В громкоговорителях смолкла музыка, священник закончил молитву. "Какое печальное Рождество!" — подумала Марийка. Чарльз всегда был в центре рождественского праздника. Он приезжал к ним из Бостона на пару-тройку деньков, не больше. Приглашал их всегда накануне Рождества в ресторан "21". Он никогда не открывал свой подарок, пока "мои девочки" не рассмотрят свои. С энтузиазмом пробовал гаитянские блюда, приготовленные Женевьевой для многочисленных родственников из Бруклина, собиравшихся на кухне в ожидании праздничного обеда, выпивал с ними по бокальчику за "чудесное Рождество".

В этом году к ним должны были присоединиться за праздничным столом еще Джорджанна и Чонси Вилкинс, Стьюарт и Мими Уэлтон. Джонатон отказался от приглашения, он собирался провести каникулы со своей матерью на Восточном побережье.

В это Рождество с ними впервые не будет Чарльза Рассела.

Марийка верила в жизнь после смерти, в то, что душа человека не умирает. Когда-нибудь она снова воссоединится со своими родителями. "Мы появляемся на земле, чтобы исполнить Господню волю", — в это верили ее родители, в этой вере воспитали и Марийку.

"А где будет тогда Джонатон? Вместе с ней или воссоединится со своей первой женой? Или она такая дрянь, что не попадет в рай".

Непроизвольный истеричный смешок вырвался у Марийки, когда она подумала, что эти смешные человечки, попавшие на небо, сохраняют свои земные привязанности и антипатии. Джонатон крепче сжал ее руку, решив, что у нее начинается истерика.

Затем десятеро мужчин в черных костюмах и галстуках выстроились по двое у гроба, поклонившись Марийке. Это были преданные давние друзья Чарльза Рассела, каждому из которых Марийка позвонила лично, попросив встать в почетном карауле, они должны были нести гроб с единственным венком — от семьи — впереди. Таково было пожелание Чарльза. Марийка заказала еще букет из лилий, тюльпанов и роз, любимых цветов отца, оранжированных в высокой белой корзине.

Служба в церкви Троицы была недолгой. Она попросила пастора выполнить церемонию как можно быстрее, церковная процедура на кладбище была еще более короткой.

Вентворсы и часть приглашенных собрались на поминки в доме на Бикон-стрит. Марийка встретилась со своими давними приятельницами из виндзорской школы и из Фармингтона, с которыми она вместе сдавала экзамены, выступала на соревнованиях молодежной лиги, ходила в женский клуб.

Милли, давнишняя повариха отца, негритянка с совершенно белыми волосами, как всегда, явила чудеса кулинарии, приготовив обед для вернувшихся с церемонии. Дом был украшен белыми гвоздиками, в комнатах были расставлены столы с едой. Приглашенные бродили по комнатам этого старинного здания, построенного в начале прошлого века, предаваясь воспоминаниям. По завещанию отца, в одной из комнат играл пианист из "Ритца".

Лайза и Марийка переходили от одной группы гостей к другой, присаживались к разным компаниям, если у стола находилось свободное место. Джонатон держался в тени, стараясь не отвлекать Марийку от обязанностей хозяйки. Друзья семьи были консервативны и неприветливы к чужакам, Марийка понимала, что им трудно будет принять Джонатона в свой круг, они предпочитали общение и обмен воспоминаниями с теми, кого знали многие годы.

Джонатон развлекал себя сам, бродя по дому, рассматривая обстановку. Марийка видела, как он вертел пасхальное малахитовое яйцо, отделанное золотом русскими мастерами прошлого века, подаренное Чарльзу его партнером, Уинтропом Стедхарстом, которое всегда, насколько Марийка помнила, красовалось на видном месте в одной из жилых комнат. Джонатон задумчиво перекатывал яйцо из одной руки в другую, — он явно сторонился общения с незнакомыми гостями.

Улучив момент, она извинилась перед подругами детства, с которыми вела беседу, и присоединилась к Джонатону и Лайзе, тихо разговаривавшим в уголке.

— Я вижу, вы устраиваете друг друга.

— Лайза рассказывала мне, кто есть кто среди гостей.

