— Бывало, я очень боялся, что ты уйдешь… Он покачал головой, улыбаясь болезненным воспоминаниям.

— Я знал это! Я знал, что ты никогда не бросишь меня. Но где-то в глубине души я все равно боялся. Я боялся, что если я умру, то это будет… — Голос Алана охрип от переполнявших его чувств, и он замолчал, стараясь собраться с силами. — Я боялся, что это будет для тебя облегчением и ты будешь втайне радоваться, что наконец-то освободилась от такой обузы.

— Ты не обуза для меня! — жарко произнесла Мил-лисент, присаживаясь к нему на кровать и беря его руку. Любовь и горечь слились воедино в ее чувстве к самому родному и близкому человеку. — Ты — мой брат, и я люблю тебя! Все, что я делаю, я делаю по собственному желанию.

— Правда?

— Я клянусь! Я никогда никому не говорила, что хочу выйти замуж. Я сама выбрала этот путь и предпочла остаться с тобой. Именно этого я и хотела.

Она знала, что все сказанное — правда, но почему же неожиданно заговорила в прошедшем времени? Это эхом отозвалась у нее в голове. То, что она ощущала сейчас, было совсем иное. Да, тетя Ораделли была права. Услышав признания, которые только что сделал Алан, она никак не сможет покинуть его.

Миллисент наклонилась и обняла брата, прижавшись щекой к его лицу.

— Не волнуйся! Даже не думай ни о чем подобном! Я не оставлю тебя. Я всегда буду с тобой.

Милли вышла из комнаты Алана, постояв с минуту, медленно стала подниматься к себе наверх. Уставшая от эмоций, бушевавших в ней последние часы, она разделась, повесила одежду на спинку стула, вымылась и надела ночную рубашку. Потом села у окна и стала не спеша расчесывать волосы, разделяя их на тонкие пряди.

Она понимала, что ей придется оставить Джонатана. Это очень больно, но надо прекратить их роман, такой сладкий и, в то же время, такой жестокий, полный смеха, страсти и горечи. Наступило время, когда нужно, наконец, встать перед лицом реальности. Она не может и дальше беспечно плыть в тумане, надеясь, что нигде впереди не натолкнется на скалу.

Она встала и выглянула в окно. Прислонилась лбом к холодному стеклу. Где-то внутри нее все еще горел огонек страсти, разожженный Джонатаном в этот вечер; незатухающее пламя рисовало в ее вооброхении картины возможного будущего — если бы она смогла оставить своего брата одного. Но она знала, что не способна сделать такое, не хочет этого. Она навсегда останется старой девой. Навсегда непорочной. Она так и не узнает счастья прикосновения губ, рук Джонатана. Милли сжимала и комкала ткань ночной рубашки, охваченная внезапной страстью и отчаянием.

Это несправедливо! Сердце разрывалось при мысли о том, что ей придется оставить мечты о замужестве, надежду любить и быть любимой Джонатаном. Она никогда не узнает, как это — лежать в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь и слушая биение его сердца. И никогда не утолить этой жажды, сжигающей ее изнутри; она никогда не испытает того ощущения, о котором с мягкой таинственной улыбкой говорила Сьюзан. Она будет становиться старше и старше, так и не узнав, как это; будет завидовать кузинам и подругам. Это слишком жестоко! Должна ли она отказаться от всех надежд? От единственного в ее жизни мужчины, разбудившего в ней такие чувства?

— Нет! — Милли отпрянула от окна, и вдруг поняла, что громко выкрикнула это слово.

Она не хочет отказываться от всего! По крайней мере, она может сохранить для себя этот маленький лучик счастья. Она может быть с Джонатаном, может испытать, что это такое — быть любимой им, и она сохранит это воспоминание до конца своей жизни; оно будет согревать ее всегда.

Не оставляя времени на раздумья, Миллисент вытащила из комода шаль, сунула ноги в мягкие домашние туфли и выбежала из комнаты. Спустившись по задней лестнице, она перевела дыхание на крыльце, набросила на плечи тонкую шаль. Было уже по-вечернему прохладно. Милли пересекла двор и остановилась у дверей Лоуренса. Минуту она колебалась, но потом постучала.

