Несколько минут спустя женщин выгнали из форта, и тяжелые ворота захлопнулись за ними. Взгляд Мадлен блуждал по морской глади. После предшествующей падению форта ночной грозы воздух был чист, и в природе царили тишина и покой. Садившееся за горизонт солнце окрашивало золотом набегавшие на песок волны. Над головой в розовеющем воздухе с печальными криками кружили и падали вниз, к воде, чайки. Мир пришел туда, где несколько часов назад состоялась битва, но это был мир пустоты и одиночества над лишенной жизни землей. Стоя у стен форта, Мадлен ощутила дрожь озноба, хотя воздух был теплым.

— Пожалуй, я сделаю, как они сказали, — глухо произнесла вдова. — Меня примет сестра. А что ты, Мадлен? Рискнешь ли ты пойти за мужем?

Перед Мадлен не стоял вопрос, следовать ли за Люком. В ее голове уже созревал план.

— Конечно, пойду, — ответила она, — но не пешком. У моего брата есть лодка, и я так или иначе уговорю его доставить меня в Орэ. Город, кажется, стоит на реке. Я должна еще раз увидеться с мужем.

Я должна сказать ему, что люблю, добавила она про себя, глядя, как женщины идут по перешейку.

Сидя под арестом на складе, она вспомнила, что тоже никогда не произносила слов любви, и поклялась, что скажет их. Люк любил ее, но не приехал к ней в Кершолен — теперь Мадлен казалось, что она знает причину. Она молила Бога, чтобы не оказалось слишком поздно, чтобы власти проявили снисхождение и она застала бы Люка живым. Конечно, они не могут казнить всех. Но Люк… он слишком известен, он более других старался, чтобы высадка эмигрантов состоялась. Если к тому же в нем опознают объявленного вне закона графа де Ренье — он погиб.

Уже почти стемнело, когда она добралась до дома Тьери. Свет, едва брезжущий в оконце, позвал ее, как путеводная звезда, и Мадлен ускорила шаги. Только она вошла, к ней обратилось четыре пары глаз: двоюродные братья тоже были здесь. Весть о сражении достигла Кермостена, и они приехали, чтобы забрать ее домой, а если понадобится, то увезти заодно и Жанин.

— Слава Богу, — пробормотал Леон, не вставая со стула.

Мадлен вдруг почувствовала, что в горле стоит ком, а на глаза наворачиваются слезы. Ноги ее стали ватными, и она упала бы, не подхвати ее Леон.

— Все хорошо, Мади, — успокаивал он ее, как дитя. — Все хорошо. Ты в безопасности.

Мадлен оттолкнула его.

— Нет, не хорошо! — почти в истерике выкрикнула она. — Люк в плену, и я боюсь, что его расстреляют. Я должна найти способ спасти его! — Повернувшись к Тьери, она продолжала: — Ты ведь поможешь мне, правда? Отвези меня в Орэ!

— Ты говоришь глупости, Мади, — мягко ответил Тьери. — Ты ничем не сможешь помочь Люку…

— В таком случае я пойду одна! — Она чувствовала приближающуюся истерику, но ничего не могла с собой поделать. — Я должна увидеть Люка. Я люблю его, понимаете? И теперь я знаю, что, и он меня любит.

— Ладно, — сказал Леон, снова обнимая ее. — Мы поможем тебе найти Люка, чтобы ты хотя бы повидалась с ним. Мы даже поможем тебе спасти его, если это вообще возможно.

Тьери вздохнул и обратил глаза к небу.

— Какая дурацкая затея! В городе сотни, если не тысячи, пленных…

Леон не обратил внимания на его слова.

— Ги, Тьери и я отправимся с тобой в Орэ, — сказал он, и впервые Мадлен не задела его властность. Если кто-то может спасти ее мужа, то только Леон. Ей впервые пришло в голову, что Леон и Люк очень похожи. Слишком похожи, чтобы мирно уживаться рядом.

Люк скрежетал зубами от жгучей боли в плече и гадал, сколько еще сможет идти так быстро. В розовых лучах заходящего солнца земля под ногами казалась маняще мягкой, и хотелось лечь, погрузить щеку в пыль и закрыть глаза. Только инстинкт самосохранения да внутренняя гордость заставляли его идти. Он знал, что упасть — значит умереть, уже не один упавший на землю раненый был безжалостно пристрелен у него на глазах.

