— Рада вас видеть, сударь, — сказала госпожа Черногорская.

— А я-то уж рад! — ответил Струнский, ловко целуя руку. — Мы словно бы и не разъезжались, вот и граф тут, а вот и милейшая леди Кенти. — Он приложился к руке миледи. — Я смотрю, вы всерьез хотите освоить здешние земли. Такие гости!

— Да, сударь, — ответила госпожа Черногорская. — Я хоть сегодня готова подписать купчую.

— Только после бала, только после бала! — воскликнул Струнский.

— Но что же медлить? — спросила госпожа Черногорская.

— Я, видите ли, собираюсь устроить бал, — сказал Струнский, обращаясь к миледи и графу. — Балы моя страсть. А тут, можно сказать, бал прощальный. Да ведь именины мои через два дня! Именинный бал! Нет, милейшая принцесса, без бала земель своих не уступлю!

— Благодарю за любезность в титулованье, но я ведь не представляла себя принцессой, — возразила госпожа Черногорская.

— Э, душенька, все говорят, все знают! — возразил Струнский. — Да разве уступил бы я земли кому другому? Только вам, только вам, мое очарованье!

— Не забывает вас матушка-государыня, — обратился Петр Иванович к Струнскому, — чудесная бухта, я под Ливорно такую видал.

— Вы правы, граф, — отвечал Струнский, — жаль расставаться, да, слава богу, ничего не успел здесь настроить.

— Вы имеете в виду дворец? — спросил Осоргин.

— Да хоть и дворец. Дворцы моя страсть. А вот у милой принцессы страсть выручать из беды. Я уж тут Янку своих с Акулькой видал, гнить бы им в яме, кабы не наша принцесса.

— Когда же вы собираетесь править бал? — спросила госпожа Черногорская.

— А на Елену и Константина, в именины мои. Бал отыграем — и по рукам!

— Да с кем же тут балы разводить? — спросила леди Кенти. — Дам вовсе немного.

— А мне достаточно вас, — отвечал Струнский. — Вы же помните, как Филипп Испанский на балу в Валенсии всех выставил вон и танцевал с одной герцогиней Каталонской.

— Я бы хотела поскорее начать работы, — сказала госпожа Черногорская.

— Да будто бы и не начали! Вон у вас скалу долбят. Зачем?

— Я намерена завезти лозу и готовить тут вина на манер шампанских.

Струнский присвистнул.

— Да неужто вы полагаете произвести столь благородный напиток в варварской нашей стране?

— И не только это, сударь. Я, например, стану печатать тут книги. Вы же обладаете своей книгопечатней?

— Но я вывез ее из Англии! — воскликнул Струнский. — А кроме того, я печатаю только благородные издания!

— Как вы угадали сразу. Я вот намерена печатать «неблагородное». Я буду издавать простые книги для простых людей.

— Простой человек не умеет читать, — ответил Струнский.

— Научится. Вы, кажется, забыли, кто работает в вашей печатне, кто играет на вашей сцене и кто расписывает ваши стены и потолки.

— Но под моей рукой, — сказал Струнский.

— Это покуда. А впрочем, дайте им нынче свободу, они и без вашей руки обойдутся. Да, видно, вы позабыли про самого Рокотова. Была я в его московском доме и мастерской. Какие портреты! Немудрено, что он уже академик. А теперь скажите, какого происхождения этот кудесник кисти? Мне прямо сказывали, что он из крепостных.

— Ну, это проверить надо, — пробормотал Струнский.

— А Прасковья Жемчугова в театре Шереметева? Тоже крепостная, но это чудо! Я видела Элиану в ее исполненье, она превосходит всех парижских актрис! И поговаривают, граф ее любит, даже жениться готов.

— Ну, это дудки! — возразил Струнский.

— Нет, уважаемый мой метроман, не знаете вы простого люда!

— Мне ли не знать! — воскликнул Струнский.

— Ко мне прибился умелец, который может сотворить что угодно. У него проект паровой машины готов, и подводный корабль он готов построить.

— Мошенник, мошенник! — Струнский замахал руками. — Знаю его! Он денег уменя просил под свои затеи!

Леди Кенти засмеялась.

— Вот столкновение романтизма и деловитости.

— Что спорить! — сказала госпожа Черногорская. — Я уж столько времени провела в разговорах. Разговоры да рассужденья — российская страсть, а надобно дело делать. Вот вы, граф, — она обратилась к Осоргину, — провели годы в учении, слушали курсы в Лейпциге и Сорбонне. Как вы хотите теперь применять свои знанья?

