Однажды вечером, когда солнце уже начало медленно тонуть за тёмно-синей стеной дымчатого далекого леса, а воздух наполнился таинственным ароматом сумерек, он вышел на крыльцо, все в тех же валенках, телогрейке и ушанке с увесистым ящиком цвета хаки в руках. Он присел на скамейку, аккуратно поставил ящик рядом и замер, глядя на него с особым трепетом и вниманием. Я наблюдал за дедушкой через зашторенное окно кухни. Он осторожно открыл ящик, подняв крышку, и в его грубой ладони оказалась телефонная военная трубка переносного устройства связи. Я распознал этот прибор. Такой же я видел в школьном военном музее.

Дедушка приложил трубку к уху и принялся что-то взволнованно говорить. Он все говорил и говорил в никуда. От ящика не отходило никаких проводов, а телефонную линию на нашей улице обещали провести лишь ближе к зиме. Но он долго что-то лепетал, в порыве прикладывая свободную ладонь к груди. Точно горячо просил о чем-то несуществующего собеседника, будто там, на невидимом конце провода, некто действительно слушал его. Мне показалось, что серые добрые глаза его были полны слёз. После этого случая я искал способ сблизиться с ним, чтобы понять его. Может, он тихо сходил с ума? Нужно было найти повод для визита, и повод нашелся сам собой. В конце ноября на улице проложили общий телефонный кабель и я быстро прокопал траншею к своему дому, и мне подключили телефон. А в гости к соседу решил зайти под предлогом проверить свой новенький аппарат, позвонив к себе домой от него. Ведь он-то уж точно абонент.

Я постучал в дверь, чувствуя неловкое волнение. Дверь медленно и со скрипом отворилась, и на пороге оказался он, печальный и сутулый.

– Здравствуйте, я ваш сосед, я бы хотел…

– Пройди в дом, – прервал он меня.

Мы прошли в тесную, теплую комнату. Из приоткрытой дверцы печи со сверчковым треском хаотично вылетали искры. Свет от пляшущего в топке огня ярко лился через небольшое отверстие и оживлял мистические силуэты танцующих призраков на старых пошарпанных стенах, тяжелых довоенных шторах. По углам беспорядочными стопками лежали книги, которыми, казалось, и топилась печь. Огромные валенки двумя корабельными трубами стояли возле печи и дымились от испаряющейся влаги, будто вот-вот готовые загудеть мощным, звучным сигналом крейсера «Аврора», возвещая о начале революции. На двери дубового массивного шкафа висела военная форма, увешанная орденами. А на круглом столе стоял тот самый ящик.

– Дедушка, вы воевали?

– Да, внучок, я был связистом. Под пулями держали связь. Рвался провод, ползли, как псы в грязи, к месту разрыва. Ведь потерять связь означало потерять людей. Видишь, на столе аппарат? Тот самый. Вот мечтаю телефон провести, буду умирать, так хоть в больницу позвоню, чтобы тело забрали. Хожу, прошу, так номер обещают только зимой выделить.

– Ё-моё, дедушка, как же так? – негодовал я.

– Ну, ничего, прорвёмся, – отвечал он безнадёжно, подкладывая очередное полено в печь. А ты, внучок, зачем пришёл, так или по делу?

Мне было стыдно признаться, что у меня дома телефон уже подключен, и я отшутился, мол, приходил за поленом для «Буратино». Он улыбнулся, вручил мне берёзовую чурку, и больше после этого визита мы никогда не виделись.

В декабре нагрянула настоящая зима со снегом, завирухой и крепким морозом. После долгих и нудных кабинетных перипетий дедушке-таки выделили номер, назначив точную дату подключения. Он три дня отчаянно долбил ломом промерзшую, окаменевшую землю, чтобы успеть в срок, быть может, с тем же усердием и отвагой, с которыми на войне, под пулями полз к месту разрыва «спецлинии». И в ночь накануне этого долгожданного, светлого утра он внезапно отошел в мир иной, где царствует во славе Тот, кому он изливал не так давно свою светлую, перенесшую ужас страшной войны душу в трубку легендарного военного аппарата цвета хаки.

