— Едва ли я вчера показала достойный пример поведения настоящей леди. Это было скверно. Я не должна была терять самообладания. Обычно я так не делаю… — Что такого было в Лоуренсах: отце, дочери, собаке — что вытаскивало на свет худшие стороны ее натуры?
— Все верно. Я всегда всех вывожу из терпения. Миллисент удивленно подняла брови:
— Не похоже, чтобы ты говорила об этом с сожалением.
Бетси пожала плечами.
— Папа говорит, что он тоже всегда раздражает людей.
Миллисент не удержалась от улыбки. Этому она охотно поверила. Джонатан Лоуренс пощекотал нервы не только ей; за короткий период работы в качестве издателя ему удалось нарушить спокойствие многих людей. Среди них был и Джонас Уатсон, возможно, самый богатый человек в Эмметсвилле, владелец нескольких ужасных домов в прибрежном районе, которые он взял в аренду, и которые «Сэнтинел» назвал «позором города» из-за их состояния. Она сама была согласна с Лоуренсом в отношении мистера Уатсона, у которого, как она считала, напрочь отсутствовало христианское милосердие, и ужаснулась, читая, что ее церковь, благодаря чьей-то воле, теперь стала собственностью лорда, так как была расположена в том же районе. Однако, Миллисент знала, что большинство людей считали статьи Джонатана просто попыткой чужака посеять недовольство в городе.
— Папа говорит, что если человек проживет свой век, никого не раздражая, значит, он не хил по-настоящему, — серьезно продолжала девочка. — Он говорит, что некоторые из нас рождены быть оводами.
Миллисент моргала, слушая эту нетипичную для большинства философию, столь отличную и от ее собственной.
— Я думаю, это, наверное, больше подходит мужчинам, чем леди или маленькой девочке. — Увидев уже назревающий вопрос в глазах Бетси, она быстро продолжила. — Так как мы покончили с печеньем и кексами, наверное, пришла пора прощаться. Уверена, что мы мешаем Иде, да и я должна вернуться к своей работе.
Когда они поднялись, Бетси с надеждой взглянула в сторону комнаты Алана, но Миллисент, твердо взяв ее за руку, вывела через другую дверь, ведущую к заднему крыльцу. Бетси повернулась и взглянула на нее.
— Мне понравилось болтать с вами, — сказала она с обезоруживающей откровенностью. — Можно, я буду иногда приходить?
— Конечно.
На лице Бетси заиграла улыбка, и Миллисент поняла, что она у девочки такая же очаровательная, с ямочками на щеках, как и у ее отца, только в уменьшенном, как бы «женском», варианте. Миллисент, глядя на прыгающую по ступенькам девочку, подумала, что бедняжке придется прожить всю жизнь со своими шокирующими окружающих манерами. Менее чем за минуту девочке удалось допустить три грубые ошибки: она не поблагодарила Милли за угощение; она вообще не попрощалась; и она напрямик стала напрашиваться на новое приглашение. Миллисент вздохнула и покачала головой. Ну, что она могла сделать для девочки? Милли внезапно поймала себя на этих мыслях. Как глупо! Здесь она вообще ничего не могла поделать. При чем здесь она и Бетси Лоуренс?
Вечером, после ужина, Миллисент вышла посидеть на крыльце. За это время мистер и миссис Холмс прошествовали по улице, кивнув ей и обменявшись несколькими фразами; прошел мимо мальчик, толкая перед собой обруч; в сторону дома Андерсонов проехала, подпрыгивая на кочках, повозка. Посидеть на крылечке было любимым вечерним времяпровождением в Эмметсвилле. Можно понаблюдать за тем, что происходило вокруг, и частенько кто-нибудь останавливался поболтать.
Однако вот уж кого не ожидала увидеть Миллисент, так Джонатана Лоуренса. Еще меньше она ожидала, что он придет к ней с целью поговорить. Но именно так и было.
Она в замешательстве смотрела, как он вышел из дома и направился через ее сад прямо к ней. Он легко перешагнул через заборчик, разделявший их дворы. Когда он подошел к крыльцу, Милли выпрямилась и напряглась.
— Мистер Лоуренс…
— Добрый вечер, мисс Хэйз, — его глаза опять веселились. — Пожалуйста, не убегайте в дом! Я пришел не сражаться с вами.
