Кемми сел на корточки и стал внимательно следить за рыбой, а Поль принялся прикреплять крючки к удочкам, насаживать наживку на крючки.

Щенок залаял и сморщился, очевидно, приняв наживку за еду, которую и ему удастся попробовать. Он с недоумением следил за Полем, опускавшим ее в воду.

— Не везет, малявка, — сказал Поль, забросив крючок.

Он поднял удочку, снова насадил наживку и снова забросил ее. По переместившимся теням Кемми понял, что время приближается к полудню.

Наконец, Поль со злостью вытащил удочку, откинул ее на камень.

— Пойдем-ка отсюда, тут у нас ничего не выйдет.

— Пожалуйста, босс, — взмолился Кемми, — еще только один раз. Дайте мне удочку. Солнце уже больше не светит на воду, сейчас начнется клев.

Поль неохотно передал ему удочку. Кемми насадил наживку на крючок и тихо опустил леску в воду. Вместе со щенком они улеглись рядом, не сводя глаз с заводи. Он видел, как рыба лениво подплыла к наживке, покрутилась рядом и, вильнув хвостом, уплыла обратно в глубину.

— Еще пять минут, — сказал раздраженно Поль, взглянув на часы, — и ни минуты больше я здесь не останусь.

— Помогите мне, помогите, — закричал вдруг Кемми.

Поль вцепился в удочку, и вместе они, медленно и осторожно, вытащили яростно бившуюся рыбу.

— Вот это да! — воскликнул Поль. — Наконец и к нам пришла удача, малявка.

Они поймали еще трех рыб, правда, поменьше первой, сложили удочки и отправились обратно к своему лагерю.

Кемми и щенок смотрели, как Поль чистил и потрошил рыбу. Чешуя поблескивала на солнце, разлетаясь в разные стороны, и падала, отражаясь всеми цветами радуги.

— Разведи костер, — сказал Поль. — Лучшую рыбу мы, конечно, оставим твоей мисс, а остального хватит и мне, и тебе, и даже щенку. Сегодня мы можем пообедать вместе, если только мать не будет ждать тебя к обеду домой.

Кемми покачал головой и стал разводить костер в очаге, он сам несколько дней тому назад сложил его из камней. Чтобы быстрей разжечь дрова, он перекладывал сухие щепки бумагой, на которой Поль чистил рыбу.

Поль в восхищении остановился, глядя, как мальчик аккуратно прилаживает каждую веточку, каждый листочек, каждый пучок сухой травы, стараясь извлечь из них пользу. Он никогда не видел, чтобы костер разводили так экономно и так хорошо.

«Какой же хитрый этот маленький абориген», — подумал Поль.

И в этот момент ему вдруг представилась совсем другая картина. Пак То разводит костер, греет воду и варит рис, потом с ложки осторожно скармливает его Полю, стараясь не задеть его покрытые волдырями губы. Пак То так же умело разводил огонь.

«Почему же я считаю Пак То ловким, а этого мальчишку-аборигена хитрым?» — мелькнула у Поля мысль. Но ему не хотелось задумываться над этим. И так во сне ночами его без конца терзали вопросы. Пусть хоть днем он будет свободен от этих вопросов, пусть его воспоминания о службе во Вьетнаме не отягощаются запоздалыми сомнениями и огорчениями. Если еще и днем его начнут одолевать эти раздумья, то жизнь превратится в еще более страшный ад, чем сейчас.

Кемми поднес спичку к бумаге и зажег ее. Несколько щепок, одна спичка. И так всегда. Поль положил бы целую кучу щепок и насовал бы много бумаги, а потом чиркал бы одну спичку за другой, сердясь и раздражаясь. Сознание подсказывало ему, что Пак То и малявке волей-неволей приходилось быть аккуратными, они не могли позволить себе небрежности и беспечности.

А вот Поль и Элмер, да и все другие, позволяли себе расточительность в такой мере, в какой им этого хотелось.

И снова он мыслями вернулся туда, словно повернулось вспять какое-то колесико, и он услышал голос Элмера:

— Этим сволочам-вьетконговцам достаточно одной пули, чтобы убить нашего солдата, а мы палим напропалую в джунгли, тратим сотни патронов и не знаем, достали мы цель или нет.

