Отчитав себя хорошенько, Вера встала и поразилась ощущению легкости в теле. Она накинула халат и отправилась в ванную, а когда вернулась, обнаружила у себя в комнате симпатягу Мартина.

– Доброе утро! – поприветствовал он Веру и улыбнулся. – А я уж было решил, что вы выздоровели и упорхнули обратно на небо.

«Если бы я могла!» – с тоской подумала она, а вслух сказала:

– Есть такая русская поговорка: «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Да и крылышки мне, боюсь, насовсем подрезали.

– Извините, – понурился Мартин. – Я что-то совсем никакой шутник стал. А вы замечательно выглядите! Как самочувствие?

– Спасибо, превосходно! Были бы крылья – и впрямь бы взлетела! Вы прекрасный врач!

– О нет, это Шоно прекрасный, его и благодарите. Кстати, он велел заниматься с вами дыхательной гимнастикой. Вы можете принять позу лотоса?

– Боюсь, у меня сейчас получится разве что поза примятой ромашки. А лотос – это как?

Мартин живо скинул туфли и уселся на пол, где стоял, скрестив ноги:

– Вот таким образом.

– Я после попробую, если вы не возражаете. Не очень-то прилично заниматься этим в дезабилье.

– Хорошо, тогда просто сядьте, расслабьтесь и выпрямите спину.

– На это я, пожалуй, способна. Что теперь?

– Теперь сложите пальцы рук в такую фигуру и положите свободно на колени. Это мудра жизни – она придаст вам силы и выровняет энергетический потенциал.

– Надо же, точно так крестятся староверы – двумя перстами.

В этот момент со стопкой одежды в руках вошла Берта и остановилась, внимательно прислушиваясь к разговору.

– А кто такие староверы? – спросил Мартин.

– Это такие консервативные православные христиане, которые из-за неприятия церковной реформы готовы были сжечь себя заживо, лишь бы не креститься по-новому.

– Святые мученики, – с одобрением заявила Берта, – точно как наши.

– А-а, – протянул Мартин. – Наверное, эта традиция имела какой-то сакральный смысл, ради которого они были готовы идти на смерть. Вы знаете, что и обычай осенять себя крестным знамением гораздо старше христианства?

– Нет, откуда же!

– На самом деле, древние описывали перед собой восьмерку – восточный символ бесконечного единства идеального и материального миров, дарующий защиту и силу, – сочетание двух сильнейших магических знаков – круга и креста. Занятный факт: если над кровоточащей ранкой несколько раз описать в воздухе лемниск, кровь быстрее остановится – я проверял. А один знакомый швейцарец убеждал меня, что правильное фондю получается, только если помешивать его не по кругу, а той же восьмеркой.

Берта шумно хмыкнула и сообщила:

– Господин доктор, там по вашу душу энтот Голиаф пришел. Непонятный он мне. Выряжен как мильонщик, а лезет через черный ход, будто точильщик какой. В будущий раз в дымоход нырнет, помяните мое слово.

– Берта, он не Голиаф, а совсем наоборот. А в дымоход ему нельзя – застрянет. Вера, извините, я вас покину. Если хотите, присоединяйтесь к нам – я вижу, Берта принесла вам платья.

Глядя вслед Мартину, Берта покачала головой:

– Вот ведь, умный человек, а и то иногда чепуху несет. Все-то у него восточное, все-то идеальное. А я тебе одежу кой-какую собрала – твою-то стирала-стирала, да все одно – грязно. У меня племянница нынче на сносях, так она в энти платья не влезает уже. На вот, держи, все стирано-глажено. Тут вот и туфли, должны быть тебе впору.

– Ох, огромное спасибо, Бертхен! Я у вас в долгу! – Вера вскочила с кровати, бросилась к Берте и попыталась обнять ее монументальный стан.

– Другим отдашь, кому нужней! – отрезала старуха, но было заметно, что она тронута. – Ну, я вижу, что ты уж не хворая, коли так скачешь, а значит, нужды во мне боле нету. Так что пойду я. Тут хорошо, а дома все лучше.

Когда Вера, приодевшись, вошла в кабинет Мартина, Беэр – кстати, вполне похожий на Голиафа, если бы не шикарный костюм – вылетел из кресла и разразился восторженными возгласами на разных языках, иные из которых Вера даже не смогла определить. Гигант галантно поцеловал ей руку и усадил в свое кресло, а сам опустился перед нею на колено.

