- Далеко до Веттина?
- Совсем нет, - улыбнулся Хегер. - За три дня мы прошли восемьдесят миль, до переправы миль десять. Там пограничная крепостца и небольшой городишко, паром через речку. На той стороне - уже Сколен. Вон ту крепость видишь? Это имперский пограничный гарнизон. Лакхни. Туда не сунутся: как бы ни одряхлела Империя, но такого беспредела не потерпит. Идем быстрее, если повезет, заночуем уже в Сколене!
- Лакхни, - медленно, словно пробуя на вкус незнакомое слово, повторил Моррест. Слово явственно отдавало Востоком, точнее, Индией. - Слово какое-то... не сколенское.
- Сколенское. Только древнее очень. Эти стены строили еще до Харвана, им пять веков. А тогда в ходу было другое наречие.
Снова уплывали назад вековые стволы, между которыми вилась едва заметная тропка. Пару раз на пути снова попались ручьи. Моррест не удержался, наклонился, плеснув в лицо ледяной, кристально чистой водой. Весна весной, но в этом благодатном краю становилось теплее с каждым днем. Если снег зимой и выпадал, его не осталось даже в чащобах. Да и вряд ли можно встретить буки, клены и каштаны там, где бывают настоящие морозы... Окружающие пейзажи напоминали Англию, такую, какой она предстает в фильмах о Робин Гуде. Кажется, вот сейчас ветви раздвинутся, и на дорогу перед путниками выскочат стрелки из Шервудского леса.
Но вместо шелеста листвы или зловещего посвиста разбойничьих стрел Моррест услышал то, чего ожидал меньше всего - музыку. Он оглянулся на спутников. Альдин и Олтана тоже казались удивленными. А вот Хегер остался каменно-спокойным. Похоже, он уже понял, что их ждет впереди, но не считал предстоящую встречу опасной. Потому и не делился наблюдениями с друзьями.
Внезапно зеленый занавес леса раздвинулся, и путники вышли на небольшое открытое пространство, скорее, крошечную прогалину, безлесую вершину невысокого холма. Привыкших к величавому спокойствию лесов, путников оглушил царящий на поляне шум: тут были какие-то повозки, ржали и фыркали лошади, галдели чумазые детишки, хохотали пьяные, переругивались торговцы и пестро одетые загорелые женщины. А еще гремели барабаны, соловьями заливались флейты, звенело что-то струнное, отдаленно напоминавшее то ли лютни, то ли гитары.
В центре заполненной народом полянки было небольшое пустое пространство, вокруг которого особенно толпился народ. Люди были самые разные, от нищих, оборванных хуже бомжей с московской площади Трех Вокзалов, бродяг до вполне респектабельных купцов с челядью. Мелькнула даже стриженная под горшок голова рыцаря в видавшем виды плаще и исцарапанной кирасе. Голова сидела на бычьей шее, а та - на широких плечах. На лице уничтожающего пиво военного застыло выражение, заставляющее вспомнить бойцов родных, россиянских ОПГ. Может быть, то был гонец, едущий на пограничную заставу с важным донесением. А может быть, вояка уже отвез его по назначению, и теперь мог не спешить? Неважно, еще в прежней жизни Моррест усвоил, что чем меньше имеешь дела с государством, тем спокойнее спишь. Оторвав взгляд от военного, Моррест переключил внимание на источник музыки.
Музыкантов было много - со стороны они напоминали цыганский табор, да наверняка и были чем-то подобным. Окруженные толпой, они в свою очередь окружали крошечный пятачок на вершине холма. Здесь в такт музыке изящно изгибалась загорелая до смуглости танцовщица. Моррест не считал себя спецом по этническим танцам, но не оценить мастерства совсем еще юной девушки было невозможно. Гибкость, стремительность, чувство ритма и красота - все, что нужно, чтобы сделать танец неповторимым и неотразимым. А ведь она еще и пела - сильным, мелодичным голосом, напоминающим молодую Алену Апину.
Дробится в звенящем ручье луна,
Но брезжит заря в ночи,
Как будто далеких пожаров стена,
В ней горе чужое горчит.
Вода ледяная звенит серебром.
