— Умен, умен! — говорил он. — Ты на Мосса моего не сердись, он всякого разыграть готов.

— Вместе стараемся! — выкрикнул сзади Мосс.

— Слыхал о тебе от батюшки, — сказал Потемкин. — Ну, пойдем ко мне, я тут наряды смотрю.

Приглашенье что-то вместе рассматривать считалось милостью. Часами мог перебирать Потемкин в руках драгоценные камни, шкатулки или, например, головные уборы, из которых больше всего любил кивера. Одних киверов возили за ним слуги до трех сотен.

На этот раз Потемкин любовался нарядами, купленными для племянниц. При этом перед ним лежали императорские рескрипты, на одном из которых граф Осоргин прочитал: «Об уборе дам, имеющих приезд ко двору». Лакеи выносили бесконечные платья, ротонды, рединготы и чепчики.

— А вот этот левит не хорош ли? — спрашивал он у Осоргина и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Ей-богу, для Нюрки, с ее куафюрой, сейчас пойдет!

Расставили по столу десятки туфель, атласных, парчовых, серебряных, золотых. Внезапно Потемкин схватил одну пару и растоптал ногой.

— Что за оказия с этаким бантом! Я у самой матушки видал подобный! Вы что, злодеи, уморить меня захотели?

Парад одежд для племянниц закончился. Потемкин подвел Осоргина к огромной, висевшей на стене карте России и сказал:

— Ты посмотри, какая громада! В Тавриде бывал?

Осоргин отвечал, что как раз собирается в путешествие.

— А зря, — произнес князь, — надо бы через два года. Будущим летом матушка едет, и на ее визит я все обустрою. Нынче, конечно, ты всякую дрянь повстречаешь, а через год не Таврида тебе будет, а пряник.

Что и говорить, «пряник» Потемкин сделать успел. Забегая вперед, скажу, что путешествие императрицы по русскому Югу золотым звоном отдалось по всей Европе, ибо сопровождали ее сотни иностранных послов и прочих важных персон. Устеленные коврами, изукрашенные резьбой и флагами плыли по южным водам расписные галеры, и смотрели на них с берегов нарядные деревеньки, кланялись богато разодетые поселяне, тучные стада паслись на зеленых лугах. Роскошные дворцы встречали знатных путешественников, умельцы показывали изделия, играли на скрипках и дудках, подносили на блюдах дары степей, лесов и вод.

Знал Потемкин, как угодить императрице. Понимала она, что не все так ладно в Малороссии и Тавриде, но ценила тот вклад, который сделал Потемкин, чтоб показать ей богатое представление. За то и любила.

Расставаясь с Осоргиным, приобнял его Потемкин и произнес:

— Батюшке передай, чтоб не серчал. Давнюю он имеет вражду, а глупо. Тебя, как вернешься, представлю матушке-императрице. Ступай, ступай.

А когда повернулся и пошел от него Осоргин, внезапно стащил с себя мягкую туфлю и запустил ее в спину графа. Тоже известный знак милости! Петр-то Иванович знал, потому и ушел не оборачиваясь, а только слегка усмехаясь.

Уже в прихожей догнал его карлик Мосс и, кривляясь, сунул в карман золотую щетку с бриллиантами.

— Их высокоблагородие жалуют! — крикнул он.

Петр Иванович повертел щетку в руках и запустил ею в дверь. Сказывали потом, что и этот поступок пришелся Потемкину по душе. Храбрец, мол, этот молодой Осоргин, но, подумав, вероятно, решил, что слишком уж храбр, и обещанного приема у императрицы Осоргин так и не дождался.

(продолжение)

— Вот что, — сказал Осоргин, — ты, Митрофан, бери здесь что хочешь и в любое время, но меня от свидетелей уволь. Я нынче же переберусь в другое место. Одного не понимаю, если тебя подрядили наладить чеканку, зачем механизмы в иное место таскать? Монетный двор для того и создан. Делай свои работы тут.

— Не приказано, — отвечал Артамонов. — Дело мое небольшое. Машину я должен взять и свезти на Черную Гору.

— Куда?! — Петр Иванович поперхнулся от неожиданности.

— Да на Черную Гору…

Некоторое время длилось безмолвие.

