— Покинуть Париж? Но я же буду разорена… — надула губки вцепившаяся в его руку рыжеволосая крошка.

— Ты получишь хорошую компенсацию, моя милая Моник, — ответил виконт, прижимая ее к себе и не упуская случая помять пышную грудь своей избранницы.

Филипп поморщился. Все присутствующие дамы были куртизанками, но у него в салоне от гостей требовалось соблюдение хороших манер. Уже не в первый раз де Брюньер был близок к тому, чтобы выйти за рамки приличий, — следовательно, более он не будет приглашен к маркизу.

— Жалуйся не жалуйся, но что-то надо делать, — чуть резко ответил Филипп. — Король полагает, он сам себе закон. Вспомните, что случилось с посланцами из Ренна[9], прибывшими сюда, чтобы выразить протест против нового налога на ввоз товаров, который явно противоречил акту объединения. И как с ними обошлись? Их посадили под замок! Аристократов, представляющих интересы своего собственного народа!..

— Мне казалось, король уступил их требованиям, — сказал другой дворянин.

— Конечно, уступил, — ответил Филипп, — но только на четвертый раз, когда прибыла очередная делегация, уже от всех трех сословий. Если бы он не уступил, это означало бы отделение Бретани.

Граф де Ренье сардонически улыбнулся.

— Вы, бретонцы, ничуть не изменились — в большинстве своем остались непокорными дикарями.

— Да, Люсьен, я бретонец, и весьма горжусь этим! — категорично заявил маркиз, явно не настроенный шутить.

— Но, сударь, — возразил де Ренье, — вы продали свое тамошнее поместье и уже много лет не бывали в тех краях.

— И вы без памяти любите Париж, — вставила Мадлен.

Филипп рассмеялся, несколько принужденно.

— Верно, люблю. Если бы Париж находился в Бретани, я даже стал бы его патриотом! — Гости рассмеялись словам маркиза. Дождавшись тишины, он продолжил: — Все эти годы я сохранял за собой дом и усадьбу в бретонской глуши: с этим местом у меня связаны особые воспоминания.

— Кершолен… — Мадлен нежно улыбнулась ему.

— Я просто не мог расстаться с ним, моя дорогая, после того, как нашел тебя там у одной из хижин…

Граф презрительно фыркнул.

— Какая романтическая чушь!

Мадлен взглянула на говорившего и успела заметить, быть может, не ускользнувшее и от Филиппа, неприязненное выражение на его лице.

Виконт де Брюньер вздохнул.

— Моя жена говорит не просто об отъезде из Парижа, но об отъезде из Франции. У нее родственники в Англии, и она считает, что ради детей мы должны поехать к ним на неопределенное время.

— Глупо так спешить с отъездом, — заявил Филипп. — Теперь, когда у нас есть Национальное собрание, все может и уладиться. Как по-твоему, Люк?

— Согласен.

— А если станет еще хуже? — спросил де Брюньер.

— Что бы ни случилось, меня из Франции не выживут! — Казалось, в тоне, которым были произнесены эти слова, граф выразил все свое негативное отношение к тем, кто эмигрирует.

Как он высокомерен, как спесив! Хотела бы я увидеть этого человека в унижении, не по-христиански подумала Мадлен — и тут же вспыхнула, встретив пристальный взгляд гордеца и поняв, что он прочитал ее мысли.

Весь остаток вечера она старалась держаться подальше от де Ренье. Это не составляло труда, поскольку граф, как правило, приходил на подобные собрания исключительно ради того, чтобы пообщаться с Филиппом и другими мужчинами.

Когда заиграл струнный квартет, несколько пар закружились в танце. Граф, кажется с молчаливого одобрения Филиппа, подошел к Мадлен и пригласил ее на танец. Это не вызвало в воспитаннице маркиза радости, однако хорошие манеры заставили ее грациозно принять приглашение и даже пролепетать какие-то слова благодарности.

Пока де Ренье вел ее в центр зала, а музыканты начинали новую пьесу, Мадлен задалась вопросом: почему Филипп такого высокого мнения о графе? Не иначе как простое влечение к сильной личности. При всей своей привязанности к Филиппу она не закрывала глаза на его недостатки. Этот человек легко поддавался чужому влиянию, желал в жизни только удовольствий и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать любого конфликта.

