Миллисент вся горела, но ее смущение перед Джонатаном Лоуренсом было ничто по сравнению с испытанным ужасом. Пока Опал говорила, у Милли появилось предчувствие, что ей уже известен конец истории, и все равно, когда девушка назовет вещи своими именами. Тем не менее, она была потрясена. Закрыв одной рукой рот, словно сдерживая крик, Милли инстинктивно сжала плечо девушки.
— О-о, моя дорогая! Бедная девочка! Я… я… — Она пыталась что-то сказать, но поняла, что не может придумать ничего подходящего.
— Я не хотела этого, клянусь! — Опал преданно смотрела на Миллисент, лицо было искажено болью воспоминаний, а глаза полны слез. — Он силой взял меня. Я сопротивлялась. Правда, я была против. Но он был слишком большой и слишком сильный. Пожалуйста, поверьте мне! — умоляющими глазами она смотрела на Милли и Джонатана.
— Конечно, я верю тебе! — Милли крепко сжала ее ладонь. Как можно было не поверить ужасу и отвращению, написанному на лице Опал?
— Честно? — Опал в ответ тоже ехала руку Миллисент. — Вы правда верите мне? О-о, мэм! — Ее голос оборвался. — Спасибо! Вы такая хорошая, добрая женщина. А она не поверила мне. Его жена. Я пошла к ней на следующий день; я проплакала всю ночь; я рассказала, что произошло… — голос перешел на тихий шепот. — Она не поверила мне. Она дала мне пощечину и назвала лгуньей. Она сказала, что я завлекла и окрутила его. Она выгнала меня из дома, даже не заплатив. Я пошла искать работу. А когда нашла, у меня начались боли в животе, и меня уволили, думая, что я больна. Я уже знала, в чем дело, но не посмела сказать. Потом я нашла другую работу: мыла полы и все такое, но мое положение уже нельзя было скрыть. Мне опять велели уходить. Сказали, что не позволят падшей женщине находиться в приличном доме…
Опал начала плакать, вытирая глаза дрожащими руками. Но она уже не могла остановиться и продолжала говорить, изливая всю накопившуюся боль.
— Меня нигде не стали принимать. Все видели, в каком я положении и спрашивали, где мой муж, и на этом все заканчивалось. Так прошел месяц, и я нигде не могла найти работу. Иногда какая-нибудь хорошая женщина, вроде вас, давала мне еды, но никто не позволял войти к ним в дом. Считали, что я пропащая, или что мне будет трудно справляться с работой. Я не знаю, что мне делать дальше! Как я могу уберечь моего ребенка? Я боюсь за него… Мне страшно!
— О нет, не плачьте! — Милли быстро присела на диван рядом с Опал и обняла ее. — Все будет хорошо. Мы не позволим вам умереть от голода. Я позабочусь об этом.
— Конечно, не позволим, — добавил Джонатан. Пока Опал говорила, он хранил молчание, понимая, что в присутствии мужчины-свидетеля своего стыда — она может еще острее почувствовать унижение. Он подошел к дивану и присел на корточки перед девушкой. — Не беспокойтесь, с вами все будет в порядке — с вами и ребенком. Вы будете в безопасности.
— Да, — подтвердила Милли. — Вы можете переночевать здесь. Я думаю, что в первую очередь вам нужно отдохнуть.
К ее удивлению. Опал начала плакать еще громче. Миллисент и Джонатан обменялись недоуменными взглядами.
— Извините, — ничего не понимая, произнесла Милли. — Я не хотела сделать вам больно. Я хотела вам помочь. Я сказала что-то не то?
— О-о, нет! — Опал оторвала руки от лица и с выражением смятения схватила Миллисент за руку. — Нет, мисс! Вы не сказали ничего плохого. Просто вы такая добрая и такая хорошая… Кажется, я плачу просто от облегчения. Я так устала, и трудно поверить, что я наконец-то встретила хороших людей, которые хотят помочь такой, как я…
— Вы не какая-то «такая», как и ваш ребенок, — сказал Джонатан, хмуро взглянув на нее.
Опал попыталась улыбнуться. — Спасибо, сэр. Я не знаю, как я смогу отблагодарить вас, вас обоих.
— Не беспокойтесь об этом.
