— Весело было? — как бы невзначай спросил он, улыбаясь.

— Где? — не поняла Кира и нахмурила лобик.

— Ну… — Максим неопределенно развел руками. — Вчера. Розы, шампанское, ужин при свечах?

— А пошел ты… — беззлобно отмахнулась Кира. — Кому нужна старая, больная, одинокая девушка? Тебе вот все намекаешь, намекаешь, а ты… Дубина ментовская…

— За мента ответишь, — сделал страшные глаза Максим.

— А против дубины, значит, не возражаешь? — Кира распахнула модный летний плащ — и оказалась в кожаных шортах, колготках в крупную сетку и высоких ботфортах. Глядя куда-то в потолок и лукаво улыбаясь, потерлась о Максима бедром и промурлыкала: — Мужчина, угостите даму сигаретой!

— Слушай, а похоже… — с преувеличенным восхищением протянул Максим и хохотнул: — Хоть сейчас на Тверскую!

— Дурень! — отрезала его Кира. — Там бабок берут кучу, а тебе здесь задарма может достаться! — Она прикурила и уже нормальным деловым тоном осведомилась:

— Генералиссимусы здесь?

Максим молча кивнул, и Кира с испуганными глазами на цыпочках прокралась к себе в кабинет.

— Стоп, радость моя! — остановил ее на пороге окрик Кровеля. — Как жизнь? — Он многозначительно посмотрел на часы, — Кира опоздала на сорок минут.

— Володенька, — захныкала Кира, — у меня же первый заказ только через полчаса.

— Ладно. Проехали. Пойдем-ка — запишешь мне двух фемин на завтра. Хорошие, только пальчики толстые, от бриллиантов опухли.

Следом за Кровелем в коридор вывалился красный, как вареная креветка, Костя Баргузов и проревел:

— Кира, ты мне тетку обещала! Где она?

— Будет, Костенька, будет, — промурлыкала из своего кабинета Кира. — Раз я обещала, значит, будет.

— Смотри у меня, девушка, повнимательнее со мной. А то тебя подпрягу, — ухмыльнулся Баргузов.

— А не боишься, что я у тебя жить останусь? — парировала Кира.

— Макс, — прохрипел селектор голосом Генина. — Если меня будут спрашивать — я здесь до двух, потом пусть звонят на мобильный.

— Ладно, начальник, чего уж… — сиплым голосом старого зека ответил Макс.

— А пошел ты, — тихо буркнул Петр. — Рожа ментовская…

К девяти утра Максим уже заканчивал уборку, — вымыл финским пихтовым составом сауну, поставил терморегулятор на просушку. И тут в дверь неожиданно позвонили. Максим включил внешнюю камеру и с удивлением обнаружил Костю Баргузова, который, по его расчетам, должен был еще крепко спать.

— Привет, Макс, — слабым голосом пробурчал тот. — Ты один? Я попарюсь часок-полтора. Тяжко что-то. Перебрал вчера.

— Твоя воля, начальник, — пожал плечами Максим. — Я тебе нужен?

— Не-а, — еле слышно ответил Костя. — Покой мне нужен, а не ты.

— Или гильотина, — с невозмутимым видом предположил Максим. — Говорят, помогает. От головной боли.

Костя «мазнул» по нему мутным глазом, пробурчал что-то о профессиональной ментовской доброте и скрылся за дверью банного отделения. Вскоре раздался шелест душа. Минут через пять хлопнула дверь сауны. Костя забормотал что-то по телефону, а Максим принялся дозваниваться в соседний мини-маркет. Минут через десять ему по удалось, и он долго и во всех подробностях начал обсуждать с директором заказ на завтра. Торговался он по каждому пункту и с удовольствием, прекрасно зная, что такие клиенты, как фитнесс-центр, у небольшого магазина — на вес золота, и директор часто готов идти на значительные уступки, чтобы их не потерять.

— Пойми, Максим, — проникновенным голосом убеждал его директор-армянин. — Раки — они севанские! Это тебе не вонючие перемороженные креветки, выловленные в европейской канализации! Это вкусно, как… — Он замолчал, мучительно подыскивая самое убедительное сравнение.

— Как Синди Кроуфорд, — закончил за него Максим.

— Да, наверное, — неуверенно согласился директор. — Я не знаю, что это такое, но верю тебе. А ты мне — не веришь. Почему?

Подобные беседы случались у них раз в неделю. Оба понимали, что это просто игра, поэтому относились к ней соответственно. Через полчасика тема была исчерпана, и они с удовольствием перешли к обсуждению футбольных новостей.

