– А можно автограф… – смеясь, попросили они всерьез. Видимо, приняли меня за американскую рок-звезду.
– Не сегодня девочки, не сегодня, – улыбнулся я и поспешил на почту, чтобы отправить Сане-санитару обещанный диск со своими песнями.
Вместо эпилога
Мальчика с мячиком звали Дениска, и было ему, как оказалось, двадцать четыре года. Над ним многие издевались, пугали, отбирали мячик, били его. Родители у него — алкоголики. Его беда — следствие их пагубной страсти. Он мучается из-за них, ни за что. И сколько таких Денисок лежит по больницам, диспансерам, хосписам…
Ему никогда не пойти, куда вздумается, не прочитать хорошую книгу, не порадоваться солнечному дню, не прокатиться на велосипеде перед сном, не съездить на рыбалку, не выгулять любимого пса, не сходить в кинотеатр, не увидеть закат на море, не влюбиться в однокурсницу, не жениться, не загадать желание в момент падения заветной звезды, не поговорить о планах на лето, не быть другом, никому не помочь. Дениске никогда не прозреть в этом мире. Пока он здесь, на земле, все, что касается его, действительно, жалкого существования, начинается со злокачественной частицы «не». Остается лишь верить, что однажды там, за чертой, он откроет глаза, придет в себя и улыбнется. Просто улыбнется.
Как-то перед обедом, за день до моей выписки, он вцепился мне в руку, будто не хотел отпускать, словно я его близкий человек. Точно почувствовал, что я люблю его. Я ощутил металлический привкус во рту и повел его за руку в столовую. С тех пор я молюсь за него…
Твоя волна
Погода в те весёлые, праздные дни стояла отличная. Солнце не жгло, ласково щадя наши плечи, спины и радостные лица. Прохладный свежий ветер, вдоволь нагулявшись по морским просторам звёздной южной ночи, залетал в открытое окно съёмной квартиры. Точно взбалмошный бродяга приятель, прокутивший ночь до утра, ветер врывался в сонные комнаты, будил, бодрил, вдохновлял, и мы, едва проснувшись, всей компанией спешили на пляж.
Чем ближе к морю, тем гуще чувственный трепет поднимается в груди. И ты, предвкушая встречу с прекрасным, зажмуришь глаза на мгновение и почувствуешь, как спокойная волна с убаюкивающим шумом и клокотанием коснётся твоих, уже слегка загорелых ног и покорно отступит, изменив сложную мозаику камешек, ракушек, округлившихся осколков бутылочного стекла. Выбросит на берег быстрого краба, откинет на сушу нерасторопную, кисельную медузу.
Из каких же далей и времён спешила волна к этим берегам? Сколько неба впитала она в себя? Сколько дельфинов благословило её на долгий путь к твоим ногам? И эта волна никогда не похожа на предыдущую, и она никогда не станет следующей. Она неповторима. Лишь одно незыблемо — она всегда твоя.
Я помню первую сознательную встречу с морем. Летней ночью далекого детства мы с отцом ехали в поезде, и я не мог уснуть. В купе было душно, а на душе неспокойно и тревожно без всякой причины. Мне двенадцать лет. Колёса с уже привычным лязгом отстукивали последние километры нашего пути. В вагоне все спали. Рано утром мы должны были прибыть в город с громким названием — Адлер. Я поднялся со своего места и прошёл к открытому окну, что напротив купе проводницы. Вскарабкался на выступ у печки и выглянул наружу, в нежный август. И вдруг впервые в жизни увидел, услышал и почувствовал море. Ошеломлённо вдохнул его неповторимый незабываемый аромат, ощутил могучую силу его и великую тайну. Я испугался этого необъятного, тёмного, неспокойного пространства, этого неслыханного ранее шума, плавного, но мощного наката волны. С каким-то нелепым страхом я осознал, что оно живое. В панике спрыгнул с выступа, ударился подбородком, ушиб колено. Прихрамывая, побежал в своё купе, запер дверь изнутри, и с головой укрылся одеялом. Затаил дыхание, замер. Но страх потихоньку таял, подогреваемый жаром любопытства, и я осторожно вышел из купе, на цыпочках подкрался к окну, всматриваясь и вслушиваясь в манящую, зыбкую даль, и простоял, не в силах оторваться от окна, до утра. Я