— Сет, ты разбудишь его, — запротестовала Пенелопа.

Совершенно не слыша ее слов, он прижал ухо к груди Томми, молясь, пытаясь уловить хоть тихий стук. Но его молитвы, что случалось слишком часто, не были услышаны.

— Сет?

Он медленно поднял голову, встретив безжизненный взгляд Пенелопы.

— Наш сын умер.

Сет с беспомощным отчаянием смотрел, как Пенелопа завернула ребенка в шаль и стала качать. Хриплым монотонным голосом, совсем не похожим на ее обычное мелодичное сопрано, она начала петь:

— Баю-бай, мой милый мальчик, пусть сладкий сон…

— Милая, — вмешался Сет.

— …окутает тебя. Баю-бай, спи спокойно всю ночь, и…

— Пожалуйста, родная, послушай меня, — просил он. Поднявшись и сжав ее плечи, Сет попытался остановить ее.

Ее голос сделался еще громче:

— …Ты мое ласковое утреннее солнышко. Закрывай глазки, мой милый зайчик. И…

Охваченный горем и чувством вины, Сет не выдержал.

— Он умер! — закричал он, схватив ее за подбородок и заставив посмотреть себе в глаза в отчаянной попытке быть услышанным. Ее глаза были абсолютно пустыми. — Наш сын умер, — повторил он гораздо тише.

— Слушай мою «Песню снов»! — Она почти прокричала эти слова: — Я желаю тебе счастья и радости. И… — Ее голос пресекся.

Сет медленно опустился перед ней на колени, его руки скользнули по плечам Пенелопы, сжали ее пальцы.

— Мне очень жаль, родная… очень жаль, — прошептал он, пытаясь пробудить мысли в ее взгляде. Но она смотрела на него невидящими, немигающими глазами. — Ты посмотри на меня, любимая, пожалуйста, — умолял он. — Ты…

— Это моя вина, — перебила она с неестественным спокойствием.

— Нет! Не стоит себя винить. Ты делала все…

Но она не слушала его.

— Это Бог наказал меня за то, что я не хотела своего ребенка.

— Конечно, ты хотела его! Ты любила его! Это все видели! — страстно опроверг Сет.

Она взглянула на него как на незнакомца, которого никогда не встречала прежде.

— Сначала я не хотела его. Я ужасно проклинала его, когда носила. Я обвиняла его в том, что он разрушил мою жизнь.

Пенелопа наклонила голову набок и посмотрела на Сета, всем своим видом напоминая ему воробья, который выпрашивает крошки.

— Иногда, когда я читала об успехе другой певицы, исполнявшей партию, которая должна быть моей, я действительно ненавидела его.

— Не надо… пожалуйста, — умолял Сет, каждое ее слово разрывало ему сердце.

Но она не могла остановиться.

— Я думала обо всем, что потеряла… аплодисменты, восторженные поклонники, вечера в мою честь, и я молила Бога забрать его из меня, чтобы снова вернулась прежняя жизнь. — Слезы покатились по ее щекам. — Я даже не могла представить, как буду обожать его… что мой дорогой Томми будет значить для меня. Бог наказал меня, заставив полюбить его.

— Нет. — Сет покачал головой, что-то замерло у него в душе. — Любовь — это дар, а не наказание.

Она кивнула, ее бесстрастное лицо сделалось мокрым от слез.

— Любовь… да, это дар. Но подарить, зажечь эту любовь, чтобы потом отобрать ее, — это самое жестокое наказание, — Она уставилась на безжизненное детское тельце. — Мой бедненький. Ну, ну, тише, — запела она, поглаживая его по спинке и успокаивая, словно он был живой и плакал.

Ужасно было все это видеть и слышать, невозможно вынести такое горе. Чувствуя, что он тоже потеряет рассудок от горя, как и Пенелопа, если это будет продолжаться, Сет осторожно попытался взять у нее ребенка. Она крепче прижала его к себе, свирепо взглянула на Сета, словно волчица, защищающая от охотника своего детеныша.

— Пожалуйста, любимая, — тихо попросил он. — Позволь мне подержать моего сына. Она упрямо покачала головой.

— Нет. Он только что уснул.

Рыдание рвалось из груди Сета, но он сдержался, стараясь убедить ее:

— Я не разбужу его, я обещаю. Я только хочу завернуть его во что-нибудь теплое, чтобы можно было отвезти его в город и показать доктору.