Брови Миллисент поднялись, лицо приняло несколько высокомерное выражение, которое появлялось всякий раз, когда она не знала, как себя вести.
— Я и не собиралась убегать, мистер Лоуренс. Наверно, вы будете разочарованы, но знайте, что я едва ли боюсь вас!
Его улыбка стала еще шире.
— Меня это не разочарует. Честно говоря, наоборот: мне это приятно. — Он замолчал, потом спросил: — Не собираетесь предложить мне сесть или мы будем стоять, как две статуи?
— Пожалуйста, присядьте. — Миллисент села сама и указала на маленький стульчик, который стоял в нескольких шагах от нее.
Но Джонатан поднялся по ступенькам, и теперь возвышался над ней, Милли не понравилось, что он стоит так близко и, кроме того, ей приходится поднимать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Это давало Лоуренсу несомненное преимущество. Но она уже не могла снова встать.
— Вы здесь с какой-то определенной целью, мистер Лоуренс? — спросила она, решив, что должна сама взять ситуацию под контроль и направить разговор в нужное русло.
— Да. Я пришел извиниться. — Он усмехнулся, заметив, как она изумилась. — Знаете ли, невежливо изображать удивление, когда человек собирается сделать доброе дело.
— Я… ну, это достаточно неожиданно…
— Иногда я выхожу из себя, особенно, когда что-то касается моей дочери. Боюсь, я вчера был груб. Я сказал некоторые дурные вещи, которые не имел право говорить. Извините меня. В том, что Адмирал испортил ваше белье, конечно, была наша вина. И хотя все было довольно… хм… забавно со стороны, уверен, что вам так не показалось. Очевидно, Бетси и Адмирал принесли вам много неприятностей, и за это я тоже хочу извиниться.
Под влиянием его искренних слов воинственное настроение Миллисент растаяло.
— Я тоже говорила в пылу гнева, вела себя грубо и слишком критично. Уверена, что Бетси — очаровательный ребенок. — Она вовремя спохватилась и не успела добавить, что Адмирал — очаровательная собака.
— Спасибо, — улыбнулся Джонатан, и последние остатки гнева исчезли из ее сердца. В конце концов, с ним было приятно поговорить. Она не могла обвинить его в том, что он потерял самообладание. А если вспомнить, как она сама вела себя…
— Вы не должны винить Бетси, — продолжал он. — Я растил ее… э-э… без необходимых условий.
Миллисент подумала, что это, действительно, все объясняло.
— Ее мать умерла пять лет назад, и с тех пор я ращу ее один. Я всегда разговаривал с ней, как со взрослой, как с равной. Я никогда не доверял женщинам, которые обращаются с детьми, как с низшими существами. Возможно, это я приучил ее быть слишком откровенной и независимой в словах и в поведении, потому что хочу видеть ее такой.
Миллнсент несколько ошарашено смотрела на него. Естественно, все услышанное было так не похоже на традиционные представления о мужчинах… Она читала о женщинах (конечно, янки), которые поддерживали других, были самостоятельны, как мужчины, но никогда до конца не верила этому. Она больше склонялась к мнению тетушки Ораделли, которая очень уверенно говорила: «Женщины не хуже мужчин!.. Какая чепуха! Мы лучше, и это очевидао. Брг знал, что он делает, когда доверил растить детей женщинам. И кто из них пожелает голосовать и быть присяжным? Сама идея — и то звучит смешно».
И хотя Миллисент, конечно, не могла принять эту идею, все же она почувствовала какую-то теплоту к Джонатану Лоуренсу, осознав, как трогательно он заботится о дочке, ни на минуту, казалось, не жалея, что у него не сын.
— Но, — начала Миллисет, тщательно подбирая слова, — разве это запрещает женщине быть повежливее или вести себя, как леди?
Джонатан вздохнул:
— Да, вы правы. Мужчине трудно одаому растить дочь.
— Безусловно.
— Спасибо за понимание. Я боялся, что в вашем лице приобрел врага на всю жизнь.
Миллисент было трудно поверить, что Джонатая Лоуреис очень-то беспокоился, станет она его врагом или нет. Если у него и были такие опасения, то он просто не хотел терять еще одного читателя своей газеты. Так или иначе, было приятно думать, что он искал с ней примирения.