видел, как всходит солнце, и золотистая сверкающая бирюза разливается по бескрайней глади. Широко открыв глаза, я наблюдал за рождением невероятного утра. Сонные чайки купались в лучах небесного светила, и где-то там, я не мог понять — далеко это или близко, чуть уловимая глазом, линия горизонта едва разделяла глубокую синь бездонного неба и голубую бесконечность сияющего моря. Небо и море сливались в один Божественный, грандиозный, неповторимый пейзаж. Мне больше не было страшно. Я был уже влюблён. Это чувство живёт во мне и сейчас. Много лет прошло с тех пор, и я снова и снова приезжал на побережье…
По пути на пляж мы с друзьями купили арбуз. Расположились у самого «коридора жизни», у береговой линии, где встречаются вода, небо и суша, где любят гулять босоногие влюблённые и обожают барахтаться дети. Наспех сбросив с себя одежду, мы исполнили нами же придуманный, шуточный ритуал, под названием «Хабыдыш». Это когда ты, выжидая волну повыше, разгонишься и со всего маху бросишься в неё, закинув ноги, технично, словно прыгая через планку. И тебя накроет и закрутит в солёной круговерти, закупорит уши, сорвёт плавки, и ты захохочешь-забулькаешь под водой, ощущая всю прелесть и радость жизни. Это и есть, настоящий «Хабыдыш».
По вечерам мы выходили в город, заболевший разгульной бессонницей, как минимум до октября, подхвативший ангину от холодного пива, накрытый таинственными тенями ночных парков и разноцветными зонтиками уличных кафе. Мы гуляли по его лунным аллеям, посещая бары и ресторанчики, почти до рассвета. У нас не было повода быть счастливыми, а отсутствие его — явный признак счастья. Мы были молоды, здоровы, и не задумывались о многом в те прекрасные, млечные ночи, а просто мечтали и смотрели на звезды.
В одном из таких заведений, приглянувшемся нам своими соломенными крышами в африканском стиле, было многолюдно. Народ отдыхал с размахом. Вина лились рекой. Закуски стояли горой. Смех, возгласы, шум и гам доносились отовсюду и не умолкали не на секунду. На танцполе и стар, и млад, плясал и радовался, кружа в безудержном хороводе без остановки. Персонал заведения не поспевал обслуживать клиентов. Ночь переливалась огнями и мелодиями типичного морского курорта в самый разгар сезона. Мы присели за несвободный столик, так как свободных не было, спросив разрешения у двух девушек. Они не отказали нам, а вежливо пригласили присоединиться.
Симпатичная, одесситка по имени Людмила, с шикарными, каштановыми волосами, со смуглостью присущей людям, южным, мне сразу приглянулась. Я не мог видеть ее полностью, так как стол был высок и застелен плотной длинной скатертью, а сидел она напротив. Она сказала, мило улыбнувшись: «Люда», и протянула ладонь в короткой, как у бильярдистов, кожаной перчатке. Разговорились. Я рассказывал, ей о Беларуси о белорусах, стараясь развеселить, закусывая вино фруктами, и когда удавалось удачно пошутить, мы всей компанией смеялись. Люда внимательно слушала, поддерживала беседу и приятно улыбалась, но будто была чем-то скована изнутри, не до конца открыта. Я не придавал особого значения этому. Многим людям свойственна замкнутость. Особенно при первом знакомстве.
А потом мы пошли танцевать. Все, кроме Люды и ее подруги. Обе совсем загрустили, когда мы вернулись, разгоряченные танцем, вспотевшие, и уставшие.
Я, приходя в себя, спросил, задыхаясь: «А вы почему не танцуете?»
В ответ, Люда молча выехала из-за стола в инвалидном кресле. Мы оторопели от неожиданности и неловкого изумления. Но вида не подали. Все люди, по большому счету, одинаковые, со своими недостатками и достоинствами. У кого-то есть ноги, но они не ходят. У кого-то есть сердце, но оно не любит, и более того, ненавидит. У многих есть головы, но они не думают, как помочь тем, кто действительно нуждается, а без устали пекутся о том, как, обогатиться самим, порой отнимая последнее.
Они поблагодарили нас за приятную компанию. Она, с едва уловимой грустью в голосе, сказала, что им с подругой пора…
