В конце недели все семейство Лемуа отправилось на свадьбу — на ферме решили оставить одного Рауля. Молодой бретонец согласился присматривать за всем. Таким образом, отъезд Люка ничего не изменил в этом отношении, и Мадлен еще сильнее стала корить себя за грубость.
Солнце уже садилось за горизонт, когда лодка Тьери добралась до цели. Море и песок на берегу были окрашены заходящим солнцем в кроваво-красный цвет. Справа возвышалось небольшое сооружение.
— Что это? — спросила Мадлен у сидевшего на руле Тьери.
— Форт Пантьевр. Если забраться на него, можно увидеть побережье на многие мили вокруг. Удивительное зрелище!
— Там есть люди?
Он печально улыбнулся.
— К сожалению, да. Солдаты нашей знаменитой Республики. Кажется, они переименовали форт, но местные жители по-прежнему называют его Пантьевр. Вот только лучше бы он стоял подальше — В ответ на вопросительный взгляд Мадлен Тьери продолжал. — Нас должен обвенчать отец Моне. Он знает Жанин с рождения. К несчастью, священник потерял приход. Он отказался присягнуть Республике и был лишен прихода и выселен из своего дома несколько месяцев назад. Если его схватят, то расправы не миновать — священника просто вышлют из страны. Я не советовал приглашать его, но Жанин настояла.
Мадлен не удивил поступок Жанин, девушка, как и большинство крестьян по всей Бретани и Вандее, была настроена враждебно по отношению к республиканским солдатам. Тем приходилось применять силу, чтобы утвердить в приходах конституционных священников, а также для того, чтобы выдворить тех, кто отказался дать клятву верности Республике. Что касается священника их прихода — он присягнул, чтобы избежать конфронтации, но многие жители не одобряли его поступка. Лемуа принадлежали к их числу и с тех пор ни разу не переступили порога церкви.
Мадлен смотрела на форт, и по ее телу пробежала дрожь. У нее было предчувствие чего-то недоброго.
— Замерзла, Мади? — спросил Ренар, подсаживаясь к ней и Тьери.
— Немного, — ответила она, заставляя себя улыбнуться.
Брат перебрался на прежнее место и тут же вернулся назад, прихватив куртку, которую набросил на плечи Мадлен. Она поблагодарила Ренара, и он, взъерошив ей волосы, сказал:
— Не беспокойся за Люка.
Несмотря на мимолетное дурное предчувствие, Мадлен с удовольствием проводила время на Кибероне. Жанин оказалась живой и миловидной девушкой, а ее семья устроила всем Лемуа необычайно теплый прием. Беспокойство за Люка на время оставило Мадлен, спрятавшись в глубинах сознания. Но оно проснулось с новой силой, когда, сразу по возвращении с полуострова, Ренар тоже покинул их. Мадлен горячо обняла брата, пожелала ему удачи и просила передать самые лучшие пожелания Люку.
— Только добрые пожелания? — с улыбкой переспросил он. — Я скажу, что ты простила ему неожиданный отъезд и что любишь его.
Братья всегда старались развеселить ее. Ей было хорошо в их обществе, хоть она, к сожалению, и провела большую часть жизни вдали от них… Мадлен любила своих братьев, однако чувство это не было бурным, всепоглощающим, таким, какое она испытывала к Люку, — скорее, глубокая нежность, сродни той, что привязывала ее к Филиппу. Теперь, когда Тьери переселился на Киберон, она не знала, когда увидит кого-нибудь из них.
Жизнь на ферме совершенно переменилась с отъездом Люка — Мадлен ужасно не хватало его Ей не хватало его остроумных реплик и глубоких бесед. Не хватало его подшучиваний и поддержки, но более всего ей не хватало необъяснимой радости оттого, что он рядом, учащенного сердцебиения и ощущения восторга от его присутствия. Ей пришлось признать, что без Люка жизнь на ферме приобрела серую окраску. И перед нею неизбежно встал вопрос: ту ли жизнь она выбрала для себя?
Медленно проходили недели. В конце лета кобыла Ги принесла жеребенка. Это милое создание во многом напоминало Шарлеманя, и Ги был счастлив.
— Вот бы Люк увидел малыша! — поделился он с Мадлен, когда они вдвоем смотрели на голенастого жеребенка, сосущего свою мать в стойле. — Ты думаешь, он вернется?