Марийка увидела у него в руках украшенный камнями нож для разрезания бумаги, который обычно лежал на столе ее отца. Джонатон вертел его в руках, не опасаясь порезаться.

— Тебе понравился нож моего отца?

— Я гадал, для чего он его использовал. Для очистки рыбы или защиты женщин своей семьи?

— Он вскрывал с его помощью письма.

— Классический способ открывания конвертов. — Он всматривался в нож, будто бы он мог ему больше рассказать об этой семье.

— Ты изучаешь нас, не так ли, Джонатон Шер?

— Они изучают меня все, не так ли? — сказал он несколько агрессивно.

— Ты прав. — Марийка обернулась к Лайзе. — Сделай мне одолжение, моя сладкая. Сходи посмотри, как там тетушка Виктория. Ее уже целый час мучает разговорами миссис Дейли. Проследи, чтобы она удобно сидела и не переутомилась.

— Я пойду с тобой, Лайза, — предложил Джонатон. — Возможно, тетушка Виктория захочет вишневого ликера или что-то в этом роде.

— Ты очень мил, Джонатон.

— Если только я не состою в добровольцах общества социальной поддержки! — язвительно отреагировал он и положил нож на стол, рядом со старинной серебряной чернильницей.

— Откуда ты знаешь, что он здесь лежал?

— Я помню все, что видел или читал, — простодушно ответил Джонатон и последовал за Лайзой.

Позднее Марийка убедится — он ничего не забывает, если что-то становится еще одним "ключиком" к ней. Помнил он и все сказанное ей, даже недоброе.

К ночи сильно похолодало, а отопление еще не включили. Тереза зажгла огонь в камине библиотеки. Она, Милли и дополнительно нанятая прислуга прибрали дом после того, как гости разошлись. Дом снова засверкал чистотой. На поминках было не меньше ста пятидесяти человек.

Марийка обняла Терезу и Милли, с благодарностью с ними распрощавшись. Эти две женщины тоже были частью ее прошлого.

Джонатон пришел к Марийке в библиотеку. Огней не зажигали, но свет от камина достаточно освещал эту большую комнату, обставленную массивной мебелью времен королевы Анны с красивым восточным ковром на полу. Книги, старые и очень редкие, в золоченых кожаных переплетах, стояли на полках от пола до потолка.

— Какие книги! — восхитился Джонатон. — Если бы ты не была так важна для меня, я бы провел с ними весь вечер.

— Можно рассматривать это как комплимент? Книги во вторую очередь… — Марийка присела на темно-синюю вельветовую софу, молча глядя на огонь в камине.

— Что еще можно сказать в конце такого дня? — прервал молчание Джонатон. — "Это были прекрасные похороны"… "Удачные похороны!" Я даже слышал, как кто-то из твоих бостонских знакомых сказал: "Как чудесно все прошло", словно речь шла о первом бале.

— Просто они старались быть вежливыми. Весь день те же люди говорили мне, как они сожалеют о папе. В конце они благодарили за обед и за последний взгляд на этот старый дом. Я собираюсь его продать. Люди, которые пришли сюда сегодня, знали, что они прощаются с этим домом, вызывающим у большинства из них воспоминания о моих отце и матери, обо всех предыдущих поколениях Расселов. Они уверены, что я никогда не вернусь сюда жить. Смерть отца заканчивает череду потерь в этом городе… — Марийка замолчала, вспомнив еще об одной смерти, о которой она ничего не знала, и она не была связана с Бостоном.

— Я ничего не понимаю в этих кичливых династиях, но все, что ты говоришь, печально.

— Да, конечно — конец целой эпохи. У моего отца не было братьев и сыновей. На нем заканчивается род Расселов. Мы должны отметить этот конец ликованием. Папа так бы и поступил. В конце концов, не останется беспутных испорченных наследников, позорящих имя Расселов.

Джонатон не был уверен, говорит она серьезно или насмехается. Он еще плохо ее знал. Где проходит грань между бравадой и истерикой?

— Пойду посмотрю, не осталось ли шампанского, — сказала Марийка бодрым тоном. — Отцу неприятно было бы увидеть нас в таком настроении. — Она ушла на кухню и вернулась с охлажденной бутылкой и двумя фужерами. — Это добрая душа Милли о нас позаботилась, припрятала одну бутылочку.