— Я еще не решил, — ответил Петр Иванович.

— Что вы изучали?

— Философию, фортификацию да и множество прочих наук, отчасти экономию.

— Словом, всего понемногу?

— Именно так, — согласился граф. — Я больше наблюдал, читал, путешествовал.

— Вот истинный путь российского дворянина! — воскликнула госпожа Черногорская. — Созерцать, но в дела не мешаться.

— Вы правы, — сказал Петр Иванович, — я просто привык жить в свое удовольствие.

— И прав, прав, милейший! — вмешался Струнский. — А для чего еще жить? Разве тот же портретист не из удовольствия кисточкой машет?

— Однако, господа, я должна сойти в поселенье, — сказала госпожа Черногорская, — меня ждут заботы. Вы не откажетесь сопровождать меня, граф? — Она обратила свой взор к Осоргину.

Тот согласился.

— А мы с леди Кенти сразимся в Кампи, [2] — заявил Струнский, — в прошлый раз я проигрался нещадно, но теперь собираюсь отвоевать победу. Или миледи предпочтет другое занятье?

— Партию-другую я обещаю, — ответила леди Кенти, и они удалились в шатер.

Мы же спустились на берег и пошли меж домов, в почтительном отдалении за нами следовал Станко.

— Я намеренно увела вас, граф, — сказала госпожа Черногорская. — Струнский не любит серьезных тем, а моей подруге не слишком близки мои усилия. Я ощущаю себя в одиночестве, и, может быть, вам покажется странным, но только поддержка простого люда дает мне силы. Вчера, например, объявился человек, который холил меня еще в детстве.

— Матвей! — невольно воскликнул Осоргин.

— Да, он рассказал про ваш благородный поступок. Я была счастлива, граф.

— Но отчего же? — тот потупил глаза.

— Воспоминанья младенчества не позволили бы мне соединить в вас два противоположных обличья. Вы знаете, как я обязана вашему батюшке, да и про вас я слыхала много хорошего. Что уж таиться? Наверное, вы знаете все. Пойдемте немного в сторону, здесь не дадут говорить.

Мы двинулись от домов, от снующих людей, каждый из которых, пробегая мимо, почтительно кланялся госпоже Черногорской. Несколько сосен на взгорке образовали шатер с призрачной тенью, под ними высилась только что возведенная беседка.

— Я здесь иногда отдыхаю, — произнесла госпожа Черногорская, — присядемте, граф. Садись и ты, Митя, верный наш паж.

Я ответил, что сидеть мне не очень хочется, и отошел на некоторое расстояние, делая вид, что разглядываю окрестности, но все слова беседы меж тем доносились до моего слуха.

— Я помню вас еще с Михалкова, — сказал Осоргин.

— О да, я тоже. Какой вы были тогда неуклюжий. Вы предложили мне прыгать с обрыва и порвали ленту.

Петр Иванович засмеялся.

— Но я бы вас никогда не признал, если бы не рассказ Матвея.

— А вот я уже все о вас знала.

— И о моем путешествии в Крым?

— Разумеется. Только я делала вид, что знакомлюсь с вами впервые. Детство так далеко!

Они замолчали.

— Это просто удивительно, — сказал Петр Иванович. — Какой-то сон. Эта наша встреча, ваш царский проезд, ваши странные намеренья, ваша цветистая свита…

— Я тоже словно пребываю во сне, — ответила она, — но мне хочется сделать этот сон явью.

— Явь сурова, — возразил Петр Иванович. — Вы не представляете, насколько все это опасно. Власти обеспокоены, они не знают, чего от вас ждать, даже кто вы, в конце концов…

Снова молчанье.

— Митя, Митя! — внезапно позвала она.

Я подошел.

— Митя, я знаю, что ты способный юноша. Я хочу, чтобы ты стал сочинителем. Понимаете, Петр Иванович, народ русский так даровит, но он неучен, и многое пропадает втуне. В дороге я подобрала мальчика, который способен к рисованью, я помогу ему стать художником. В Мите есть поэтическое зерно, пускай же он пишет оды, пускай составит историю наших дней, живую, правдивую, без прикрас. Я помогу каждому, кто имеет способность. Я построю здесь школу и приглашу хороших учителей. Петр Иванович, граф, надо ведь что-то делать! Мы пропадаем в сибаритстве, мы истязаем простой народ, недаром он все время бунтует.