– Ох, ладно. С чего же начать?

– Как говорит ваш таинственный друг с рентгеновским взглядом, начните с начала! С самого рождения!

– С какого из них? – улыбается Марин и в первый раз смотрит Вере прямо в глаза. – Говорят, что я родился в сентябре 1899 года в Саксонии-Анхальт, в окрестностях Магдебурга. Во всяком случае, меня там нашли в одном из приютов, когда мне было всего три года.

– А кто говорит?

– Шоно. Только не спрашивайте, как он это вычислил, я не посвящен в тонкости его мастерства. Но ему можно верить, на моей памяти он ошибался всего единожды, да и то потому, что не ошибиться было практически невозможно.

– О, я охотно верю! Этот человек… В его присутствии мне отчего-то делается жутковато. Он похож на недоброго колдуна, уж простите.

– Я знаю Шоно всю мою жизнь, поэтому привык к его э-э… экстравагантности, но могу вас понять. В самом нежном возрасте я усвоил, что пытаться обмануть его бесполезно. Что же до вашего сравнения, то оно верно лишь отчасти – Шоно действительно можно назвать колдуном, да только я не припомню случая, чтобы он причинил кому-нибудь зло.

– Ну, хорошо, может, я действительно к нему несправедлива. Но он меня пугает. Бог с ним. Продолжайте, прошу вас! Вы сказали, что вас нашли. Кто?

– У меня в памяти запечатлелась картина, правда, я не уверен, что это не ложная память, основанная на позднейших впечатлениях. Двое мужчин в сюртуках, молодой и пожилой, сидящих в небольшом кабинете. У пожилого, на самом-то деле ему тогда было всего сорок пять лет, большая квадратная борода, длинные закрученные кверху усы и добрые лукавые глаза. Но больше всего мне понравились его волосы, уложенные так, что напоминали те самые рожки на голове Моисея. Этот человек посадил меня к себе на колени, но пока он беседовал с директором приюта, я сполз на пол и развязал ему шнурки на ботинках. А второй человек с густыми бровями, у которого не было вообще никакой растительности на голове, сделал мне страшные глаза, и я спрятался от него под стул и оттуда показал язык. То было наше первое знакомство с Шоно. А бородатый оказался известным писателем-драматургом Германном Зудерманном.

[Германн Зудерманн (Hermann Sudermann) – видный немецкий романист и драматург, обладатель блестящего пера и прекрасного чувства юмора. Родился 30 сентября 1857 года в Матцикене, что в Восточной Пруссии (ныне в Литве). Учился в Тильзите и Кенигсберге. Умер в Берлине 21 ноября 1928 года от воспаления легких.]

– Ого!

– О, вам знакомо это имя?

– Еще бы! Разумеется, мы изучали Зудерманна в институте. И пьесы его я видела – «Честь» и «Служанку».

– Понятно. Но я-то, разумеется, узнал о том, к какому выдающемуся человеку в руки попал, значительно позже. Тогда же я заинтересовался, отчего он принял во мне такое участие. Он объяснил, что хорошо знал моих родителей, а после их гибели при загадочных обстоятельствах приложил все усилия, чтобы меня найти. Как выяснилось в дальнейшем, это было полуправдой.

– В каком смысле?

– Долгая история. Об этом я расскажу как-нибудь в другой раз. Как бы то ни было, мне очень повезло – мой опекун был человеком замечательной доброты и глубокого ума, и к тому же весьма обеспеченным. У него была любимая дочь Хеде, но и ко мне он относился как к сыну. Так что у меня никогда не было матери, но зато было два отца.

– Второй – это Шоно?

– Именно. Правда, он часто уезжал и подолгу отсутствовал, и тогда я безвыездно жил у Германна в его замке в Бланкензее, к югу от Берлина. Получал домашнее образование, учился рисованию и музыке, постепенно превращался в книжного червя – библиотека в доме была превосходная. Когда же Шоно возвращался из своих вояжей, он забирал меня к себе, в свою берлинскую квартиру, и проводил со мной очень много времени, в отличие от вечно занятого светского льва Германна. Когда мне сравнялось шестнадцать, я поступил в Гейдельбергский университет, на медицинский.