— Ну что ж, тогда наверное, надо… — скороговоркой заговорила Миллисент, встала, готовая что-то делать и немедленно куда-то бежать. — Внизу есть комната, правда, небольшая и немного необычная. Она расположена за задней лестницей, здесь проход из жилой части дома в кухню. Но вам будет удобно — не надо все время подниматься по лестнице.
Эта комната служила когда-то чуланчиком и была одним из укромных местечек старого дома, где в детстве любили играть Миллисеит и Алан. После несчастья с Аланом отец приказал очистить чулаи и сделать из него маленькую спальню для человека, помогавшего ухаживать за Аланом. Там стояли только узкая кровать, комод и стул, но Милли сомневалась, что у девушки будет слишком много вещей; зато здесь Опал сможет хорошо отдыхать.
— Я постелю чистые простыни, и вы сможете лечь в постель прямо сейчас.
— Я сама могу постелить себе, мисс — Опал выглядела испуганной. — Вам не надо делать это для меня.
— Чепуха! Все в порядке. Уверяю вас, я стелила постель довольно часто. А вы не в состоянии делать ничего, кроме как отдыхать.
Опал все еще выглядела обеспокоенной, но Миллисент исчезла из комнаты, лишив ее возможности возра-жать. Она поднялась на второй этаж и взяла целую охапку чистых отутюженных белых простыней. Все это она повесла вниз к маленькой комнатке за задней лестницей. В коридоре стоял Джонатан.
— Я подумал, что вам понадобится помощь. — Милли не представляла, какая помощь может быть от мужчины в приготовлении постели, но сказала: — Думаю, вы можете перевернуть на другую сторону матрац.
Она зажгла керосиновую лампу и вошла. Комната была довольно узкой, и потолки низкие, но все же она показалась Милли достаточно уютной. Она поставила лампу на комод, и, пока Джонатан переворачивал матрац, протерла пыль на мебели. В доме Миллисент Хэйз не было ни одного уголка, где бы лежала пыль, но здесь убирали только раз в месяц. Миллисент Хэйз никогда не впустит никого, даже незнакомого человека, в комнату, где на мебели лежит пыль.
Было очень необычно оказаться вдвоем с Джонатаном в маленькой спальне, занимаясь таким обыденным и в то же время интимным делом, как приготовление постели. Милли украдкой наблюдала за движениями рук мужчины, когда тот переворачивал матрац. Она видела его большие, сильные, гладкие руки, длинные, цепкие пальцы. Во рту у нее пересохло. Миллисент вдруг поняла, что неотрывно смотрит на него. Она, смутившись, отвернулась и начала стирать пыль с комода, хотя уже один раз это сделала.
— Миллисент… — начал Джонатан несколько неуверенным голосом. — Спасибо, что вы впустили девушку и разрешили ей остаться.
Милли повернулась и взглянула на него.
— Но я же не могла ее выгнать, правда? Бедная девочка; такая грустная история…
— История многих девушек. Думаю, за вашей чопорностью скрывается доброта.
«Чопорностью»! Что он имеет в виду? Наверное, педантизм и требовательность в мелочах. Естественно, именно так и мог подумать о ней человек, подобный Джонатану Лоуренсу. И все-таки, было больно слышать от него именно эти слова.
— Но это должна была сделать каждая христианка на моем месте… — натянуто ответила она, возвращаясь к своей работе.
— Нет, нет! Не каждая христианка. Многие «положительные» христианки прогоняли ее.
— Наверное, они не поняли, насколько трудным было ее положение.
Миллисент набросила простыню на матрац и начала расправлять, глядя вниз, чтобы не встречаться взглядом с Джонатаном. Она очень удивилась, когда он подошел с другой стороны кровати и. расправив противоположный конец простыни, начал подтыкать ее под матрац. Она недоуменно посмотрела на него, а он засмеялся, увидев выражение ее лица.
— Я умею делать кое-что по дому, — сказал он, улыбаясь. — В сущности, я сам стелил себе постель до тех пор, пока не женился. Да и потом позже, когда Элизабет была беременна. — Увидев расширившиеся в изумлении глаза Миллисент, он поспешно добавил: — Извините, я имею в виду семейную постель. — Он поднял брови: — Так годится?
В его глазах опять засверкали искорки смеха, заставившие Милли сжать кулаки. Она холодно ответила: — Да, хорошо.
Последовала пауза, и потом Джонатан спросил абсолютно серьезным голосом:
