, это просто невозможно! Ему ведь едва исполнилось сорок, когда мы отправились в плавание!»

Девушка наконец нашла необходимую деталь, и старик схватил ее, обрадовавшись, как ребенок.

Трехмачтовое судно, которое он пытался строить, было собрано с нарушением всех законов и вопреки здравому смыслу. Основная часть корпуса напоминала скорее обломки судна, чем готовый отправиться в плавание корабль.

Пока капитан рассматривал макет со всех сторон, Зигрид шепотом рассказала ему, что обнаружила смотровое окно. Она говорила, не останавливаясь, не переводя дыхание, боясь, что не сможет продолжить, если остановится.

Но ее признание не вызвало никакой реакции. Теперь капитан старательно пытался приделать брашпиль, ручную лебедку, не туда, куда нужно, и от усилий пыхтел, как тюлень. Его слюна поднималась и опускалась в мундштуке пустой трубки, издавая неприятное бульканье.

— Капитан, смотровое окно… — стала настаивать Зигрид.

Но только тут поняла: капитан глух, как швейцарский сыр.

На этот раз ее охватил настоящий ужас, и она попятилась от стола. Командир «Блюдипа» даже не посмотрел в ее сторону. Полностью занятый своим маниакальным занятием, он перебирал различные детали парусного судна, бормоча:

— Фигура на носу… Ведь была же на носу корабля фигура, черт побери!

Когда Зигрид покидала зал с перископом, она увидела под столом мужские носки. Один — синий, другой — красный.

Девушка поспешила уйти.

Шум приборов смешивался в ее ушах с храпом заснувших офицеров-стариков. Вся эта часть подводной лодки, казалось, больна сонной болезнью. Там, где вообще-то должна кипеть работа, была какая-то уютная богадельня, где каждый убивал время за жалкими занятиями.

На капитанском мостике и не заметили вторжения Зигрид! Она смогла везде пройти, и никто не призвал ее к порядку. Даже Каблер, снова встретившись на пути, так и не обратил на нее внимания. Скользнув по фигуре дозорной мрачным взглядом, старший помощник капитана, выглядевший как лунатик, хромающей походкой больного артритом старика двинулся дальше. Последним, что бросилось Зигрид в глаза на капитанском мостике, был лысый картограф, который сидел посреди кипы пожелтевшей бумаги и листал с бесконечной медлительностью огромный альбом с фотографиями улыбающихся младенцев.

Было ли впадение старших в маразм прямым следствием синдрома сильного давления? Такое бывает, если слишком долго оставаться на глубине океана — «в самом низу морской бездны», как говорил Гюс. Еще тот же Гюс со слов какого-то санитара объяснял: черепная коробка уменьшится, сдавливая мозг, и может даже расплющить его.

— Нервные центры зажимаются, и человек в конце концов теряет возможность говорить. Глупеет до такой степени, что тупо смотрит в одну точку прямо перед собой. Живет, как кретин. Потом, по мере того как черепная коробка продолжает сжиматься, мозг превращается в паштет.

Неужели так и произошло с командованием «Блюдипа»?

После того как Зигрид ушла с капитанского мостика, ей захотелось непременно пойти и поведать о своих приключениях Гюсу. Рыжеволосый парень, едва она заговорила, широко раскрыл изумленные глаза. И челюсть у него отвалилась от удивления.

— Ты хочешь сказать, что осмелилась зайти на капитанский мостик? — спросил он, прерывисто дыша. — И никто тебя не остановил? Ты смеешься?

Зигрид рассказала в подробностях все, что увидела в зоне управления подводной лодкой. Гюс слушал ее молча и все сильнее бледнел.

— Если все это правда, то мы пропали, — прошептал парень наконец. — Значит, капитан уже выжил из ума. Вот почему его давно не видно. В таком виде командира нельзя показывать экипажу, и Каблер прячет его. Но сам Каблер тоже состарится, как остальные. Тупицы-офицеры держали нас на расстоянии — нас, подростков, новую смену. Отказывались признать, что однажды им придется передать командование более молодым. Они думали, что очень умные. А вот теперь выжили из ума! Понимаешь, что это означает? Даже если они и захотят передать нам свои знания, то уже не смогут. Потому что все забыли. Руку даю на отсечение, что «Блюдип» уже больше года находится на автоматическом пилотировании.

Зигрид задумалась, рассказать ли Гюсу и о смотровом окне, но тот казался таким раздраженным, что она решила ничего ему не говорить.

— В Адмиралтействе их наверняка предупреждали, — ворчал ее друг, — а они, несмотря ни на что, решили, что неуязвимы. Вообразили, что закончат плавание до того, как состарятся. Глупцы!

Вернувшись в свою каюту, Зигрид бросила взгляд на висевшее над умывальником зеркало, ища признаки преждевременного старения на своем лице. Но на нее по-прежнему смотрела девочка лет двенадцати-тринадцати.