Вскоре весело запылал костер и на сковороде затрещал жир. Поль к этому времени вычистил и выпотрошил рыбу, разрезал ее на куски. Да, рыба попалась приличная, первая весила не менее четырех фунтов. Поль отложил ее для мисс почтмейстерши и стал собирать головы с явным намерением бросить их в огонь.

— Не надо, — попросил Кемми и, когда Поль с изумлением взглянул на него, тихо добавил: — Будет хороший суп.

Поль захохотал. В первый раз за долгое время он по-настоящему смеялся.

— Кто тебя этому выучил, малявка?

Но Кемми лишь покачал головой и повторил:

— Хороший будет суп, босс, а вы не любите суп?

— Нет, такой не люблю.

— А мы с Наджи очень любим суп, — как-то неуверенно проговорил мальчик, облизнув языком губы.

— Что ж, вари. Но только не в моей кастрюльке.

Поль положил куски рыбы на шипящую сковородку. В воздухе вкусно запахло жареной рыбой. Видя, как белеют большие куски рыбы, как зарумянивается серебряная кожица, Кемми еле сдержал свой восторг. Наконец Поль положил на тарелку по два куска, а оставшиеся на сковородке закрыл крышкой.

— Подожди, горячо, — пригрозил Кемми пальцем собаке, когда она попыталась стянуть кусок с его тарелки, — получишь свою порцию, когда остынет.

Казалось, щенок его понял. Он уселся на задние лапы, стал терпеливо ждать. Поль намазал два больших куска хлеба маслом, потом отрезал еще один кусок и все отдал мальчику. Кемми взял кусок без масла, обмакнул его в жир на сковороде и бросил щенку, робко взглянув на своего босса. Потом взял кусок рыбы, очистил его от костей и тоже положил на камень перед собакой.

Поль наблюдал за мальчиком с чувством изумления и восхищения.

Кемми быстро расправился со своей порцией, работая больше пальцами, чем вилкой, потом вытер тарелку куском хлеба, вздохнул, блаженно потянулся и улегся на камне рядом со щенком, обнажив в улыбке свои большие белые зубы.

Облизав последнюю косточку, Поль, наконец, тоже лег, положив голову на подушку. Впервые за долгое время он вдруг почувствовал, как все тревоги покинули его и он засыпает спокойным глубоким сном. Маленький абориген и его неотлучный щенок спали рядом. Их не смогли разбудить даже чайки, с криком носившиеся над ними.

Бренда стояла на ступеньках, упиваясь ароматом фрезий. Как же, думала она, эти фрезии, такие нежные и чуткие, а вот на тебе, одни только и остались после пожара! И, видно, не потому, что их корни сидят глубоко в земле. Глубоко в земле и корни елей, что у изгороди позади дома, но ели погибли и теперь уже никогда не возродятся.

Перед ее мысленным взором снова возник тот страшный пожар. Темнеющий вдали лес запылал, красный шар солнца заволокло дымом, пламя ревело в саду, пожирая деревья манго с гладкими желтыми плодами и деревья папайя, которые, как хмельные, склонились над компостной кучей. Уже больше никогда золотистые плоды огромными гроздьями не будут свешиваться с их стволов. Погибли и банановые пальмы, на них почти круглый год красовались большие плотные пучки. Отец постоянно собирал и развешивал их на стропилах веранды, выходившей на задний дворик. Погибли лимоны. Погибли апельсины, на их высохших ветках до сих пор еще видны белые чешуйки. Правда, апельсиновые деревья были не столь уж большой потерей, они уже отжили свой век и в любом случае скоро погибли бы, а вот лимонные деревья всегда радовали ее глаз своей лакированной кроной и острым сладковатым запахом цветов. Сгорела и джакаранда, когда-то рассыпавшая свои розовато-лиловые колокольчики по зеленому ковру. Единственное дерево, которое, казалось, еще проявляло какие-то признаки жизни, — дикая слива, росшая у окна кухни.

Бренда смотрела на эту сливу и поражалась изумительной силе, поднявшей к жизни половину дерева, — другая его половина погибла. Утешения это не приносило, но она все же решила попытаться спасти дерево, ведь за ним с такой любовью ухаживал ее отец.

Сад защищал ее жизнь от бесцеремонного вмешательства посторонних. С одной стороны — море и песчаный берег, с другой — озеро и лес, и она чувствует себя здесь в безопасности. Когда снова возродится сад, она обретет спокойствие души, отгородится от огней Дулинбы, от всего мира.