– А отчего не в Берлинский?

– Мне тогда ужасно хотелось глотнуть свободы и расширить горизонты, да и студенческие традиции Гейдельберга богаче. К тому же милитаристский угар там ощущался меньше, чем в столице, хотя и не намного, конечно. Впрочем, все каникулы я проводил в Берлине или в Бланкензее, и это было незабываемо. У Германна часто бывали в гостях разные замечательные люди. Например, Эйнштейн, который снимал дом неподалеку от Бланкензее, или министр иностранных дел Ратенау[33]…

– Это тот, которого убили за мирный договор с Россией?

– И за это в частности. Германн очень тяжело переживал… Да и с ним самим тоже было безумно интересно разговаривать, он был глубоким человеком с очень славным чувством юмора.

– Когда он умер?

– В двадцать восьмом. У него случился удар, началась пневмония. Я незадолго перед этим получил приглашение на работу в Геттинген и перебрался туда с женой. Когда я примчался в Берлин, было уже поздно…

– Вы сказали с женой? Где она теперь?

– Ее нет. Она скончалась при… родах в двадцать девятом. А я не смог ее спасти.

– Ох, простите!

– Не страшно.

– Я знаю по себе, чего стоит это «не страшно». Как вы это все пережили?

– С трудом. Если б не Шоно… Я тогда прекратил заниматься медициной, вообще всем. Тупо сидел на пепелище и заживо истлевал. Он просто силком выдернул меня с того света и утащил с собой в Тибет.

– Вы долго там пробыли?

– Почти десять лет. Успел совершенно отвыкнуть от Европы. В Тибете ведь все иначе. И время, и пространство.

– А чем вы теперь занимаетесь? Вернулись в медицину?

– Нет, я не практикую больше. Ваш случай был исключением. Я заканчиваю книгу.

– Художественную?

– Научную. По музыкальной семиологии, хотя такой науки пока что и не существует.

– У вашей книги уже есть название?

– Рабочее. «Сегментация мелоса в древних нотациях Востока и Запада».

– О господи! Я только сейчас поняла, насколько безобразно относилась к занятиям по теории музыки! Нич-чего не поняла!

– Уверяю вас, что название – это самое сложное, что есть в моей работе. Если пожелаете, я вам как-нибудь объясню в общих чертах.

– Обязательно пожелаю! Простите за нескромный вопрос, а чем вы зарабатываете на жизнь?

– Беэр выделил мне стипендию. Он сказал, что всю жизнь мечтал побыть меценатом. К тому же он организовал договор об издании книги в Принстонском университете.

– А кто такой Беэр?

– Наш с Шоно друг. Вы с ним познакомились первым делом, как очнулись. Помните – чернобородый великан со шрамом?

– Ой, я была уверена, что он мне приснился. Я приняла его за разбойника из детской книжки!

– Вы были недалеки от истины. Он такой разбойник!.. Сейчас, наверное, где-нибудь на большой дороге добывает для вас документы, без которых мы вас даже на прогулку вывести не можем.

– Думаете, у него получится?

– Не сомневаюсь. У него всегда все получается. Он обещал зайти завтра. А теперь вам надо отдохнуть, вы устали, у вас слипаются глаза.

– Вы меня гипнотизируете? Я не поддаюсь…

Под утро ей приснилось что-то приятное, и она пробудилась с улыбкой.

Вера смутно помнила свое сновидение, однако в нем точно фигурировал Мартин, играющий на рояле. Вера попыталась восстановить еще какие-нибудь подробности и, когда ей это удалось, почувствовала, как заливается краской. Она резко села на кровати и схватилась за горящие щеки. «Ой-ой-ой, что ж это с тобой, девочка, такое делается? – начала выговаривать себе мысленно. – Даже думать не смей об этом! Он, конечно, ужасно симпатичный и милый и к тому же, может быть, даже спас тебя от смерти, ну и что с того? Что с того, что он добрый и умный? Ты – сука, волчица, и должна вести себя соответственно. А иначе… Ты знаешь, что будет иначе… А этого ты не имеешь права допустить. Ты и так слишком много потеряла. И нечего тут».