Бетси не должно быть дома, она знала это. Девочка осталась у Берты со своей подругой Анабель. Джонатан один. Она старалась не думать о том, как он отреагирует на ее предложение. Об этом было слишком страшно задумываться.

За дверью послышались шаги, и на пороге появился Джонатан. В его руке была керосиновая лампа, и свет от нее падал на его лицо.

— Миллисент? — В голосе прозвучало удивление, и он поднес лампу поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. — Что ты здесь делаешь?

— Я… я пришла, чтобы увидеть тебя, — задыхаясь, произнесла Милли. Теперь, когда она была здесь, все слова куда-то исчезли. Что, если он откажется? Что, если он не хочет быть с ней?

Джонатан выглядел встревоженным, но отступил назад, пропуская ее в дом.

— Входи. Что-нибудь случилось?

— Нет. — Милли вошла в прихожую, и Джонатан закрыл за ней дверь.

Минуту они молча смотрели друг на друга. Милли опустила глаза. На щеках выступил румянец. Она чувствовала себя нелепо и ужасно, но сейчас было уже поздно отступать. Она решила довести все до конца.

Джонатан перевел взгляд с ее лица ниже, увидел ночную рубашку, наброшенную шаль, аккуратно расчесанные волосы, волной спадающие на плечи.

— Может быть… ты пройдешь в гостиную? Миллисент покачала головой, не в силах говорить. Ей не хотелось идти в таком виде в гостиную, где она будет смотреться по меньшей мере глупо. Она жалела, что нет какого-нибудь более простого и легкого способа дать понять ему, зачем она пришла, не прибегая к словам. Но такой способ не приходил ей в голову.

Она распрямила плечи и подняла голову, встречая его взгляд.

— Я пришла спросить, не можешь ли ты…

— Не могу ли я — «что»? — спросил он вежливо, и брови его озабоченно сдвинулись.

— Не можешь ли ты… — она закрыла глаза и выдохнула, — взять меня к себе в постель?

— Что?! — Его нижняя челюсть отвисла. Он поставил лампу на стол. — Миллисент, о чем ты, черт возьми, говоришь?

Миллисент в инстинктивно-защитной реакции вскинула подбородок.

— А ты не понимаешь? Я прощу тебя… — Она не могла придумать ни одной подходящей фразы. Ни одна леди никогда не говорила ничего подобного, а эвфемизмы, которые ей приходилось слышать, будут звучать здесь абсолютно по-идиотски. Едва ли она сможет предложить ему что-нибудь типа «воспользуйтесь подходящей ситуацией» или «лишите меня невинности, пожалуйста». Но разве нет таких слов, которые бы обозначали, что она пришла к нему по своей воле?

— Заняться с тобой любовью? — произнес он тихим и, как ей показалось, немного напряженным голосом.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы мы сделали это сейчас? — Он сжал кулаки и тут же разжал их. Потом нервно обхватил себя руками, прижав ладони к ребрам. — Я не понимаю… Ты серьезно?

— Конечно, серьезно! — крикнула Миллисент, разозленная явным отсутствием его интереса. — Неужели ты думаешь, что я ради смеха разыгрываю комедию? — Она резко повернулась и быстро направилась к выходу.

— Нет, постой! — Он схватил ее за руку. — Черт возьми, ты не можешь уйти прямо сейчас, после этого маленького потрясения!

— Я не хотела поставить тебя в неловкое положение, — мрачно сказала Милли, не глядя на него. — Ладно, все в порядке! Если ты против, я…

Джонатан сдержал проклятье.

— Боже мой, Милли, естественно, я хочу тебя! Я… Но ты просто потрясла меня. Все так неожиданно… Я не могу понять, почему ты просишь меня об этом. Почему ты…? Это, должно быть, противоречит всему, чему тебя учили, всему, во что ты веришь?

— Почему что я хочу тебя! — горько ответила Миллисент, не отводя от него своего чистого решительного взгляда. — Я хочу чего-то и для себя тоже.

— Миллисент… — Невольно его взгляд вновь скользнул по ее фигуре.

От этого взгляда Миллисент стало жарко, она уронила шаль на пол. В свете лампы были отчетливо видны линии ее тела и темные кружки затвердевших под его взглядом сосков, выделяющихся под тонкой тканью ночной рубашки.