— Опять скажу вам, Андрей Яковлевич, не совсем вы правы. Но подсказывать не буду. В свое время все узнаете.

Николай ехал и думал о Ряднове. Нет, видимо, недаром он в самом начале не поверил в его виновность. Есть в нем настоящая, русская кремневость, которая ни в обиде, ни в горе не позволяет не только терять себя, но и еще тащить других. Помогать другим ради высшей справедливости. Помогать по праву совести. Да скажи ему раньше, что у преступника может быть совесть, — он никогда бы не поверил. Преступник есть преступник, а вот Ряднов сам считает себя преступником и все-таки своей совести, своего человеческого достоинства не теряет. Может быть, в этом и есть главное, самая суть нашего воспитания?

Ивонина Грошев застал необыкновенно возбужденного и даже яростного — почти такого же, каким был сам Николай несколько часов назад.

— Ну как, убедился?

— В чем убедился?

— В том, что Ряднов опять вывернулся и тебе незачем сдавать экзамены?

— Петр Иванович!..

— Неприятно слушать? А неприятно думать — приятно?

— Давайте о деле. Вы читали протокол?

— Читал. Вот потому и ругаюсь. Пока ты думал только о Ряднове, пока я рассуждал и прикидывал, настоящий преступник, Алексей Михайлович Рачко, одна тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, беспартийный и внесоюзный, бортрадист и все такое прочее, изволил смотаться. Понял?

— То есть как это — смотаться?

— Удрал-с! Понимаете, молодой человек? Пока мы играли в Шерлок Холмсов, разбирали версии, он, не будь дурак, уволился, получил деньги за неиспользованный отпуск и благополучно смотался. Якобы в Ленинград. Экипаж его провожал именно на ленинградский поезд — дружные ребята. Хорошие ребята!

— Плохо.

— Куда уж хуже... Наше начальство недовольно. Мне стыдно. А дома только и разговоров, что дочке материал на пальто куплен. Модный фасон теперь выбирают, и мне нет покоя. Пусть его моль побьет, и как можно скорее.

— Что же делать? — улыбнулся Грошев.

— «Что, что»! Искать! Опять искать! Такая уж наша жизнь: раз ошибся — десять лет ищи. И никуда не денешься. Каждое преступление должно быть раскрыто. Обязательно! Неотвратимо! — Ивонин пометался по кабинету и вдруг тихонько спросил: — А ты самое главное знаешь: почему Рачко убил Андреева? Ведь они были друзья. Не знаешь? А-а... Вот то-то и оно-то.

В эту минуту Грошева волновало иное. Он думал о себе, вернее, об их общем и в то же время очень разном просчете.

— Но где же мы ошиблись, Петр Иванович?

— Милый ты мой, тут столько ошибок, что теперь мне и самому ясно, что следователи мы с тобой — ни к черту. И если будут расследовать всю эту петрушку в дисциплинарном порядке, каждый доследователь диву будет даваться, как это мы умудрились наворотить столько ошибок, когда, в сущности, все было понятно. Ведь когда все ясно, так каждый становится умником.

— Ну, положим-то, не все...

— Ты что же, решил все-таки экзамен сдавать? Заело?

— Не в том дело.

— Нет, в том! Именно в том! Нельзя оставлять недоделанное дело. Нельзя! Потому что есть собственная совесть. — Ивонин опять резко остановился и устало махнул рукой. — Знаешь что, парень, шел бы ты домой! И я тоже пойду. Нужно хоть немного прийти в себя, раздуматься. И отдохнуть.

На том они и порешили.

Был прожит еще один, трудный и грустный, день. Утром, не сговариваясь, оба пришли раньше времени, сели друг против друга за столом Ивонина.

— Давай посумуем, — предложил Петр Иванович.

— Я не понял...

