— Надеюсь, что это так. Сегодня ночью я подумал… я почувствовал… мне показалось, что ты, может быть, испытываешь ко мне нечто большее. Я… — Он потряс головой и посмотрел куда-то в сторону. — … не припомню, чтобы когда-нибудь с таким трудом подбирал слова. Не уметь связать двух фраз — это никогда не было в числе моих недостатков. — Он перевел дух. — Миллисент, сегодня ночью между нами что-то происходило. Это не просто физическое влечение, хотя только Богу известно, что я чувствую к тебе. Но сегодня ночью мне было хорошо и спокойно с тобой; ты дала мне силы. Мне казалось, что мы стали ближе друг другу. Не помню, когда я испытывал такое с женщиной. Может быть, никогда. Мне не хотелось бы это терять. И я не потеряю это.

Сердце Милли билось где-то в горле.

— Не уверена, что я понимаю, о чем вы говорите.

— Я собираюсь быть более настойчивым. Вот что. Не хочу на этот раз отступаться так легко.

— Я что-то должна сказать?

— Думаю, ты уже сказала. Сказала, что эта ночь стала очень важной.

— Но я не помню, чтобы говорила что-то о вас и обо мне…

— При чем здесь слова? Я видел это в твоих глазах, когда ты смотрела на меня. Я чувствовал это в твоих руках, когда ты стирала кровь с моего липа. Я знал это, когда держал тебя в объятиях. Это было как обещание чего-то прекрасного в будущем, и я чуть было не испугался. И еще: остается то, чего мне хочется совершенно безумно: попробовать еще раз разрушить все препятствия, которыми ты себя окружила.

Миллисент не находила слов для ответа. Она с изумлением поняла, что не может разобраться в своих чувствах, не знает, что должна говорить. Она подумала о теплоте, которую ощутила в груди, когда проснулась, о легком, светлом чувстве, которое было подобно этому летнему дню. Ей стало больно при одной мысли, что это ощущение может исчезнуть.

— Может быть, — медленно произнесла она, — может быть, вам только кажется, что существуют такие препятствия.

Джонатан широко улыбнулся:

— Я принимаю это за согласие.

Миллисент улыбнулась ему в ответ. Она осознавала все безрассудство и даже глупость своего поведения, но внезапно испытала бесшабашную радость и возбуждение. Она не думала ни о каких последствиях. Она принципиально не будет думать о них.

— Тогда, возможно, я вас увижу на балу на следующей неделе.

— На балу?

— У Миллеров.

— Ах… Ах, да… — Каждое лето, обычно в июле, перед сбором урожая, проходили балы, но Миллисент не появлялась там уже несколько лет. — Я даже не думала об этом. Не знаю, пойду ли…

— Ну что ж; будьте готовы. И будьте готовы танцевать со мной!

— Хорошо.

Спустя некоторое время после этого Миллисент изумлялась своему быстрому согласию. Она уверяла себя, что она просто дурочка. Она убеждала себя, что не пойдет. Ее решение в день аукциона было единственно правильным. Будет очень глупо с ее стороны прийти на этот бал; а танцеваць там с Джонатаном Лоуренсом будет, наверняка, означать не что иное, как выставлять себя на всеобщее осмеяние. Но каждый раз, когда Милли задумывалась об этом, ее сердце замирало от ожидания чего-то необычайного. Она думала о бальном платье, о том, как выглядеть красивой, кружась в объятиях Джонатана, и ее желание пойти на бал было так сильно, что его можно было сравнить только с чувством сильного голода.

В воскресенье на обеде у тети Софи, когда зашел разговор о предстоящем бале, тетушка Ораделли, повернувшись к Миллисент, спросила:

— Думаю, в этом году ты снова не пойдешь?

Тон ее был недобряющим. Она считала, что долг Миллисент, как одной из невышедших замуж родственниц, сидеть у стены, рядом со старшими по возрасту женщинами и помогать присматривать за молодыми девицами на выданье. Милли как-то пару раз поддалась на увещевания тетушки, но потом чувствовала себя такой жалкой, что впредь зареклась ходить туда. Ей всегда очень нравилось танцевать, и поэтому было так ужасно сидеть в углу и наблюдать, как танцуют другие, когда ее собственные ноги непроизвольно отбивали такт, а сердце рвалось в круг танцующих.

— Нет, почему же? Думаю, пойду, — ответила Миллисент.

