Ратко проследил, как рыжеволосая секретарша провела министра в роскошный холл, и изображение и звук стали неразборчивыми. Серб включил устройство, повышающее разрешающую способность оптического прицела, и переключил направленные микрофоны в режим цифровой обработки входного сигнала, позволяющий отсечь паразитный шум.

– Исполнительный директор встретит вас с минуты на минуту, – услышал он наконец голос рыжеволосой.

– Вы очень любезны, – рассеянно заметил чешский дипломат, снимая шляпу. – Как у вас тут красиво! Вы не возражаете, если я прогуляюсь здесь?

– Сэр, вы окажете нам большую честь, – заученно ответила секретарша.

Глупый чешский бюрократ – пытается определить, какие советы дать своей супруге насчет внутреннего убранства их дома. Возвратившись в убогий президентский дворец в Праге, он будет рассказывать своим друзьям про изысканную роскошь амстердамского логова Петера Новака.

В бытность существования Варшавского пакта Ратко принимал участие в совместных учениях с чешскими солдатами, задолго до того, как шесть республик Югославии, разделившись, начали воевать друг с другом. Ему всегда казалось, что у чехов повышенное самомнение. Сам он не разделял этого взгляда.

Его внимание привлек мужчина, очень медленно идущий вдоль подъезда особняка: неужели у Джэнсона все же хватило наглости? Мужчина, с виду турист, остановился у невысокого парапета на набережной канала и неторопливо достал карту.

Ратко направил на него прицел; угол был далеким от идеального, но, рассмотрев туриста внимательно, серб понял, что ошибся. Как бы умело ни маскировался Джэнсон, ему не удастся притвориться двадцатилетней женщиной.

Ратко снова ощутил прилив тепла в паху.

Джэнсон обвел взглядом красиво обставленный зал. На стенах со стремлением к симметрии, граничащим с одержимостью, развешаны картины художников голландского Возрождения. Камин выложен из затейливого резного мрамора, белого с голубыми прожилками. Все выдержано в духе голландского особняка: вдали от любопытных глаз можно было забыть о хваленой северной умеренности.

Пока что все идет прекрасно, мысленно отметил Джэнсон. Куперу удалось сравнительно хорошо отмыться; облачившись в эту глупую форму, он вел себя достаточно прилично, не скатываясь в пародию. Его движения были четкими и официальными; в поведении сквозила подобострастная помпезность, свойственная преданному слуге важной государственной шишки. Джэнсону пришлось положиться на то, что никто не имеет понятия, как выглядит министр иностранных дел Чешской республики. В конце концов, он находился в этой должности всего две недели. И его страна была далеко не первой в списке горячих точек Фонда Свободы.

Лучшей маскировкой стало полное отсутствие маскировки: чуть седины в волосах, очки в том стиле, какой популярен в Восточной Европе, костюм, одинаковый для всех дипломатов Старого Света… и манеры, поочередно любезные и величественные. Конечно, помогло и то, что мать Джэнсона была чешкой, правда, в основном тем, что ему удалось разбавить свой английский убедительным чешским акцентом. Естественно, чешский дипломат в такой стране, как Голландия, будет говорить по-английски.

Джэнсон посмотрел на рыжеволосую секретаршу сквозь очки в роговой оправе.

– А Петер Новак? Он здесь?

Миниатюрная женщина мечтательно улыбнулась.

– Нет-нет, сэр. Он почти все время находится в пути, перелетает из одного места в другое. Иногда мы не видим его по несколько недель кряду.

Направляясь в штаб-квартиру Фонда Свободы, Джэнсон не знал, опустилось ли на нее покрывало траура. Но то, что сказал ему Аггер, оставалось справедливым: похоже, в фонде никто не имел понятия о том, что случилось с его знаменитым основателем.

– Что ж! – заметил Джэнсон. – В его руках весь мир, не так ли?

– Можно и так сказать, сэр. Но сегодня здесь находится его супруга, Сюзанна Новак. Она занимается программой развития бедных регионов.

