— И куда же он?.. — спросил Максим. — Если общак у ментов?

— У него и без общака денег хватает! А вот Ленка — дура, он ее просто поимеет.

— Свидетель, — тихо напомнил Максим. — Свидетель в твою схему никак не вписывается.

— Ну да!? — Костя даже развеселился. — Еще как вписывается! За десять процентов предполагаемой суммы половина наших дорогих сограждан против мамы родной будет свидетельствовать, вот Леночка этому лоху и наобещала! Еще, небось, и ублажила втихаря.

— Может, ты и прав, — кивнул Максим. — Очень похоже, что прав… Только не наше это дело — мозгами шевелить, напрягаться. Пусть следователь все это и ковыряет. Завтра съезжу к нему — и гора с плеч.

— Ты? — изумление на Костином лице граничило с растерянностью. — А ты-то здесь при чем?

— Лена попросила, — ответил Максим. — Ее можно понять. Начинать все это дело в ее положении трудновато.

Костя снова покраснел, заерзал в кресле. Не зная, куда деть руки, закурил. Лоб его покрылся испариной.

— Нет… Ну, конечно… Да нет… Если, хочешь выглядеть идиотом — пожалуйста! Твое дело… Я бы… Нет, я бы на твоем месте никуда не ходил.

— Ты за меня не переживай, Костя, — хмыкнул Максим. — Я уже столько раз в жизни выглядел идиотом, что это вошло в привычку. А вдруг? Вообрази на секунду: вдруг это и правда не Кровель?

— А кто?! — неожиданно заорал Костя. — Кто, если не он? Взяли прямо тепленьким, а он ни при чем? У тебя что, крыша едет? Это другим простительно, детективов начитаются и умничают! А ты-то — бывший мент! Юрист, твою мать! Иди, куда: хочешь! Нравиться тебе кретином выглядеть — твое дело! Иди отсюда, все!

Максим вышел, хлопнув дверью сильнее, чем хотел, и направился к своему креслу. На сиденье лежал купленный утром «Спорт-экспресс». Он развернул его на футбольной странице и начал внимательно читать, стараясь отвлечься от неприятных мыслей. Чушь. Опять подняли крик о проблемах судейства, и ни слова о качестве российского чемпионата. Максим в раздражении перевернул страницу, вернувшись к началу. Невольно улыбнулся. Результаты жеребьевки Лиги Чемпионов. «Манчестер», «Бавария» и «Барселона» — в одной группе. Жребий действительно слеп. Он окончательно развеселился, увидев спартаковский «фарт». В одну группу с чемпионом России попала сборная мира, выступающая под флагом мадридского «Реала», и сборная Южной Америки, ослабленная несколькими итальянцами и называющаяся почему-то миланским «Интером». Чтобы спартаковцы не ушли от такого счастья в запой, им на съедение подкинули каких-то австрийцев. Максим прочитал предположительные стартовые составы команд, криво усмехнулся и бросил газету на стол.

А вдруг Кровель не врет? Он тут же забыл о футболе, хоккее и прочих перетягиваниях каната. Если Кровель не врет, то версия получается очень даже стройная. Предположим, какой-то толстяк из окружения Петра (то есть знакомый и Бара, и Кровеля, и, возможно, его, Максима) имеет на него зуб, да такой, что готов на убийство. Петька об этом, к сожалению, не знает, или знает, но не придает особого значения. Толстяк приходит около десяти к Петру домой, убеждает того срочно вызвать Кровеля (бизнес?) Петр звонит Кровелю и просит немедленно приехать (именно этой версии до сих пор придерживается Кровель). Толстяк сразу после звонка дважды стреляет, уходит, вызывает из телефона-автомата милицию и тихо исчезает. Кровель приезжает через четверть часа, долго звонит, потом толкает дверь — она открыта. Находит уже мертвого Петра, ему становится нехорошо — и тут появляется милиция и начинает вязать ему руки морским узлом. Время смерти с точностью до десяти минут определить невозможно, поэтому единственный и очень верный подозреваемый — Кровель. А тут еще — вчерашняя ссора, о которой Максим, естественно, следователю рассказал.

Итак, толстяк. Если он существует, то где-то совсем рядом. Хорошо бы спросить о возможном толстяке самого Кровеля, но кто же его, Максима, к нему допустит? А может, к черту все это? Какое ему до этого дело?

Он поморщился, вспомнив, как вершитель законности и справедливости, бравый капитан УЭП Максим Серов так глубоко провалился в черную дыру махинаций одной из «честнейших» финансовых пирамид, что при первом удобном случае был с почетом откомандирован благодарным руководством покорять Кавказ. Копал бы не лопатой, а кисточкой, — ювелирнее, ювелирнее! — глядишь, и нога была бы целой, и повысили бы в чине. Максим погладил ногу, не напоминавшую о себе уже несколько дней. Толстяк… Кто это может быть?

Тень накрыла газету и почти весь стол, а дверной проем исчез за огромной тушей Кости Баргузова.

— Макс, ты на меня не дуйся. Погорячился немного. Нервы. — Максим кивнул. Бар продолжил: — Я тут думал о толстяке. Ты, конечно, прав: все может быть. — Костя нахмурился и уселся верхом на стул. Долго молчал, потирая ладонью лоб.

«Думает, наверное», — промелькнула у Максима шальная мысль, от которой он вынужден был отказаться по причине ее полной фантастичности.

— Вот какая история, Макс. — Константин жадно затянулся сигаретой, хватил кулаком по столу и простонал: — Черт! Черт! Не могу я стучать на людей! Не обучен!

«А чему ты вообще обучен? — чуть не спросил вслух Максим. — Разве что кулаками махать…»

— На рынке, где Петька деньги вертел, есть один арендатор, Леха. Обувью торгует.

С Петькой они знакомы с детства, самбо вместе занимались. Ситуация сложилась так, что у него зависла огромная партия зимней обуви. То ли поздно пришла, то ли что — не знаю. В детали не вдавался. Склад завален теплыми башмаками, а денег — ни гроша. А в марте надо уже летней обувкой прилавки загружать, а то опоздаешь. Вот он и выклянчил у Петьки деньги под летний контракт. Обещал все вернуть к середине апреля, да так и не прокрутился. А может, прокрутился, но решил Петю кинуть. В общем, денег не отдал. Петька-то где крутой, а где — размазня натуральная. Хоть и нельзя так о покойнике, но ведь правда! Поорал он на Леху, поорал и ушел ни с чем. Отношения у них обострились. Я чувствовал: Петька ко мне хотел за помощью обратиться, да передумал, решил подождать. — Баргузов гордо выпятил то, что считал грудью, сжал челюсти и грозно сверкнул лихим прищуром. — Вот и дождался. Как говаривал генералиссимус: нет человека — нет проблемы. В общую кассу Петр деньги внес — свои, кровные. А я теперь к Лехе и докопаться не могу — ничего он у меня не брал. А Ленке хорошо было бы сейчас их отдать…

Костя пустил в потолок несколько густых струй дыма и закончил:

— Вот такая история, Макс. Да ты должен Леху знать! Он здесь бывал. Шкаф — больше меня! Самбист бывший.

— Как фамилия? — спросил Максим.

— Нефедов. — Костя помолчал и с задумчивым видом потер гигантской клешней свои лоснящиеся щеки. На безымянном пальце сверкнул крупный бриллиант в платиновой оправе. — Я-то с ним особенно не кентовался, а Петька — не разлей вода… Такие вот дружки бывают, Макс… Впрочем, может, он и не имеет к этому никакого отношения…

Алексея Нефедова Максим знал гораздо лучше, чем мог предположить Константин. Несколько лет тот тренировал оперативный состав ОБХСС, потом — УЭП. В списке любых подозреваемых в каких угодно преступлениях Максим, нисколько не сомневаясь, поставил бы Нефедова на самое последнее место. Было очевидно: Баргузов его топил. Явно рассчитывал на то, что следователь узнает от Максима о Нефедове уже завтра. Узнает, безусловно. Но сначала хотелось бы услышать всю эту историю из уст самого Леши.

«Я уже, слава Богу, не мент, никаких расследований не провожу. Соблюдать какие бы то ни было юридические формальности, нормы и порядок оперативных действий совершенно не обязан!» Кажется, впервые за долгое время Максим порадовался тому, что не имеет к МВД никакого отношения.

Ровно в поддень Татьяна вышла из лифта на четвертом этаже и остановилась, пораженная. «Такой должна быть дверь в хранилище швейцарского банка», — подумалось ей. Цельнометаллический блок, обитый дорогой кожей, таращился на нее огромным выпуклым глазом светло-желтого стекла. Звонок справа от двери был выполнен из тяжелой, старинной на вид бронзы. Она глубоко вздохнула и потянулась к звонку.