– Приветствую вас, любезнейшая фрау Элиза Гольдшлюссель!

– Почему Гольдшлюссель? – удивилась Вера.

– Потому что отныне вы – законная супруга вот этого хмурого типа. Ну, если не перед Богом, то перед людьми, а главное, перед полицией! – И он протянул Вере маленькую красную книжицу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась паспортом гражданинки Вольного Города Данцига.

Вера раскрыла документ и вздрогнула – с левой стороны была ее собственная фотография с двумя вытисненными на ней печатями. Она подняла встревоженный и недоумевающий взгляд на Беэра.

– Покорнейше прошу простить, но нам пришлось воспользоваться вашим семейным фото! Но, не волнуйтесь, это копия, а оригинал ничуть не пострадал. Обратите внимание на качество ретуши! Все приметы соответствуют – рост, форма лица, цвет глаз и волос! Каково? – затараторил Беэр убедительно, как восточный торговец древностями.

– Погодите, вы меня совсем сбили с толку! Это что, настоящий паспорт? – пролепетала Вера растерянно.

– Он лучше, чем настоящий! Его делал вдохновенный мастер, с фантазией и душой, а не какой-нибудь унылый доходяга-конторщик.

– Но как вам это удалось?

– Исключительно благодаря личному обаянию и умению находить полезные знакомства! Ну и немножко денег, естественно. Так что, берете?

– А чего мне это будет стоить? – смеясь, осведомилась Вера.

– Вам придется совершить со мной поход по лучшим магазинам этого грешного города. Вы одеты по позапрошлогодней моде, а это не пристало такой роскошной женщине. Мартин, ты доверишь мне охранять честь твоей благоверной? Обещаю, что буду паинькой!

– Беэр, тебя заносит! – ответил тот, поморщившись.

– Что поделаешь, у меня большая масса, и оттого я сильнее прочих подвержен инерции.

– А какой вам профит с этого времяпрепровождения? – В отличие от Мартина, Вера вполне приняла шутливый тон Беэра.

– О, мне с того большой профит! – Великан закатил глаза. – Во-первых, пройтись под руку со сногсшибательной дамой, так, чтобы все поумирали от зависти. Во-вторых, избавиться хотя бы от небольшой части своего состояния. Марти вам сказал, что я неприлично богат? А в-третьих, вволю потрепаться на родном языке – по-немецки я говорю с таким чудовищным английским акцентом, что вызываю здесь всеобщую неприязнь. Итак? Идем?

– Идем, идем. Грех лишать вас стольких радостей одновременно, – милостиво кивнула Вера.

– Марти, ты слышал? Я умыкаю сию сильфиду немедленно. Верну нескоро. – Беэр поднялся и изысканным жестом протянул Вере руку.

– Вера же еще не завтракала! – запротестовал Мартин.

– Я тоже. Позавтракаем в кафе, – отмахнулся Беэр. – И пообедаем тоже.

– Протестую! Вера еще не настолько оправилась, чтобы так долго гулять!

– Напротив, – возразила Вера, – я ощущаю необычайный подъем сил и воодушевление.

– В крайнем случае, я буду иметь счастье носить вас на руках, – проворковал Беэр ей на ухо. – Ciao[34], Марти! Не скучай без нас.

Вера с Беэром возвращаются затемно. Верин заливистый хохот слышен еще с улицы. Мартин отрывается от рукописи, с недоверием смотрит на часы, потом в окно, потирает пальцами веки, глубоко вздыхает и идет в прихожую, сопровождаемый пробудившимся Докхи.

Женщина, что второй раз в жизни перешагивает порог его жилища так, словно делает это уже многие годы, теперь похожа не на промокшую до нитки принцессу из сказки Андерсена, а на королеву, и думать забывшую о горошине, которой она обязана своим положением. На ней короткое оливковое платье – чуть ниже колен, темно-зеленое болеро, отделанное бронзовой тесьмой, зеленый берет с фазаньим пером, надвинутый на правую бровь, замшевые туфли и перчатки того золотисто-коричневого цвета, в какой окрашены оленята накануне зимы. В руках сумочка в тон платья. Прекрасные волосы Веры слегка завиты и укорочены так, что едва достигают плеч. Карие глаза, оттененные зеленовато-коричневым, смеются, левая бровь приподнята, малиновые губы сложены в победительную улыбку.