28.12.2008

Я перекрестился и шагнул в небольшую дверь высоких монастырских ворот. Мне пришлось задрать голову вверх, чтобы увидеть их целиком, а дверь, врезанная в ворота, была такой низкой, что я согнулся подковой, протискиваясь в неё. Что-то неприятно зашевелилось в груди. Будто огромный клещ, паразитирующий в моём теле, питающийся моими переживаниями, обидами, неудачами, скверными поступками, страхами, недобрыми помыслами и словами, учуял опасность и в панике зашевелил своими мерзкими, цепкими конечностями, вросшими в мою грешную душу. Я оказался на внутреннем дворике монастыря. Осмотрелся. Массивный купол огромного храма с венчавшим его православным крестом величественно возвышался над всеми строениями, голыми деревьями, крышами, всем, что виделось мне. Он, казалось, хоть и стоял на земле, но земле уже не принадлежал. Будто тянулся в небо, взлетал. Громадный летучий ковчег, белоснежный, с синим куполом. Я прошёл вперёд, минуя домик с надписью «Трапезная» и очутился у своеобразной сторожки с табличкой: «без благословления не входить».

– Прошу прощения, – сказал я выглянувшему из сторожки мужчине, – я молодой писатель, в интернете прочитал, что вы принимаете паломников, я бы хотел пожить у вас, поработать.

– Поднимитесь выше, пройдите мимо «Явленской» церкви дальше по асфальтированной тропинке в трёхэтажное здание, – это братский корпус. Там, внизу, дежурный. Вот к нему и обратитесь.

Я пересёк границу, за которую без благословления входить было нельзя, и поднялся в горку, минуя необыкновенную симпатичную церквушку, стройную и утончённую. По обе стороны тропинки обозначились могилы с вросшими в землю древними крестами. Я вошёл в братский корпус. За столиком дремал молодой бородатый парень. Я поздоровался и поведал ему, что литератор, что уже долгое время чувствую тягу к этому месту, что ищу Бога. О том, что, быть может, сбился с курса, и парус требует ветра. Он внимательно слушал меня, не перебивая. Как раз в тот момент, когда мой крылатый монолог достиг своего апогея, дежурный окликнул монаха проходившего по коридору.

– Отец Георгий, можно вас на минуту!

Монах не проигнорировал и подошёл. Я никогда до этого не общался с монахами. Он был весь в чёрном, с бородой и опять же не старый.

– В чём дело? – спросил он кротко.

– Да вот, тут к нам писатель на побывку прибыл. Может в «вагончик» его поселить?

– Писатель? А что написал?

Я расстегнул молнию на своей дорожной сумке и вынул журнал писателей Беларуси «Нёман» со своими дебютными рассказами. Отец Георгий не без интереса принялся листать журнал.

– Сто тринадцатая страница, – подсказал я ему. – Вот видите – и фотография моя, только волос поменьше.

– А вы где работаете?

– Я по специальности менеджер в шоу-бизнесе, песни пишу, сам пою, организую.

– А сюда что привело?

– Тянет меня сюда, в Бога я верю, в постоянном поиске, у меня много вопросов, понимаете! Мне нужно пообщаться с сильной духовной личностью, живущей верой. У вас есть такие? Настоящие? Покаяться хочу, исповедаться, причаститься? Возьмите меня, я хороший!

– Ну что ж, – улыбнулся он, – только необходимо благословление получить по поводу вашего заселения.

Он позвонил куда-то по внутреннему телефону. И меня поселили прямо в братском корпусе, в 105 келье. Как я понял, это было привилегией по отношению ко мне. В келье стояло пять аккуратно застеленных коек, армейского типа. Одна из них была занята. Но постоялец отсутствовал. Я выбрал место в углу, между двух высоких окон. Из мебели – письменный стол, ниша для верхней одежды и пара стульев. В углу икона Пресвятой Богородицы, Ефросинья Полоцкая в деревянной рамке, портрет императора Николая Второго и императрицы. Вот и всё убранство.

– Располагайтесь, сказал отец Георгий, здесь кроме вас ещё художник живёт, но он сейчас на послушании.

Койка оказалась весьма жёсткой. Я заглянул под худой матрац и обнаружил, что пружин там нет. Вместо них вставлена доска. «Нежные будут ночи», – подумал я.

– Да, привыкай, – будто отреагировал на мою мысль отец Георгий. – Как в армии, только сюда попадают по воле Божией.