— Нет, Кирюша, спасибо. — Татьяне не терпелось перейти к делу. — С больницей мы сами разберемся. Что насчет дачи? Не передумала?

— Ну о чем ты?.. — Кира широким жестом достала из сумочки толстую пачку долларов в банковских упаковках. — Здесь на дне тысячи больше половины. Считайте. Все, что удалось пока собрать.

Татьяна с Сергеем в смущении переглянулись. Считать никто не решался — друзья все-таки. С другой стороны — деньги, конечно, сумасшедшие.

— Да неудобно, Кирюша. — Сергей смотрел на деньги с каким-то странным выражением. — Без оформления, без бумаг…

— Вот завтра-послезавтра и оформим. Свои ведь люди. Что же я вам, не доверяю? А недельки через две после оформления и остальные соберу. Под бумажку-то их легче будет найти.

— Ну, с оформлением никаких проблем не будет, — в задумчивости пробормотал Сергей. — Только, Кира, я тебя очень прошу: не задерживай с оставшейся суммой. Возможно, через неделю-другую Лившиц все-таки решит вопрос с операцией.

— О! Кстати, насчет Лившица. — Кира уселась поудобнее и закурила следующую сигарету. — Я тут по своим каналам навела о нем справки. Интересная картина получается. Его отец, знаменитый в прошлом нейрохирург, дернул в Штаты еще в семидесятых. Сейчас уже не практикует, но заведует кафедрой где-то на Среднем Западе. Есть еще четыре брата, по ним можно географию учить: один — в Австралии, двое — в Штатах, еще один — в Израиле. И все — нейрохирурги. А вот наш Юрий Львович наотрез отказывается уезжать куда бы то ни было. Жена с ним развелась и увезла ребенка в Израиль. А он — никак. Родину, что ли, боится предать?

— Что же удивительного в том, что человек хочет жить и работать в своей стране? — осторожно поинтересовался Сергей. — Я, например, тоже никуда не хочу.

— Так ты-то — Зотов, Сереженька! А он — Лившиц! Говорят, между прочим, что хирург — от Бога. В Штатах миллионером был бы! А здесь так в Склифе и загнется. Или в своей однокомнатной конуре в Южном Бутове.

— А ты знаешь, Кира, сколько ондля нас делает? — Сергей закурил, подошел к окну и долго смотрел на освещенную двумя тусклыми фонарями лужу, в которую превратился их двор. — Иногда, вопреки всему, мне кажется, что Россия — самая светлая в мире страна. Только здесь могут рождаться Юры Лившицы, люди, обладающие… каким-то внутренним светом. Рано или поздно именно к этому свету потянется лучшая часть населения. Хорошо, что они не уезжают. Без них будет темно.

— Эка ты, брат, в поэзию ударился. — Кира, захлопав ресницами, уставилась на педантичного сухаря Сережу, она не узнавала его. — Я-то просто подводила к тому, чтобы вы познакомили его с одинокой состоятельной и самостоятельной девушкой среднего возраста. На предмет возможного совместного ведения хозяйства, а ты во-он куда…

— У тебя, Кира, как я вижу, очередной ниток матримониальной программы. — Сергей грустно улыбнулся. — Только с Лившицем, боюсь, тебе ничего не светит. Он живет работой. Тебя же это не устроит.

— Это точно. — Кира по-кошачьи потянулась, сладко зевнув. — Это все лирика. Вы мне скажите: денег за дачу на операцию хватит?

Татьяна пожала плечами и вопросительно посмотрела на Сергея. Тот почесал в затылке.

— Должно… Все зависит от того, как она пройдет. Если понадобится длительная реабилитация, может не хватить.

— И что будете делать? — Кира переводила взгляд с Сергея на Татьяну и обратно. — Жить-то на что будете?

— Сережин гранд… — начала было Татьяна, но Кира ее перебила.

— Эти песни мы уже слышали. — поморщилась она. — А что-нибудь поконкретнее?

Сергей, насупившись, смотрел в окно. Татьяна, смущенно улыбнувшись, развела руками.

— Понятно, — Кира с решительным видом затушила сигарету. — Мое предложение, Танюха, остается в силе. У меня больше нет подруги, которой я доверяла бы на все сто.

Татьяна украдкой глянула на Сергея, который демонстративно отвернулся, делая вид, что ничего не слышит.

— А что там надо делать, Кирюш?