До сих пор Мадлен не сомневалась в этом. Хотя Люк ничего не обещал. От него не пришло ни единой весточки с самого отъезда, а сообщения о действиях маркиза де ла Руэри были скудными и противоречивыми. Известно было только то, что этот человек превратил свой замок в военный лагерь.
— Не знаю, — ответила она.
— Отец думает, что маркиз пойдет на Париж.
— Кое в чем наш отец ничего не смыслит. — Леон зашел в конюшню набрать корма и, очевидно, услышал часть их разговора. — Власти не допустят этого. Попомните мои слова: его самонадеянную армию даже не выпустят из Бретани.
У Мадлен все сжалось внутри от волнения — в маленькой самонадеянной армии находились Люк и Ренар…
Прошло еще несколько недель, прежде чем они узнали что-то определенное. Новости превзошли самые худшие опасения Мадлен. Однажды вечером на ферме появился ее брат, Ренар. Он выглядел усталым и изможденным до предела. Бретонской ассоциации больше не существовало. Власти узнали о планах де ла Руэри и атаковали его замок. Участники заговора частично бежали, частично были взяты в плен. Сам Ренар чудом остался жив.
— А Люк? — с замиранием сердца спросила Мадлен.
Брат пожал плечами.
— Я звал его с собой, но он не захотел оставить маркиза. Старик скрывается с ближайшими сторонниками, и Люк — среди них. Если им хватит здравого ума, то они переправятся в Англию. Я говорил Люку, что он может вернуться сюда, на ферму, и что это будет самым умным его поступком, но ему, видите ли, мешает дворянская честь…
Ренар пробыл на ферме несколько дней. За это время Мадлен не смогла ничего больше вытянуть из него, но поняла, что брат глубоко потрясен происшедшим.
Лето сменилось осенью, а осень — зимой. Жизнь на ферме шла согласно временам года: сбор урожая, приготовление сидра, пахота перед весенним севом. У Мадлен, как и у всей семьи, оставалось очень мало свободного времени, и она радовалась этому. Днем ей некогда было думать о Люке, но ночью — дело иное. Она лежала в темноте, гадая, где он и что делает. Она даже не знала, жив ли он или умер.
К Рождеству наступили сильные холода, и каждое утро Мадлен выходила на белый от инея двор. В канун Рождества, когда все Лемуа возвращались с мессы, тайно служившейся на соседней ферме, пошел снег. Ложась на холодную землю, он не таял и вскоре покрыл все толстым белым ковром, сверкающим в гаснущем свете дня. После того как мужчины проверили, достаточно ли задано корму скотине, семья собралась у огня на кухне с кружками горячего, сдобренного специями сидра. Все наслаждались теплом и уютом, а старик Лемуа пустился в воспоминания о былых временах.
Вокруг стояла тишина — та глубокая тишина, которая всегда сопровождает первый снег. И в этой тишине необычайно громко раздалось конское ржание.
— Кого могло принести в такую ночь? — спросила тетушка.
— Только не нормального человека — это точно. — Лемуа-старший поставил кружку и встал. — Дай-ка мне лампу, Леон, и пойдем посмотрим.
Леон снял со стены лампу и зажег от свечи. Они с отцом оделись и вышли во двор. Не в силах сдержать любопытство, Мадлен последовала за ними, но дошла только до входной двери: на улице было холодно.
Всадник проехал через двор и остановился перед самой дверью. Его одежда и широкополая шляпа были покрыты снегом. И лошадь, и всадник казались уставшими до предела, и было видно: последнему потребовалось какое-то время, чтобы собрать силы и слезть с коня. Сняв шляпу, он отряхнул ее о ногу и повернулся к ним лицом. Желтый свет лампы выхватил из темноты его черты, и Мадлен узнала Люка. Она радостно вскрикнула.
Люк посмотрел в ее сторону — сердце Мадлен затрепетало. Не обращая внимания на то, что сабо утопают в снегу, она побежала за мужчинами, чтобы поприветствовать его.
Люк схватил ее, оторвал от земли и, крепко к себе прижав, поцеловал. Это показалось ей самой естественной вещью на свете, она едва не плакала от счастья. Но радость была недолгой. Его губы имели неестественно бледный цвет, а впалые щеки были просто ледяными. Мадлен прижала ладонь к его лицу.
