Поль выслушал его и засмеялся резким, глухим смехом, как, бывало, смеялись отец и Грампи.

— Да, малявка, твоя мисс почтмейстерша не очень-то сговорчива. — Он достал сигарету. — Но мы еще посмотрим, кто из нас несговорчивее. Раз уж она заинтересована в нашей работе, значит, мы будем иметь и еду и деньги на сигареты.

Кемми недоуменно смотрел на босса, всеми силами стараясь вникнуть в смысл его слов, и вдруг ему показалось, будто он увидел того самого чертенка, которого, по словам мамы, она замечала в глазах отца, когда тот вот так же смеялся.

— А если нам все это надоест, малявка, то просто в один прекрасный день мы пошлем ее к черту вместе с ее работой.

Кемми почувствовал удовлетворение оттого, что босс говорил все время «мы». Значит, он имел в виду и его.

— Я думаю, будет все в порядке, босс, — сказал он. — Вам не хочется ее видеть, ей тоже. Я буду вашим посыльным, пока мы с Наджи еще здесь.

Хозяин засмеялся, на этот раз совсем по-иному.

— Ты не такой уж глупый, малявка, как мне показалось.

Кемми улыбнулся, это уже было похоже на похвалу.

В тот вечер Бренда отпечатала на машинке распоряжение.

В любом случае она должна точно перечислить все, что нужно и чего не нужно делать, и для своего спокойствия подчеркнет, чтобы он не трогал сливу ее отца.

Ей вдруг представился иронией судьбы тот факт, что она просила какого-то несчастного, подобного ей самой, человека, отгородившего себя от жизни, возродить здесь былую красоту. Для себя и в память об отце, который был бесконечно дорог ей, хотя она по-настоящему и не понимала его.

Что может быть лучшим памятником, чем сад?

Она оставила записку, прикрепив ее к вилам.

На следующее утро, надвинув почти на глаза шляпу, Поль с трудом перебрался через вершину Головы Дьявола и остановился взглянуть на длинный изгиб береговой линии, обрамленной оливково-серым кустарником.

— А что там за горами, малявка? — спросил он, впервые почувствовав интерес к этим местам.

Кемми пожал плечами.

— Не знаю, босс, — ответил он, потрепав собаку за ухо.

Кемми боролся с искушением сказать, что здесь он совсем чужой и ничего не знает.

— Ну и крепкий же ты орешек, малявка, — не выдержал Поль. — А ты вообще-то хоть что-нибудь знаешь?

Кемми насупился.

— Ладно уж. Давай поспешим. Смотри, она уже открыла почту.

Они прошли в сад через обгоревшую калитку заднего двора. Поль остановился, ошеломленный. Потом молча прочитал прикрепленную к вилам записку, посмотрел на инструменты и на сгоревший сад.

«Да эта женщина просто сошла с ума, — подумал он. — Неужели она полагает, что здесь что-то вырастет?»

Хадди некогда говорил во Вьетнаме: «Ничего больше никогда не вырастет на этой выжженной, голой земле».

Поль обошел весь сад, остановился и осмотрел сливу, которую хозяйка не разрешила рубить. Поль недоуменно пожал плечами.

Он положил записку в карман с чувством обиды. Приказы всегда вызывали в нем протест.

У него вдруг появилось желание отказаться от этой работы, совсем не начинать ее. Но ведь тогда им всем нечего будет есть.

— Что ж, малявка, давай приступать к делу, — сказал Поль решительно.

Он поднял топор и с силой ударил по обуглившейся ели. От первого же удара остро запахло смолой.

Странно, что удары топора могут такой болью отзываться в сердце, думала Бренда. Они всякий раз ассоциировались с воспоминаниями об отце. Вот она чинно усаживается на сложенные поленья и зачарованно смотрит, как ловко орудует отец топором, или принимается помогать ему собирать щепки, когда он кончает свою работу.

Колка дров — это запах свежих щепок, пылающая печь на кухне, пение черного железного чайника, жаренное на углях мясо, подрумяненные хлебцы и ласковое мурлыканье любимца всей семьи кота Тимми.