— То же самое, что делаешь дома, только за деньги. Квартира у этого мужика упакована по классу «люкс». Все существующие в природе электроприборы и машинки — стиральная, гладильная, посудомоечная — присутствуют. Мужик одинокий, баб в дом не водит, так что ничего смертельного. Сделаешь одну генеральную уборку, а потом будешь приходить раз в неделю — пыль смахивать. Ну, конечно, носки-рубашки постирать-погладить, ужин приготовить. На продукты и химчистку денег он будет давать — баксов пятьсот-шестьсот в месяц. Не поленишься дойти до рынка, купить продукты там, а не в супермаркете, все сэкономленное — твое.

— А чем он занимается, этот барон? — презрительно усмехнулся Сергей.

— Почему барон? — пожала плечами Кира. — Хотя, может, и барон. Во всяком случае, деньгами упакован по самые ресницы. Он наш директор. А чем еще занимается — да кто их сейчас разберет? Коммерсант, из новых.

— Бандит, что ли?

— Бандитом, Сережа, человека может назвать только суд. А мы пока можем называть его так: специалист по распределению денежных потоков.

Таня обреченно вздохнула, глядя на мужа. Неуверенно пробормотала:

— Пять лет университета, три года аспирантуры, еще два года — защита диссертации. Несколько серьезных научных работ. И вот — достойный венец карьеры: домохозяйка у криминального авторитета. Да…

— У меня, Танюша, почти такой же путь. Только аспирантуру бросила на второй год, о чем очень жалею. Надо было сразу.

— Погодите-ка. — Сергей в возбуждении прошелся по комнате. Глаза его горели, даже сама походка выражала негодование. — Вы тут все о науке толкуете, а ведь дело даже не в этом! Об элементарном чувстве собственного достоинства вы подумали? Об Илюшкиной психике вы подумали? После операции он заговорит — я в этом абсолютно уверен! — и кто-нибудь спросит его: «Мальчик, а кто твоя мама?» — Что он должен отвечать? «Да так, носки стирает бандиту». Об этом надо думать!

Татьяна долго наблюдала за мужем, наблюдала с каким-то странным выражением, И вдруг заявила:

— Хорошо, Кира. Я согласна. Завтра выхожу на работу. — И, обращаясь к Сергею, бросила:

— Чтобы Илюша сказал это, нужна операция. Ты сможешь ее оплатить из своего оклада-жалованья?

Максим сразу узнал ее, хоть и не видел после похорон. Такая же строгая, неулыбчивая, холодноватая. Пожалуй, складки у губ стали резче, глубже. Неудивительно: остаться в тридцать лет вдовой с двумя детьми на руках и с грустными воспоминаниями о некогда богатой и беззаботной жизни…

Сердце неприятно кольнуло: конечно, за четыре месяца можно было выбрать время если не заехать, то хотя бы позвонить. Нехорошо как-то получилось, недобро. Максим смотрел ей в глаза и ждал.

Лена не спеша открыла сумочку, достала сигареты, закурила. «„LM“, — мельком отметил Максим. — Н-да… При живом Петре ниже „Парламента“ не опускалась, а теперь…» Молчание затягивалось, и Максим склонил голову набок, словно побуждая ее начать.

— Максим, — тихо проговорила Лена и вдруг закашлялась; глаза заслезились, щеки покрылись нездоровым румянцем. — Максим, ты, насколько мне известно, долго работал в милиции. — Непонятно: вопрос это или утверждение? Он на всякий случай кивнул. — Поэтому я и пришла именно к тебе. Мне не к кому больше идти.

— Смелее, Леночка, смелее, — сказал Максим. — В милиции я давно уже не работаю, поэтому со мной можно говорить совершенно откровенно.

— Да, — кивнула она собственным мыслям и по слогам произнесла: — От-кро-вен-но. Хорошее слово. «От», «кровь» и «вена». Интересное слово. — Она грустно улыбнулась. — Если, откровенно, то я никогда не верила в то, что Петю… Что Петра… Словом, что это сделал Кровель. Он, конечно, отнюдь не ангел, скорее наоборот, но за Петю кому угодно мог горло перегрызть. А тут — это… И Петя ему верил. Жаль, что меня в то утро не было. При мне убийца не рискнул бы стрелять.

Максим с сомнением покачал головой и медленно, тщательно подбирая слова, проговорил: