— Если вы приехали за вещами Стюарта, — проговорила Эмма с нарочитой холодностью, — то напрасно беспокоились. — Она взяла веник и совок и принялась сметать в кучу осколки того, что совсем недавно было ее обеденным сервизом. — Я отдала всю его одежду и остальные вещи церкви.

Прошло несколько секунд, прежде чем смысл ее слов дошел до Джеймса. Он переспросил, словно сомневался, что правильно расслышал:

— Церкви? Ты сказала, что отдала все вещи Стюарта церкви?

— Да, — ответила Эмма, сгребая позвякивающий фарфор в совок. — Совершенно верно.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнес Джеймс, — что какой-то туземец в Черной Африке разгуливает сейчас в брюках моего кузена?

Эмма натянуто улыбнулась.

— О нет. Здесь, на острове, достаточно бедняков, которые нуждаются в мужской одежде.

Взгляд Джеймса метнулся к окну. Ага, не без торжества отметила Эмма, видимо, он узнал клетчатый жилет, красовавшийся теперь на Сэмюэле Мерфи.

— Понятно, — сказал Джеймс с некоторой досадой, пробудив у Эммы слабую надежду, что, если его достаточно разозлить, он уйдет и оставит ее в покое.

Но граф, похоже, чувствовал себя как дома и явно не собирался уходить, пока не получит того, за чем явился, хотя, что это может быть, она не представляла. Выдвинув из-под стола один из четырех жестких стульев, он развернул его к Эмме.

— Положи веник, Эмма, — сказал он, — и присядь. Нам нужно многое обсудить. В конце концов, прошел год с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Эмма только молча уставилась на графа, возмущенная подобным нахальством.

Теперь, при ближайшем рассмотрении, она видела, что сходство между ее мужем и его кузеном было чисто поверхностным. В сущности, граф был намного красивее Стюарта. Волосы у него были темнее, глаза ярче, челюсть тверже. Эмме даже показалось, что Стюарт, хотя и был моложе, представлял собой всего лишь грубый набросок Джеймса, словно Бог попрактиковался на нем, прежде чем сотворить графа Денема.

Впрочем, Джеймс, судя по его поведению, по-прежнему пребывал в заблуждении, будто он и есть сам Господь Бог. Кто еще мог появиться нежданно-негаданно у нее на пороге и потребовать, чтобы она бросила все дела и занялась его персоной?

— Боюсь, я не располагаю свободным временем, лорд Денем, — сказала Эмма. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить непринужденный тон. Она искренне надеялась, что он не слышит гулких ударов ее сердца, не перестававшего бешено колотиться с той самой минуты, когда она увидела Джеймса у себя в огороде. — Честно говоря, я и так опаздываю, — сообщила она. — Кстати, зачем вы приехали, если не за вещами Стюарта?

Лицо Джеймса приняло удивленное выражение. Еще бы! Не каждый день женщина отвергает предложение присесть рядом и поболтать с графом Денемом.

Но большинство женщин не знают его так, как она.

— Прошу прощения, Эмма, — уронил Джеймс с обманчивой небрежностью. — Я не имел представления, что ты куда-то собираешься. Собственно, когда я пришел, мне показалось, что у тебя гость.

Эмма вспыхнула, уловив намек, который он и не пытался скрыть. Высыпав совок с остатками сервиза в единственный ящик буфета, не развалившийся на части после столкновения с Клетусом, она вперила в Джеймса холодный взгляд:

— Это был мой сосед, мистер Мак-Юэн. Он заходил, чтобы вернуть моего петуха.

— Твоего петуха, — повторил граф без всякого выражения.

— Да, — сказала Эмма. — Он сбежал.

— Твой петух?

— Да. — Почему это он говорит таким тоном, будто не верит ни одному ее слову? И уже не в первый раз. — Видите ли, мне его подарили. Он скучает по родному курятнику и все время пытается вернуться назад.

— И чей же это подарок, Мак-Юэна? — полюбопытствовал граф.

— Конечно, нет! Мне подарила петуха мать мистера Мак-Юэна. — При виде его приподнятых бровей Эмма ткнула пальцем в корзинку, стоявшую на столе. — А это лепешки, которые она испекла этим утром. Угощайтесь. Думаю, они еще теплые.

Лорд Денем даже не взглянул на корзинку. Собственно, он не сводил с Эммы пристального взгляда, который странным образом ее нервировал. Его глаза — она это отлично помнила — всегда были какого-то необычного цвета: не зеленые, но и не карие. Скорее, золотые. Да, золотые, как обручальное кольцо, которое она сняла несколько месяцев назад и отдала кому-то, кто нуждался в нем больше, чем она.

— Как я вижу, у тебя очень… внимательные соседи, — заметил Джеймс, и Эмма снова уловила намек в его тоне, хотя и не могла понять, что он имеет в виду. Наверняка что-нибудь не слишком приятное, раз это исходит из уст графа Денема,

— Да, — сказала она. — После кончины Стюарта мистер Мак-Юэн и его мать всячески опекают меня. Хотя Эмма и не имела в виду, что граф и его мать ничего не сделали для нее после смерти мужа — что было бы несправедливо, учитывая все обстоятельства, — Джеймс воспринял ее слова как упрек. Тем не менее он быстро нашелся:

— Твой мистер Мак-Юэн и его почтенная мамаша узнали о смерти Стюарта значительно раньше, чем мы. Лично мне стало известно об этом неделю назад. Право, Эмма, неужели ты не могла сообщить нам сразу?

— Не могла, — ответила Эмма более виноватым тоном, чем ей бы хотелось. — Видите ли, остров был на карантине, и только в прошлом месяце его отменили.

— Все же тебе следовало хотя бы написать…

— И вы бы приехали, — сказала Эмма. — Невзирая на карантин. Я не хотела, чтобы на моей совести оказалась еще одна смерть. — «Помимо смерти Стюарта», — чуть не добавила она, но вовремя спохватилась. Поспешно отвернувшись, она подошла к прибитой к стене вешалке и сняла с нее шляпку. — Ладно, вы меня повидали и теперь можете сообщить всем, что со мной все в порядке. А сейчас, с вашего разрешения, милорд, мне и в самом деле пора идти.

— Идти? — опешил Джеймс, видимо, пораженный тем, что ей взбрело в голову куда-то идти, когда сам граф Денем почтил ее визитом. — Куда?

— В школу, — ответила Эмма вызывающе, отчетливо представляя себе, что он сделает, когда узнает всю правду. Наверняка станет смеяться… если не придумает чего-нибудь похуже.

— В школу? — повторил он. — Зачем? Неужели местные прихожане собираются в такую рань?

Несмотря на свою взвинченность, Эмма с трудом сдержала улыбку.

— Конечно, нет. Местные прихожане — набожные люди, но не настолько. Я должна быть в школе, потому что я учительница.

— Учительница? — Джеймс изумленно воззрился на нее. — Ты? Что же ты преподаешь? И кому?

Хорошо хоть не смеется.

— Детям, — отрезала Эмма. — Прошу простить меня, милорд, но я и гак опоздала. Вы можете оставаться здесь, конечно, если пожелаете — хотя не могу вообразить, зачем вам это нужно, — но я должна идти. Надеюсь, это вы понимаете?

По ошарашенному виду лорда Денема никак нельзя было сказать, что он что-либо понимает. Тем не менее он постарался овладеть собой и, взяв со стола цилиндр и перчатки, хмуро предложил:

— В таком случае я подвезу тебя в город. — Голубые глаза Эммы расширились.

— О, — выдохнула она, — не стоит… Я хочу сказать, что в этом нет никакой необходимости.

Джеймс, натягивавший перчатки, вскинул брови.

— Ты предпочла бы пройтись? Две мили? Под дождем?

Эмма посмотрела на косые струи, поливавшие землю за окном. Уна, которую она не решалась оставить дома из опасения, что та вот-вот ощенится, жалобно заскулила, ничуть не более воодушевленная идеей мокнуть под дождем, чем сама Эмма.

А почему бы и нет? Почему бы не доехать до города, как предлагает граф? Если повезет, ей удастся уговорить его воспользоваться полуденным паромом и убраться восвояси, так и не узнав всей правды о злосчастных обстоятельствах, в которых она оказалась.

Ладно, попытка не пытка. Не может же полоса неудач продолжаться до бесконечности? Рано или поздно наступает перелом. Так почему бы не сейчас?

Сначала Джеймс решил, что все дело в причудах дождя.

И то сказать, потоки воды, низвергавшиеся с небес, не имели ничего общего с моросящим дождичком, к которому он привык в Лондоне или в своем родном Девоншире. Утренний потоп превратил наезженные колеи, служившие в этом захолустье дорогами, в реки грязи шестидюймовой глубины. Джеймс не сомневался, что они добрались бы вдвое быстрее, если бы ехали по щебенке. Но на Шетландских островах мощеная дорога была столь же неслыханной вещью, как приличный кофе или водопровод в домах.