Тетушка Ораделли уставилась на нее. Она открыла рот, но не успела ничего произнести, потому что вмешалась тетя Софи:

— Как хорошо, дорогая! Возможно, ты захочешь присоединиться ко мне, Амелии и Чату?

— Спасибо, тетя Софи! С удовольствием, — поспешно ответила Миллисент, пока Ораделли не успела перебить ее.

Тетушка Ораделли нахмурилась. Не часто золовка опережала ее. Настоящее место Миллисент должно быть с ее семьей с тех пор, как умерли родители девочки. И, кроме того, Миллисент была бы прекрасной компанией для Камиллы, чье глупое щебетание будет отрывать Ораделли от основного занятия: орлиным взором наблюдать за тем, чтобы на балу не произошло ни единого нарушения норм общественной морали, ни единого неприличного поступка, такого, как, например, уход из зала с мужчиной без сопровождающих.

— А почему ты в этот раз решила пойти? — спросила Ораделли. — Раньше ты никогда не изъявляла желания.

— Сама не знаю, — чуточку слукавила Милли. Она знала, что причина ее желания была ясной и понятной, хотя она никогда никому не признается в этом. — Возможно, сейчас, мне следует больше выходить, ведь траур по папе окончился уже давно.

Ораделли не перестала хмуриться, но ничего не казала. Милли была уверена, что тётушка подстроит так, чтобы Миллисент на балу сидела рядом с ней. В этом случае ей будет легче, словно ястребу за добычей, наблюдать за ней. Миллисент глупо улыбнулась тетушке Ораделли. Пусть наблюдает, подумала она. Она не собирается делать ничего предосудительного. В том, чтобы смотреть на танцующие пары, не было ничего плохого. Как и в том, чтобы поболтать с Джонатаном Лоуренсом, если он, конечно, подойдет и заговорит с ней. Естественно, сама она не будет танцевать; для этого она слишком стара. Но это не означает, что ей вообще нельзя развлечься. И в самое ближайшее время, решительно подумала Миллисент, она намерена это сделать.

Вернувшись из гостей, Миллисент сразу же принялась выкраивать платье из розового коленкора, купленного на прошлой неделе. Платье получилось простым по фасону, но очень хорошо на ней сидело. Широкий пояс подчеркивал тонкую талию, а розовый цвет очень шел Милли. В долгожданный день она уложила волосы в высокую прическу из спускающихся каскадом на спину локонов, украсила ик розовой лентой и решила, что выглядит очень мило.

Мнение это еще больше укрепилось, когда за ней зашли тетя Софи и дядя Чат. Когда она открыла дверь, глаза дяди стали круглымв от удивления, и он воскликнул:

— Милли, — клянусь, ты выглядишь ужасно хорошенькой!

— Спасибо, дядя Чат. — Миллисент улыбнулась, и на ее щеках заиграли ямочки. Потом она услышала мягкое восклицание тети Софи и менее сдержанные восторженные возгласы Амелии.

Миллисент взяла дядю Чата под руку и пошла с ним к коляске, где их ждали Софи и Амелия.

Когда они подошли поближе, Амелия нетерпеливо наклонилась к ней и сказала:

— Кузина Миллисент, ты такая красавица! — Последне слово она произнесла, растягивая его по слогам.

— Я согласна, — в своей медленной манере добавила тетя Софи. — Я уже несколько лет не видела, чтобы ты так выглядела. Жаль, Сьюзан тоже не может порадоваться.

— Как она? — спросила Милли, усаживаясь в коляску рядом с Амелией.

— Прекрасно, лучшего и желать не надо! — Тетя Софи понизила голос. — Ее срок уже совсем близко. Можно ждать в любой день. — Она вздохнула. — Я так беспокоюсь за ребенка.

Безмятежное выражение лица Софи меньше всего можно было бы назвать обеспокоенным. Милли не помнила случая, когда бы тетя Софи действительно волновалась.

Дядя Чат занял свое место кучера. Лошади тронулись. Дядя Чат всегда был весельчаком и балагуром, полная противоположность своей спокойной и тихой жене. Он был младшим из братьев Хэйз, и Миллисент однажды слышала, как ее отец заметил, что Чат слишком надолго задержался под зорким оком их старшей сестры, и что он достаточно созрел, чтобы жениться на женщине, совершенно не похожей на Ораделли, и жить самостоятельно. Сама Милли была уверена, что его выбор пал на Софи лишь потому, что она не соревновалась с ним в болтовне, как Ораделли.