Она была словно пьяная, ощущала легкость во всем теле, чувствовала себя неуязвимой. Сумерки больше не сжимали ее, как сжимают узкие доспехи с ржавыми соединениями. Она ощущала прилив сил.

Дозорная села на пол в узком коридоре, прислонилась к выгнутой стенке корпуса и стала смотреть на дверь. Голубой свет, словно вспарывающая ночь лунная игла, продолжал сочиться из замочной скважины. Зигрид чувствовала себя героиней, нашедшей сокровище. Очень опасное сокровище.

После своего открытия Зигрид потеряла ощущение времени. Вместо того чтобы вернуться, она предпочла остаться в коридоре и уснула под дверью, как несущий службу пес. А когда поняла, что набралась сил, вновь повернула ручку двери и стала смотреть в иллюминатор, совершенно забыв о своем задании. Ничто не имело теперь большей важности, чем это окно в океан, благодаря которому она становилась необыкновенной шпионкой, наблюдательницей за бездной.

Постепенно ее глаза привыкли к голубому сиянию, взгляд стал проникать в глубины, терялся в пестроте подводных течений. Вода была разного цвета. В некоторых местах — темная, как горизонт при наступлении ночи, а в других обесцвечивалась и становилась цвета опаленного солнцем неба. Разные оттенки смешивались, извивались, останавливались, рисовали в жидкой безмерности недолговечные пути, дорожки, а в конце концов растворялись.

Зигрид смотрела на них, прикрыв глаза рукой. Головокружение пугало ее, и ей приходилось сдерживаться, чтобы не закричать от ужаса, когда вдруг начинало казаться, что она падает вперед — как если бы, прогуливаясь в горах, она почувствовала, что подошла слишком близко к краю пропасти и земля сыпется из-под ее ног. Тогда ей чудилось, что иллюминатор, словно огромная воронка, затягивает ее и что она, проходя через стекло, выходит в океан. А главное, было непонятно, пугают ли ее эти ощущения или наполняют счастьем.

Голос же разума шептал, что время идет и по возвращении ей придется назвать вескую причину, чтобы объяснить старшему матросу свою задержку.

На следующий день она заметила в голубом сиянии танцующие тени. Тени возникли вдалеке и потихонечку приближались. Они извивались, менялись в движущихся волнах. Потребовалось какое-то время, чтобы понять, что это были привлеченные ее появлением в окне огромные любопытные рыбы. Первым делом, еще до приближения монстров, Зигрид захотелось убежать и захлопнуть за собой дверь каюты, чтобы не видеть ужасных чудовищ. Разве военные учебники не изображали представителей морской фауны планеты Алмоа в виде монстров? В каждой главе можно было видеть на иллюстрациях лишь страшилищ со щупальцами, с огромными присосками, громадную рыбу-меч, способную одним ударом пронзить корпус подводной лодки. Целую минуту наблюдательница стояла в нерешительности, готовая обратиться в бегство, но вдруг рыбы выплыли на свет гораздо ближе, чем она думала, и…

И они были прекрасны…

Зигрид широко раскрыла глаза.

Рыбы подплыли к иллюминатору и стали шевелить плавниками, держась на уровне окна. Они казались ей очень большими: метра полтора и даже больше от головы до конца хвостового плавника. Рыбы были покрыты не чешуей, а гладкой кожей, как дельфины, и Зигрид подумала, что было бы приятно их погладить. Эти существа не очень отличались друг от друга, разве что размером, словно весь океан населял один-единственный вид рыб. Они были голубого цвета, поэтому, когда отплывали, сливались с морской водой, становясь вдруг невидимыми.

Пока их было шесть-семь, бок о бок они смотрели в сторону окна с необычным вниманием. Сначала это развлекало Зигрид, но вскоре дозорная почувствовала себя не в своей тарелке под прикованными к ней взглядами, которые ее тревожили. В их взгляде не было ничего животного. Наоборот! Эти рыбы смотрели на нее человеческими глазами. В их глазах было не тупое любопытство животных, привлеченных необычным зрелищем, казалось, что они задаются тысячами вопросов.