Пенелопа крепче прижала ребенка к груди, ее лицо так исказилось от огромной скорби, что Сет удивился, неужели можно выжить после такой боли.

— Снег, — выглянув в окно, прошептала она, в ее голосе звучала невыразимая безысходность. — Я обещала Томми привезти его домой до первого снега.

Она снова посмотрела на неподвижный сверток в своих руках.

— Прости меня, дорогой, — тихо произнесла она. — Прости, мне не удалось спасти тебя. — Я… — Она качнулась вперед, продолжая прижимать Томми к груди. Сет успел подхватить ее и крепко обнял.

Он сидел довольно долго и держал на коленях Пенелопу вместе с сыном, покачивая их и безмолвно проливая слезы. Когда его слезы иссякли, он поцеловал Пенелопу в висок и прошептал:

— Милая…

Она даже не шевельнулась. Сет повернулся, чтобы заглянуть ей в лицо. Ее глаза уставились в одну точку, словно в трансе.

— Пенелопа? — Он легонько потряс ее. Никакой реакции. Снова и снова Сет продолжал звать ее, то уговаривая, то требуя, то умоляя ответить. Все было напрасно.

Замолчав, Сет посмотрел на ее бледное, отрешенное лицо, и его охватила паника. Она еще дышала, но казалась такой же мертвой, как и его сын.

— Нет! — яростно воспротивился он. Он не мог потерять женщину, которую любил. Он уже был бессилен помочь своему сыну, но ей он должен помочь, он не позволит ей уйти.

Когда он в раздумье смотрел на ее оцепеневшее лицо, из уголка ее глаза скатилась одинокая слеза. Ему показалось, что горе сковало ее изнутри, а эта слеза была немой мольбой о помощи.

«Как мне помочь ей?» Ему хотелось просто кричать. Может, обратиться к доктору? Нет. Он понимал, что здесь бесполезны усилия даже миллиона докторов. Никакая медицина не способна излечить такое горе. Ему нужно было отыскать того, кто очень любил ребенка и потерял его. Кто перенес огромное горе и страдал так же, как сейчас страдала Пенелопа, кто мог бы подсказать ему, как ей помочь. Ему нужна…

Его мать? Если она действительно любила его и потеряла, как утверждала, то неужели она не поймет, какое горе сковало Пенелопу? Может быть, ей удастся подобрать ключ, чтобы освободить ее от этого внутреннего оцепенения? Поможет ли она ему?

Он должен попросить ее… он попросит ее… ради спасения Пенелопы. Он будет ползать перед ней на коленях и целовать ее ноги, если понадобится. Все, что угодно, лишь бы помочь любимой женщине.

Когда он поднялся и осторожно усадил Пенелопу в кресло, голова у него закружилась, напомнив, что он не в состоянии броситься к чьим-то ногам.

Голова у Сета разламывалась от нестерпимой боли, пока он одевался сам, а потом закутывал Пенелопу, собираясь в город. Она послушно выполняла все его приказания, двигаясь автоматически, словно находилась под гипнозом. Ни разу, даже когда он взял ребенка из ее рук, на лице ее не промелькнуло и проблеска мысли.

Через полчаса они тронулись в путь. Пенелопа, совершенно обмякшая, как тряпичная кукла, ехала, прижавшись к груди Сета, в то время как ее лошадь, к седлу которой было привязано тельце ребенка, шла на поводу сзади.

Сету это долгое путешествие по осеннему холоду казалось бесконечным. Никогда он не чувствовал себя таким разбитым, никогда ему не приходилось проявлять столько силы воли, как в эти долгие часы, когда он пытался удержаться в седле. Несколько раз, пока они медленно спускались по заснеженному перевалу, все мутилось у него перед глазами, а головокружение было таким сильным, что он оказывался на грани потери сознания. Дважды приступы тошноты заставляли его спускаться с коня на землю, где он лежал, содрогаясь от позывов сухой рвоты, причинявших ему невыносимую боль из-за сломанных ребер.

Когда он уже думал, что не сможет ехать дальше, они добрались до моста через реку Платт. Слава Богу, дом Вандерлинов находился всего в миле от этого места.

Был уже полдень, когда они добрались до цели. Дом казался опустевшим. Сквозь задернутые шторы не пробивался свет лампы, над трубами не поднимался дымок. Двери большого каретного сарая, видневшегося сквозь голые деревья, были распахнуты настежь, но внутри было пусто. Сета охватила паника. Куда могла деться Луиза в такую погоду? Промелькнувшая у него догадка никак не приободрила его.