Только в конце месяца началась оттепель, и на быстро растущих проталинах проглянула зеленая трава.

На второй неделе февраля шуаны возобновили свои вылазки. Как-то ясной морозной ночью Мадлен разбудил громкий стук в дверь на первом этаже. Она сначала подумала, что это Люк. И лежала не двигаясь, в ожидании, когда он войдет в комнату. Но поскольку никто не входил, Мадлен решила спуститься вниз. Ей вовсе не хотелось, чтобы муж заснул в кресле в такой холод. Беспокоила ее и мысль о том, что он может быть ранен.

Выбравшись из теплой постели, она надела халат и с подсвечником в руках стала спускаться по лестнице. Из-под двери в небольшую комнату, служившую библиотекой, был виден свет, и Мадлен осторожно заглянула внутрь. К ее удивлению, Люк был не один. С ним были ее брат Ренар и хорошо сложенный темноволосый незнакомец.

Первым желанием Мадлен было извиниться и уйти. Но потом она заметила, что Люк хмурится. Очевидно, он был недоволен ее присутствием. В ней взыграл дух противоречия. В конце концов, это и ее дом, а он даже не считает нужным сообщить, что привел гостей!

— Ты не предупредил меня, что будут гости, — мягко пожурила она.

— Я не знал заранее, — сухо ответил Люк.

— Прошу вас простить мое вторжение, — сказал незнакомец, подходя и с грациозной учтивостью склоняясь к ее руке. — Жорж Кадудаль к вашим услугам, графиня.

Так вон он какой, пресловутый Кадудаль, гигант из Морбиана! Очень высокий и широкоплечий, с жестким, почти красивым лицом и невозмутимо-самоуверенным видом. Мадлен удивилась, что он здесь, а не в тюрьме.

Глянув через плечо на Люка, Кадудаль изрек, подтрунивая:

— Стыд и срам прятать такую красавицу, друг мой. Нам всем приятно было бы полюбоваться столь милой дамой.

Этот шуан был законченным сердцеедом, как выяснилось очень скоро, когда он стал пробовать свои чары на Мадлен. Не к чести последней, она всячески обнадеживала его, несмотря на грозовые тучи, собиравшиеся на лице мужа. Она истосковалась по поклонению, по комплиментам, нашептываемым в спальне, и думала, что Люку не повредит малая толика ревности. Впрочем, скоро она решила, что достаточно поискушала судьбу, и, извинившись, вернулась в постель. В конце концов, она была одета не вполне соответствующим образом для приема гостей.

Когда Люк, не заставив себя долго ждать, пришел в спальню, было ясно, что он невероятно зол. Заходя, он громко хлопнул дверью. Мадлен решила, что лучше будет притвориться спящей. Сквозь опущенные ресницы она видела пламя свечи и слышала, как он раздевается. Потом Люк лег рядом с нею.

— Я знаю, что ты не спишь! — прорычал он, беря Мадлен за подбородок и силой поворачивая к себе. Его пальцы буквально впивались в ее кожу. Открыв глаза, она увидела, в какой он дикой ярости. — Будь у меня голова на плечах, я избил бы тебя, — прошипел Люк. — Ты больше никогда не дашь повода мужчине распускать перед тобой хвост. Ты принадлежишь мне! Ты моя, ты — графиня, и я научу тебя вести себя соответственно положению!

Потом он поцеловал ее — зло и карающе, едва не растерзав ее губы. Занимаясь с ней любовью в эту ночь, он поразил Мадлен своей яростной страстью. Он будто хотел поставить на ней клеймо, напомнить им обоим, что она принадлежит ему, и только ему, и что у нее больше нет никакого выбора.

Мадлен стояла у одного из окон верхней галереи, глядя на расстилающиеся перед домом поля. В отдалении она видела скачущего сломя голову Люка. Его фигура четко выделялась на фоне однообразного зимнего пейзажа. Вот он повернул к дому, проскакал под аркой ворот и остановился во дворе, как раз под ее наблюдательным пунктом. Уже третий день подряд он так безжалостно гоняет своего Шарлеманя.

Она была уверена, что мужа что-то беспокоит с того самого вечера, когда приезжал Кадудаль. Сначала она склонна была обвинять себя: ее поведение тогда оставляло желать лучшего, — но потом поняла, что причина кроется в чем-то ином.