Джэнсон кивнул. Судя по всему, Петер Новак, опасаясь похитителей, настоял на том, чтобы его семья была спрятана подальше от глаз широкой публики. Сам он постоянно находился на виду, но это было необходимо для успеха его работы; скрепя сердце Новак все же разрешал средствам массовой информации освещать деятельность фонда. Но он не был голливудской звездой, и охота журналистов на его семью была строжайше запрещена: он дал понять это много лет назад, и пресса вынуждена была придерживаться этих правил. То обстоятельство, что его жилище находилось в Амстердаме, упрощало дело: бюргерская мораль жителей города помогала оберегать частную жизнь великого человека.

Укрыться от любопытных взглядов на глазах у всех.

– А там что? – спросил Джэнсон, указывая на помещение слева от главного зала.

– Это кабинет Петера Новака, – объяснила секретарша. – Где вы обязательно встретились бы с мистером Новаком, если бы он находился в Амстердаме, – он настоял бы на этом. – Открыв дверь, она показала на картину на противоположной стене. – Этот холст кисти Ван Дейка. Замечательно, вы не находите?

Портрет дворянина XVII века, изображенный неброскими синими и коричневыми красками, но тем не менее живой и выразительный.

Включив свет, Джэнсон подошел к картине и внимательно в нее всмотрелся.

– Поразительно, – сказал он. – Знаете, Ван Дейк – один из моих самых любимых художников. Разумеется, Чешская республика может похвастаться богатым художественным наследством. Но, между нами, у нас в Праге нет ничего подобного.

Сунув руку в карман, Джэнсон нажал кнопку сотового телефона, вызывая из памяти запрограммированный заранее номер. Это был прямой номер рыжей секретарши.

– Прошу прощения, – извинилась та, услышав звонок своего телефона.

– Ничего страшного, – успокоил ее Джэнсон.

Секретарша поспешила к телефону, а он тем временем бегло пролистал бумаги, аккуратно уложенные на письменном столе Новака. В основном это были послания от правительственных ведомств и благотворительных учреждений; особенно широко были представлены голландские министерства. Но одна бумага пробудила в сознании Джэнсона какой-то смутный, неуловимый образ – на мгновение мелькнувшее в густом тумане судно. Внимание его привлекло даже не малозначительное содержание короткой записки, а шапка: «ЮНИТЕХ ЛИМИТЕД». Название этой компании должно было о чем-то сказать ему – но кому, Полу Джэнсону, консультанту по проблемам внутренней безопасности, или Полу Джэнсону, бывшему сотруднику Отдела консульских операций? Определить сразу он не смог.

– Господин министр Кубелик? – Женский голос.

– Да?

Обернувшись, Джэнсон увидел высокую светловолосую улыбающуюся женщину.

– Я жена Петера Новака. От его лица рада приветствовать вас здесь. Наш исполнительный директор все еще беседует с представителем Нидерландов при ООН, но он скоро освободится. – Она говорила с нейтральным американским акцентом.

У нее было красивое лицо в духе американской актрисы Грейс Келли, одновременно аристократическое и чувственное. Ее словно тронутая влажным инеем помада была чересчур смелой для строгого делового тона, но это ей шло, как и изумрудно-зеленый костюм, подчеркивающий изгибы тела чуть откровеннее необходимого.

Про нее никак нельзя было сказать, что она в трауре. Жена Новака ни о чем не знала. Но как такое могло быть?

Подойдя к ней, Джэнсон учтиво поклонился. Стал бы на его месте чешский дипломат целовать руку? Он решил ограничиться крепким рукопожатием. Но ему никак не удавалось оторвать от нее взгляд. Ее внешность казалась знакомой. Навязчиво знакомой. Зелено-голубые глаза цвета моря у Лазурного берега, длинные, изящные пальцы…

Мог ли он где-нибудь видеть ее недавно? Джэнсон принялся лихорадочно рыться в памяти. Где? В Греции? В Англии? Это была лишь мимолетная встреча, успевшая запечатлеться только в подсознании? Он не находил себе места, не в силах ответить на этот вопрос.

– Вы американка? – спросил Джэнсон.

Женщина пожала плечами.