— На Черную Гору? — переспросил граф. — Но это, голубчик мой, так далеко…

— Говорят, недалече.

— Нет, — сказал Петр Иванович, — не понимаю… Опять эта Черная Гора…

— Ну, я пошел, ваше сиятельство, — произнес Артамонов и направился к своей коляске.

— Постой, постой! — позвал Осоргин. — Ты знаешь, где расположена эта гора?

— Не ведаю. Судно за нами придет. Но, говорят, недалече, совсем недалече. Будто бы верст пятнадцать.

— Когда же придет это судно?

— Будто бы известят. А вам любопытно? — Артамонов хитро скосил глаз.

— Да так… — пробормотал Петр Иванович.

— Ну, прощевайте, ваше сиятельство, мы завсегда вам рады, — сказал Артамонов, — а селитру тогда напрасно не взяли, отменная селитра была!

И, прыгнув в коляску, он укатил, только грохот шевельнулся под сводами Монетного двора.

Итак, новая загадка возникла в интриге и без того достаточно путанной. Госпожа Черногорская, принцесса Черногорская, далекая Черногория, которую часто называют Черной Горой, и вот новая Черная Гора, но расположенная всего лишь в пятнадцати верстах от Феодосии. Добавить к тому машину для чеканки монет, которую зачем-то везут на эту Черную Гору. Чеканка монет! Дело государственное. Подпись Потемкина!

— Нет, у меня голова кругом идет! — пробормотал Петр Иванович.

— Надо узнать, — сказал я.

— Да что мы можем узнать? — воскликнул граф.

— Про эту Черную Гору… которая близко.

— Нет, я чувствую, будто меня втягивает водоворот… — сказал Осоргин, — а все потому… — Он не договорил, но мне и так было ясно, первое взвихрение водоворота обнаружилось там, в Борисполе, где мы встретили пышный поезд госпожи Черногорской. Потом знакомство в имении Струнского, столкновение у старца Евгения, и далее, до самой Феодосии, незримое присутствие этой женщины превращало наше беззаботное путешествие в тревожное странствие.

— Артамонов откуда взялся? — отчаянно проговорил граф. — Нет, в простые совпадения я уж не верю. Все это крутится вокруг одного, но где разгадка? Ты представляешь, Митя, из какой глубины идет мое соприкосновение с этой женщиной? Кукушкин дом!

«И мое», — подумал я.

О Черной Горе удалось выведать на удивление быстро. Первый же встречный житель сказал, что, без сомнения, такое место невдалеке существует, это Карадаг, что в самом деле переводится как Черная Гора. До Карадага можно добраться на лошадях, но лучше морем, ибо дорога не столь хороша. Поездку туда и обратно можно совершить в один день да еще вдоволь нагуляться в горах.

Этот житель тут же стал набиваться нам в проводники, совал в лицо грязные пальцы, показывая, что возьмет всего лишь десять монет, при этом достоинство их никак не оговаривал.

Петру Ивановичу такой проводник не показался, он предложил искать другого, оставалось только решить, морем нам добираться или посуху. Первое привлекало больше, ибо никогда еще граф не плавал по Черному морю. Что уж говорить обо мне, я с восторгом принял это решение.

Итак, 10 мая мы отправились морем к Черной Горе, именуемой здесь Карадагом. В этом предприятии нам повезло с самого начала, ибо, перебравшись с Монетного двора, мы одновременно нашли себе хозяина дома, владельца судна и проводника.

Все эти качества соединял в себе немолодой уже грек Коста, полный говорливый человек в красной турецкой феске. Домишко его прилепился на склоне горы над самым морем и представлял из себя развалюху из трех комнат, одну из которых, лучшую, с видом на море, он предоставил нам. Зато прекрасен был сад. Феодосия вообще не слишком богата растительностью, унылые склоны гор совершенно безлесны, на улицах кое-где растут чахлые деревца, да за домом городничего разбит регулярный парк, столь бедный, что и парком называть его не хочется.

В саду же у Косты цвел буйно боярышник, горели розовые кусты и персиковые деревья давали порядочную тень. Все дело в том, что из склона горы пробивался источник, и грек легко добывал столь необходимую для поливки воду.