— Ну, подведем итоги. Прикинем, что к чему. Ночью я заново продумал все. И то, что узнал ты, и что узнал я. Я был на квартире Рачко, и мне рассказала его хозяйка, что Андреев пришел утром — он, видимо, действительно приехал поездом. Утренним. И вот что удивительно: и Рачко и его хозяйка предлагали Роберту раздеться, но он упрямо сидел в стеганке, говорил, что простыл. Однако был таким, как всегда, — веселым и озорным. Они много смеялись, выпили, и, когда Рачко собрался на аэродром, Андреев с ним не пошел; Рачко посмотрел в окно и решил, что погода все равно будет нелетной, и предложил съездить вместе: «Делать тебе, Робка, все равно нечего», — а потом вернуться и выпить. Робка отказался. Сказал, что хочет отдохнуть. Тогда Рачко вроде бы в шутку обнял его и стал подталкивать к выходу. И тут даже хозяйка заметила: Роберт побледнел, посерьезнел и резко оттолкнул Рачко. Тот удивился: «Ты что, с ума сошел?» — «Так, — ответил Андреев, — настроение поганое». Хозяйка говорит, что Рачко посмотрел на него как-то подозрительно, вернулся в свою комнату, пробыл там несколько минут, пока Роберт разговаривал с хозяйкой, и вышел оттуда с очками. Хозяйка видела, как он клал в карман защитные, в солидной оправе очки, и спросила: «Неужели там такое солнце?» — «Да, нынче там припекает», — ответил Рачко и взял с собой чемоданчик. В этом чемоданчике он привозил с юга мандарины, или мимозы, или еще что-нибудь. А хозяйка продавала. Везде выгода. Да... А через полчаса в аэропорт отбыл Андреев.

Иванин замолк и долго пристально смотрел на Грошева: наверно, потому, что Николая что-то волновало в этом рассказе. Что именно, он еще не знал. Как и раньше, мозг засек какую-то деталь, а какую и почему, он еще не знал.

— Кстати, тут анализы принесли, — сказал Ивонин и протянул помощнику бланки из криминалистической лаборатории.

При исследовании выяснилось, что свинец жакана из зоринского ружья по содержанию примесей совершенно идентичен свинцу, из которого был изготовлен жакан, извлеченный из тела Андреева.

— Следовательно... — словно нащупывая решение, протянул Грошев. — Ряднова надо освобождать.

— Ты так думаешь? — с ехидцей спросил Петр Иванович.

— А как же иначе? Ведь если наконец есть алиби... Да еще вот эти анализы показывают, значит, Ряднов не мог убить...

— Хорошо, — перебил его Ивонин. — Хорошо, что ты додумался хотя бы до этого. А в моем рассказе тебя ничего не удивило?

— Удивило, но... Но понимаете, я еще не понял что.

— Интересный у тебя характер. С одной стороны — огонь. Все быстрей, смелей. А с другой — вот такая медлительность.

— Это я за собой замечаю. Особенно последнее время. Засядет нечто в голову, а что — сразу не пойму.

— И что у тебя сейчас засело?

— Пожалуй, очки. Зачем он взял очки?

— Формально... Этому не удивились ни хозяйка, ни Робка. Чтобы защитить глаза от солнца. Ведь Рачко летал на южной линии. У нас пасмурно, а там солнце. Юг. И всего несколько часов лёта. Но вот в чем вопрос: почему он не брал их раньше? Ты можешь придумать?

— Могу, но... — Перед его мысленным взором прошел весь тот путь, который должен был проделать Рачко прежде, чем убить Андреева. Когда этот путь по снежной, осевшей целине добрел до сосновых посадок, Николай решительно сказал: — Для того чтобы прыгать в сосны. Без очков он мог бы выколоть глаза сосновой хвоей.

— Совершенно верно. Лицо он обмотал шарфом, а глаза прикрыл очками. Но не кажется ли тебе странным другое: почему у него сразу зародилась мысль взять очки?

— Вы думаете, что он заранее продумал возможности убийства, и именно там, и так, как он это сделал?

— Да. Но почему?

— Еще не понял.

— Самое неприятное заключается в том, что мы могли бы понять это еще до начальной стадии следствия. Вот смотри. — Ивонин рывком отодвинул ящик и достал из него фотографию трупа и копию заключения судебно-медицинской экспертизы. — Читай. На теле, в районе четвертого позвонка, в четырех сантиметрах от него, имеется свежая царапина, нанесенная острым предметом, по-видимому ножом. Царапина нанесена в момент или сразу же после смерти.

— Но ведь это же просто: падая, Андреев мог зацепиться за сучок.

— Было бы правильно, если бы не фотография. Обрати внимание: стеганка на нем задрана и видна майка. Я помню ее — красная. Как кровь на снегу. Улавливаешь взаимосвязь явлений?

— Значит, так: Робка не хотел ехать... Рачко обнял его и подтолкнул к двери. Робка оттолкнул. Зло оттолкнул. Рачко взял очки. Выходит, под стеганкой Андреева было нечто такое, что он скрывал и что сразу обнаружил Рачко. Но... но я не представляю, что это может быть. Просто не представляю!