Затем Максим, мурлыча себе под нос какой-то «советский марш», продолжил уборку. Причем текст марша сочинял тут же, не выпуская из рук швабры. Во время пауз он слышал, как Константин с кем-то разговаривает по телефону — бесконечный ими разговор. Денег не жалко, подумал Максим, часами болтать по мобильному… Ладно, был бы разговор важный, а то: «Да, конечно… Ну, хорошо… увидимся… привет жене… не понял… ладно… не важно… успеется… как дела?.. Ничего, ничего… нормально… привет жене… да, конечно… Ну, хорошо…» — и так далее.

Максим вспомнил опухшую, пожелтевшую физиономию Константина, хмыкнул, достал из холодильника бутылку «Хейнекена» и толкнул дверь банного отделения. Закрыто. Из-за двери неслись бесконечные «привет жене» и «увидимся». «Ну и черт с тобой! — решил Максим и поставил бутылку на место. — Пить меньше надо!»

Он выкурил сигарету, добил вчерашний кроссворд, погладил так и не пропаренную сегодня ногу, потянулся и, тяжело вздохнув, направился ремонтировать сливной бачок в мужском туалете, рядом с тренажерным залом. Целую неделю он оттягивал этот момент, надеясь в глубине души на напарника. Тот оставался глух и слеп, придирчиво следуя железному правилу: в твою смену сломали, ты и ремонтируй. Максим провозился с ремонтом около получаса, а когда вернулся на рабочее место, то увидел, что дверь сауны открыта — оттуда раздавались «охи» и «ахи» Константина.

Минут через пять его красная физиономия появилась в дверном проеме.

— Ты где бродишь? — Глаза воспаленные, голос хриплый. Похоже, и впрямь сегодня утром господин Баргузов сам себе противен.

— Толчок ремонтировал. Может, тебе пивка? — предложил Максим, видя, что начальник чувствует себя не лучше, чем до сауны.

— Хорошо бы… — мечтательно протянул Костя. — Только очень холодного, ага? И бутербродик, с семгой.

— Сделаем, — кивнул Максим и принялся конструировать огромный — по Костиным габаритам — сандвич, на который ушла целая рыбная упаковка.

Щелкнул замок, и прихожая наполнилась пыхтеньем и голосами:

— Мамуль, завтрак готов?

Татьяна тщательно смазала мармеладом последний тостик и положила его на блюдо.

— Готов, спортсмены, готов. Бегом под душ — и за стол. — Она включила под кофеваркой огонь, расставила на стол тарелки, поставила сахарницу и масленку. Взгляд упал на пустую солонку. — Папочка! Ты можешь пока не разуваться. Соли нет абсолютно. Пока ты весь такой спортивный, сгоняй-ка в гастроном. Две пачки — домой, одну — на дачу.

— Чур, я с папой! — Илюшка уселся прямо на пол и начал надевать кроссовки.

— Ты бы лучше пока принял душ и почистил зубы. Папа вернется через пять минут.

— Ну, мам… — заныл Илюшка. — Папа как раз закончит про племя вако. А то я их от сиу не отличаю…

— Тогда, конечно… Просто не представляю, как ты мог жить до сих пор, не отличая вако от сиу. Только быстренько, а то кофе остынет.

Татьяна вышла на балкон. Сергей с Илюшкой — в спортивных костюмах одного цвета — пересекали двор и весело о чем-то болтали. Она проводила их взглядом до самого угла, еще раз удивившись: как вырос Илюшка за последний год… Высокий и очень ладно скроенный, он выглядел значительно старше своих восьми лет. Она подумала о том, что лучше быть толстой и бедной, но счастливой, чем такой, как Кира — богатой, но одинокой. И лучше за малые деньги заниматься любимым делом, чем за большие — тем, от чего тебя тошнит.

День выдался солнечным и теплым, и настроение было соответствующим. Темные подтеки на стенах соседней пятиэтажки еще напоминали о прошедших апрельских дождях, а дворники в оранжево-зеленой униформе уже суетливо готовились к грядущим майским грозам.

Татьяна с детства любила эти две чудесные недели, обозначая их в старорежимном стиле — от ленинского субботника до Дня Победы. Раньше Москва в эти дни поражала чистотой. Сейчас, после отмены субботников, чистоты поубавилось, зато она, чистота, стала величиной почти постоянной. «Не все плохо в моем Отечестве», — с улыбкой подумала Татьяна. Еще бы Илюшку устроить на лето в какой-нибудь лагерь… Дорого, конечно, но — что сейчас дешево? И что может быть дороже здоровья единственного сына?