Республиканцы нервничали, и ему понятна была причина. Он уже давно заметил, что едва ли не на когорту пленных приходилось слишком мало охраны. Было даже странно, что никто до сих пор не попытался бежать. Будь у него больше сил, он уже предпринял бы такую попытку, но сейчас Люку стоило огромных усилий просто держаться на ногах.

Он подумал о Мадлен и, несмотря на физические мучения, улыбнулся. Она просто остолбенела, услышав вырвавшиеся у него слова любви, но и сам он был тогда удивлен не меньше ее. Он женился на Мадлен, потому что хотел ее и не мог получить никак иначе. Он не ожидал, что полюбит так сильно.

Он любит ее тело, даже боготворит, но он любит и ее саму. Он любит ее доброту, ум и чуткость, и будет любить все это — вдруг понял Люк — даже тогда, когда она станет старушкой, а в нем угаснет огонь страсти. Чувство к ней, однажды возникнув, росло, пока не завладело им целиком. Мадлен стала его женой и отдала ему свое тело, но оказалось, что ему приносит радость не только обладание ею в постели. Он знает, что любит ее.

Должно быть, я любил ее уже в брачную ночь, решил Люк. Именно поэтому причинили ему такую боль ее слова о наследстве. Каким глупцом он был, пытаясь оттолкнуть ее, и каким трусом! Это никак не изменило его чувств к ней, но едва не уничтожило шансы на ответную любовь. Он не доверился Мадлен, не сделал попытки оправдаться — и едва не потерял ее из-за этого.

Любит ли она его? Бывали времена, когда он отвечал себе: «Нет», когда, в надменности своего сердца, полагал, что она вышла замуж только ради титула. Она никогда не говорила о любви, но разве не проявляла ее? Особенно в последние дни? Теперь он всем сердцем желал объяснить Мадлен свое поведение в Англии. Он оставался верен ей даже после ее отъезда и хотел рассказать ей об этом. К сожалению, едва почувствовав ее в своих объятиях, он забыл обо всех намерениях.

Люк улыбнулся про себя. Они должны были поговорить, но вместо этого отдались страстной любви, и он не жалеет, что вышло именно так. Это было лучше, чем когда-либо прежде, возможно, потому, что оба знали: они вместе, может быть, в последний раз. Он мысленно помолился о ее безопасности. Один из караульных сказал ему, что женщин должны отпустить, но Люк не вполне доверял этим словам.

— Эй вы, там! Пошевеливайтесь! — прервал мысли Люка хриплый голос республиканца. — Подтянуться к голове колонны!

Люк машинально повиновался приказу. Когда ему показалось, что он не сможет уже сделать больше ни шагу, был объявлен краткий привал, и пленные с облегчением присели на желтеющую траву у дороги. Люк пристроился спиной к груде камней, которая была когда-то частью дольмена[28]. Он осмотрелся, прикидывая, хватит ли ему сил для побега.

К сожалению, деревья здесь, у дороги, росли редко и служить укрытием при побеге не могли. По всей видимости, привал именно потому и устроили в этом месте. Люк провел языком по растрескавшимся губам. Сейчас он многое отдал бы за глоток воды!..

— Ух, сейчас бы сюда кувшин холодного сидра! — хрипло произнес молодой воин в красном мундире, лежавший рядом с Люком.

— Сидра! — усмехнулся другой. — Уж если мечтать, так лучше о кружке доброго английского эля. Я пристрастился к нему, пока жил в Лондоне.

— А мне бы подошла и вода, — вставил третий. Его голос звучал слабо и почти жалобно. — Простая вода…

Они очень молоды, подумал Люк, глядя сквозь опущенные ресницы, особенно юноша, пожелавший воды. Большей частью это сыновья аристократов, эмигрировавших во время террора, — достаточно взрослые, чтобы сражаться, но едва ли достаточно взрослые для того, чтобы понять, ради чего сражаются. Они пришли сюда с готовностью и надеждой и были преданы ради мелочного тщеславия лидеров. Высадку провалили командиры, а расплачиваться будут эти мальчики.

Раненый Д'Эрвили был переправлен на английский корабль, и де Пюизе, несомненно, уже присоединился к нему. А Кадудаль? Что помешало ему напасть на Гоша с тыла? Перехватили его республиканцы или гигант из Морбиана умыл руки, видя безнадежность предприятия?[29]