Даже представить себе трудно, сколько воспоминаний способен вызывать удар топора, рассекающий дерево. Прошлое безжалостно возвращалось к ней, бередило душу. Раньше дома почти всегда пылал в камине огонь, мать часто мерзла. Даже когда уже можно было открывать окна и Бренда с отцом садились за обеденный стол подальше от камина, кресло матери придвигали к самому огню, в угол, подальше от сквозняка, и она вязала там, быстро перебирая спицы маленькими розовыми пальцами.

Глухие удары топора, казалось, заглушали все звуки на кухне. И даже когда она закрыла окно, они продолжали бить ей по нервам. Безжалостные звуки прекратились лишь после того, как она окликнула мальчишку и дала ему чайник с чаем и фруктовый пирог. Пусть садовник немного отдохнет.

Плечи Поля ныли от ритмичных взмахов топором, не успел он справиться и с одним деревом, а на ладонях уже появились мозоли. Пот катил с него градом и жег, как соленая морская вода, нежную, тонкую кожу. Ему пришлось на время прекратить работу, когда он почувствовал гул в ушах. У него закружилась голова. Он облокотился на ствол дерева.

Малявка принес чай, и Поль начал большими глотками, обжигаясь, пить, потом дрожащими руками закурил сигарету. Дымка, застилавшая глаза, рассеялась, шум в ушах прекратился.

— Возьми еще чаю, малявка, — крикнула Бренда.

«Эта женщина очень жестокая», — как-то сказал своему боссу Кемми.

Но сейчас ее голос не показался Полю бесчувственным или суровым. А может быть, Поль и не понял ничего в ее интонации, ведь уже сколько месяцев его слуха не касался женский голос. Сейчас голос Бренды показался ему мелодичным, словно пение невидимой птицы.

«Эх, и раскис же ты, старина», — сказал себе Поль, наливая вторую чашку.

По крайней мере чашки, которые она им дала, были целыми, а его мать предпочитала поить садовника чаем из полуразбитых чашек.

Полю не хотелось вспоминать о прошлом, оно было нерадостным, и теперь, через много лет, казалось еще менее приятным. Поль решил попробовать пирог, малявка бережно развернул чистый пергамент.

Вот и пирог завернула, подумал Поль, и обращается с ними по-человечески. И что из того, что она чрезмерно сурова, необщительна и требует за свои деньги честной работы?

Когда он снова взялся за топор, ладони нестерпимо болели. В плечах хрустело, едва он пытался распрямиться. Он так и не понял, то ли это трещали кости, то ли пересаженная на плечах кожа сопротивлялась непривычному растяжению.

Но Поль продолжал упорно работать топором, хотя сердце трепетало в груди. Когда же, наконец, дерево было срублено, Поль испытал мимолетную радость победы. Но вот гудок парома в Дулинбе возвестил наступление полудня. Поль отложил в сторону топор и со вздохом облегчения распрямил затекшую спину. Сейчас он хотел лишь одного: поскорее вернуться к месту своего пристанища и растянуться на траве. Его даже не интересовал пакет с едой, вложенный в мешок из-под сахара, который малявка взвалил себе на плечо.

Услышав гудок парома, Бренда окликнула Кемми и дала ему сверток с продуктами: хлеб, масло, мясо, сыр, сигареты, а сверху приколола перечень их и цену.

— Скажи своему боссу, чтобы в конце недели он сам подсчитал количество проработанных часов. Я узнаю в Дулинбе, сколько ему полагается за эту работу. Нужно сразу же избегать ненужных недоразумений.

Мальчик кивнул и молча взял сверток, не обратив никакого внимания на иронические нотки в голосе мисс почтмейстерши.

Закрывая почту на перерыв, она видела, как мужчина, мальчишка-абориген и собака поднимались в гору к вершине Головы Дьявола. Собака бежала впереди, а мальчишка следом за ней, стараясь не отставать. На мужчине были измятые шорты, открывавшие длинные загорелые ноги, рубаха и шляпа цвета хаки. Достигнув вершины, они на секунду остановились, мальчик оглянулся, а мужчина посмотрел куда-то в сторону, он всегда смотрел в сторону.

Ей захотелось узнать, как сильно он изуродован. Как это произошло? Сердясь на себя за свое любопытство, она захлопнула дверь. Нет, ей ничего не нужно знать, ей все безразлично. Зачем вовлекать себя в чужие несчастья? Это ей вовсе ни к чему.