«Словно… словно переодетые в дельфинов люди смотрят на меня через щелки в маске», — мелькнула у Зигрид странная мысль.

Одна из рыб оторвалась от группы и подплыла к окну, коснулась круглого стекла. Зигрид захотела отпрянуть, но сдержала себя. «Лицо» рыбы, увеличенное словно под лупой, расплылось на все стекло и стало огромным. Лицо рыбы… Зигрид стало стыдно, что она так выразилась, но эти слова возникли у нее в мозгу спонтанно. Рыба открывала и закрывала рот, выпуская серебристые пузырьки, которые поднимались к поверхности, будто жемчужины, вокруг нее, цепляясь за усы. Зигрид не удавалось рассмотреть морское животное, настолько его взгляд смущал ее.

«У него человеческие глаза», — снова подумала она. И вдруг поняла, что видит… По ту сторону иллюминатора находилось человеческое существо, чье тело было переделано океаном. В нем ничего не осталось от первоначальной внешности, кроме глаз, в которых отражался внутренний мир, полный молчаливых мыслей, чувств, сожалений.

Зигрид заставила себя поднять голову, чтобы внимательнее посмотреть на бедное животное. Оно не выглядело пугающим, оно лишь хотело общения и потому касалось огромной головой стекла.

«Когда-то это был человек, — подумала Зигрид, — такой же, как и я. Но потом упал в воду и…»

Был ли он подводником, одним из экипажа «Блюдипа»? Или перед ней алмоанец, упавший в отравленные воды после крушения единственного континента планеты? Под действием необъяснимого желания Зигрид положила руки на стекло и приблизила свое лицо к голубой морде рыбы, словно хотела ее поцеловать. Ей не было неприятно, лишь очень грустно. Хотелось бы сказать что-то утешающее и о многом спросить…

Что за глупость! Ведь с рыбами не поговоришь, не так ли? Ну, если только не сходишь с ума.

И все же ей хотелось бы узнать, больно ли было превращаться, а главное — становилась ли человеческая память пленницей нового обличья. Забывалась ли человеческая жизнь, воспоминания, когда начиналось полностью животное существование, или все это жило в каком-то уголке памяти? Если тело становилось рыбьим, оставались ли разум и сердце человеческими, обреченными на вечную пытку? Как все происходило?

Возможно… возможно, она видит животное с человеческими мыслями. Существо, страдавшее от того, что оказалось запертым в неподходящем теле, без рук, без ног, настолько отличном от первой телесной оболочки.

Но в глазах, что смотрели на Зигрид с неотступным вниманием, не моргая, не было ни страдания, ни боли. Скорее желание передать сообщение. Рыба хотела говорить! Точно, животное пыталось дать что-то понять. Но что?

Зигрид занервничала. Ее вспотевшие руки скользили по стеклу. Она ничего не могла поделать и смотрела, как шевелится узкий рот рыбины. Ей казалось, что та не только выпускала пузырьки воздуха, но и произносила какие-то слова — ее надутые губы сжимались в причудливой пародии на артикуляцию во время речи.

— Я… я не умею читать по губам! — закричала Зигрид. — Я не понимаю, что вы говорите!

Надо же, она обращается к рыбе на «вы»! Если и дальше оставаться здесь, то скоро ее можно будет отправить в психиатрическую лечебницу. Может быть, во всем виноват свет, исходящий от забортной воды? Он словно облучал, обугливал мозг. Надо как можно быстрее прекратить все это, убежать и никогда не возвращаться!

В этот момент рыбина отплыла, вернувшись к остальным. В ужасе Зигрид поняла, что все они произносили одно и то же. Да, их рты двигались одинаково. Словно они пели неслышным хором одну и ту же песню, и музыкальные нотки срывались с их голубых губ в виде серебряных пузырьков, хрустальными бусинками всплывающих к поверхности.

Зигрид закрыла лицо руками и убежала, больно стукнувшись плечом о косяк. Потом закрыла дверь, надеясь, что петли заблокируются и она избавится таким образом от тайн иллюминатора. Но этого не случилось, и на следующий день она вновь смогла продолжить наблюдение.