Мадлен отошла от окна и спустилась по лестнице. Взяв подушечку для плетения кружев с маленького столика, она устроилась напротив камина. В дом вошел Люк и, к ее удивлению, вместо того чтобы пойти наверх переодеться, направился прямо к ней в гостиную. Она молча смотрела, как муж, обогнув диван, на котором она сидела, упал на кресло у огня, вытянув длинные ноги к решетке. Некоторое время он с мрачным выражением лица вглядывался в языки пламени.

— Мадлен, — сказал он затем тихо, не глядя на нее, — я еду в Англию. Мне придется пробыть там некоторое время.

Можно было ожидать чего угодно, но только не этого! Люк всегда утверждал, что ни в коем случае не покинет Францию.

— Эмиграция? — спросила Мадлен. — Значит, власти узнали о твоем местонахождении? Тебе грозит опасность? Если так, то я, разумеется, поеду с тобой. — Она неуверенно запнулась. — Конечно, если ты этого хочешь.

Ее слова вызвали на лице мужа не частую в последнее время улыбку.

— Этого визита требует роялистское движение… Граф де Пюизе поехал в Лондон в надежде убедить английского премьер-министра помочь нам, поддержать нашу армию, если понадобится. Некоторые полагают, что я могу быть полезен в этих переговорах.

— Но ведь ты не политик и не дипломат.

— Верно, но я некогда часто бывал в Англии. У меня там есть друзья. Причем кое-кто из них занимает видное положение и может помочь нам… Кроме того, у меня есть письмо, которое может быть полезным при агитации. Оно написано покойным королем. Правда, после смерти короля оно не столь значительно, как прежде, но может поднять на борьбу тех, кого не вдохновляет имя д'Артуа[22].

Мадлен была поражена услышанным. Впервые она узнала о том, сколь велика роль Люка в роялистском движении, а его знакомство со многими влиятельными людьми из руководящих кругов даже несколько напугало ее.

— Мне не хочется ехать, Мади, — продолжал муж. — Видит Бог, я даже не уверен в правильности этого шага. Английские войска на французской земле! — Он поморщился. — Для меня сама эта мысль звучит святотатственно, но люди вроде графа де Пюизе убеждены, что это единственный путь к спасению Франции и дофина[23]. Де Пюизе уже получил туманные обещания финансовой поддержки из Британии, но ему нужно нечто более конкретное.

В эти минуты Мадлен чувствовала себя ближе к нему, чем за все время замужества. Он снова на равных говорит с ней, делится своими надеждами и опасениями. Сама она полагала, что мальчик, который должен был стать Людовиком XVII, уже умер. Последние полученные о нем вести гласили, что ребенок болен и содержится в ужасных условиях. Люк был тогда потрясен.

— Может быть, и не надо англичанам присылать солдат, — сказала она. — Может быть, достаточно будет денег и оружия?

Он пожал плечами.

— Как бы там ни было, мне нужно ехать.

— Когда? — тихо спросила она.

— В конце месяца.

Мадлен вдруг поняла, что не хочет больше расставаться с ним. В глубине души она ощущала тревогу, что их супружество не выдержит еще одной долгой разлуки.

— Возьми меня с собой! — выпалила она. Мгновение Люк молчал, и Мадлен уже была уверена в отказе.

Но тут он удивил ее.

— Хорошо, Мади, полагаю, это можно устроить. — Увидев, как радостно просияло ее лицо, Люк поднял руку. — Но должен тебя предупредить: мне мало придется бывать с тобой.

— Это не важно, — заверила Мадлен. — Я привыкла довольствоваться собственным обществом.

На его лице все еще лежала тень сомнения, и она понимала, что Люк не был до конца уверен в разумности такого решения.

— Ты не пожалеешь, — сказала она и подумала, что постарается не докучать ему.

Всю следующую неделю они были заняты приготовлениями к отъезду. Мадлен, оставаясь наедине, размышляла: так ли уж ей стоит сопровождать Люка? Что, если она повредит ему? Что, если там окажется кто-нибудь из парижских знакомых? Однако она не делилась своими сомнениями с мужем, понимая, что он тут же предложит ей остаться дома.