Граф, напротив, обладал на редкость волевым характером. Его высокомерие, самоуверенность и способность повелевать одним мановением руки заставляли обращать на себя внимание. Получая от жизни ничуть не меньше, чем его окружение, де Ренье, тем не менее, умудрялся создать видимость, что утехи света — ниже его достоинства, а люди, поддающиеся светским соблазнам, заслуживают презрения.

К удивлению Мадлен, он оказался превосходным танцором, грациозным и с абсолютным чувством такта, что бывает редко свойственно мужчинам. Граф не пытался завязать учтивую беседу, а на ее попытки разговорить его отвечал довольно односложно. Это крайне возмутило Мадлен.

— Вас никто не принуждал танцевать со мной! — рассерженно заявила она ему.

— Стало быть, вы не хотели танцевать? — Его темные брови сошлись в одну мрачную линию, составившую разительный контраст сильно напудренному парику.

— Судя по всему, это вам танцы в тягость.

Красиво очерченные губы чуть изогнулись в ухмылке.

— О, мадемуазель, вы ошибаетесь, уверяю вас. Однако если вы ищете сладкоречивого собеседника, то во мне вы его не найдете.

— Мне не нужны сладкие речи, — ответила она и иронически добавила: — Но улыбка была бы вполне уместна.

Ответа не последовало, и терпение Мадлен истощилось. Как только танец закончился, она отступила на шаг.

— Благодарю вас, сударь, но с меня, пожалуй, довольно танцев.

На мгновение показалось, что граф удивлен. Он оглянулся на Филиппа, занятого беседой, затем сказал:

— В таком случае присядем. Я принесу вам вина.

С обычной своей учтивостью он проводил Мадлен в самый дальний угол просторного зала. В большей степени ради того, чтобы хоть ненадолго избавиться от графа, девушка позволила ему принести бокалы с вином. Вернувшись, де Ренье протянул один ей и, сев рядом, стал молча потягивать из своего бокала.

— А ведь он слишком стар для вас, — сказал спустя какое-то время граф, удивив Мадлен настолько, что она чуть не поперхнулась.

— Кто? — спросила она, стараясь оставаться спокойной, хотя смысл сказанного поняла сразу.

— Кто же, если не Филипп? Маркиз так стар, что мог бы быть вашим отцом… или даже дедом. Он не может доставить вам ничего похожего на настоящее удовольствие.

Мадлен почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. За все время, пока она жила у маркиза Филиппа де Мопилье, никто не решался сказать ей что-либо подобное в лицо, хотя за спиной, наверное, болтали всякое. И только этот человек осмелился столь жестоко попрать ее чувства!

Граф, тем не менее, не дождавшись ответа, вздохнул и продолжил:

— Я знаю: он хорошо заботится о вас, но я, мадемуазель, могу делать это не хуже. Я богаче маркиза, и у меня нет ни жены, ни каких-либо иных обязательств. Если он вам надоест, я…

Боже правый, этот человек делает ей предложение?!

— Он мне никогда не надоест, — ответила она ледяным тоном, — и я была бы благодарна вам, сударь, если бы вы не шли дальше в своих оскорбительных предложениях.

— Оскорбительных? — В голосе де Ренье звучало искреннее недоумение, и Мадлен понимала почему: для дам полусвета было обычным делом менять покровителей. — Скорее, почетных. Прежде у меня никогда не возникало желания завести любовницу!..

Мадлен была поражена его двуличностью.

— Я думала, Филипп — ваш друг, однако вы наносите ему удар в спину, — резко сказала она. — Я не нахожу слов для выражения того, что думаю о вас! — Девушка была крайне возбуждена и — к собственному удивлению — чуть не плакала. — Пожалуйста, оставьте меня! И поверьте, я ни за что на свете не изберу вас своим покровителем!.. Из-под слоя пудры на лице графа де Ренье проступила бледность, глаза его еще больше потемнели, в них нельзя было ничего прочесть. Он встал и чопорно поклонился.

— Мадемуазель, вы выразились вполне понятно. Более не стану навязывать вам свое общество.