В предутренний этот час
Неспешно поведает нам о том,
Что видел ручей до нас...
И правда - какой бы век ни был тогда,
Какой бы не правил король,
Но честь была той же, какой и всегда,
Любовь, вера, ненависть, боль.
Услышьте же повесть, что пламенем жжет,
Где слились любовь с бедой...
...В минувшей давно ночи дева ждет
Любимого под луной...
Танцовщица исполнила один танец, потом другой - в перерывах между выступлениями она наскоро делала несколько глотков из кувшина, а парнишка лет двенадцати-тринадцати, похоже, брат девушки, обходил толпу с серой вязанной шапочкой. "Совсем как у нас в переходах!" - не удержавшись, подумал Моррест. В шапочку дождем сыпались медяки, пару раз мелькнуло и серебро, вроде бы даже золото... Народ здесь куда щедрее, чем зрители на Земле. Низ шапочки скрылся под слоем монет. Стараясь не отстать от местных, Моррест тоже кинул монетку, но нарвался на неодобрительный взгляд Хегера.
- Не стоит, - лаконично пояснил он. - Им итак хватит на еду. Картиры...
- Что?
- Картиры, - пояснил колдун. - Двадцать второе королевство. Точнее, их королевство - все двадцать одно настоящее королевство.
Моррест напряг память, стараясь вспомнить, писал ли о чем-то подобном. Нет, глушняк. Было бы странно, если бы "Сказание" было чем-то вроде Большой советской энциклопедии. Наверное, они вроде цыган: живут табором и на жизнь зарабатывают похожим способом.
- Я сам был картиром, - усмехнулся колдун, оправляя бородку. - Пока не понял, что смогу помочь своим меньше, чем навредить. Тогда я ушел от них... Не из этого табора, но все же...
Моррест внимательно посмотрел на попутчика. Если на него охотятся жрецы, оставаться в таборе опасно... Не только для него, но в первую очередь для табора. Возможно, соплеменники сами же его и изгнали.
Альдин не отвлекался ни на кого, он просто пожирал глазами танцовщицу. Сперва Моррест решил, что непривычный к уличному искусству юноша наслаждается зрелищем. Потом дошло. "Ну вот, втюрился..." Моррест и сам далеко не стар, он хорошо помнил себя в семнадцать лет - и оттого не сомневался, что все кончится неприятностями. "Мало нам погони, мало возможного кордона на границе - а тут еще этот мальчишка в Ромео и Джульетту решил сыграть, нашел время... Но, надо сказать, у мальчика губа не дура!" Моррест обвел взглядом соблазнительные формы юной танцовщицы - в других обстоятельствах он бы и сам за ней приударил.
...Беда навалилась, и хоть кричи,
Хоть плачь - не избыть позор.
В тумане рассветном звенят мечи,
Пожар клочья дыма простер...
Там-то все было просто. После таинственной смерти отца королем стал молодой принц. Но еще при рождении его проклял жрец, за что-то обидившийся на монарха. Тот пообещал, что молодой король будет женат, но не на той, которую любит, победит, но испытает только горе, ибо потеряет близких людей и, кстати, что лишится отца до того, как повзрослеет. Последнее оправдалось очень скоро. Может, и не без помощи жреца. А потом по настоянию того же служителя культа молодой правитель женился на дочке одного из северных королей. Жена оказалась себе на уме, вдобавок за спиной мужа сговорилась с отцом, чтобы алки смогли прибрать Сколен к рукам.
Как-то раз король охотился, сопровождающие егеря отстали. Он случайно встретился с молоденькой девушкой - травницей. Они друг друга полюбили, но она оказалась беглянкой из храма, и королю пришлось ее прятать во дворце. Все бы хорошо, но она забеременела, вдобавок королева прознала о том, что муженек наставляет ей рога. Потребовала казни любовницы на королевском совете. Королю пришлось бы подчиниться, но он сумел найти доказательства измены самой королевы. Королеву-ренегатку отослали обратно - но тем самым король спровоцировал открытую войну. А на своей любимой он наконец смог жениться, и некоторое время они пожили вместе. Дальше сам Стиглон явился к новой королеве и сказал, мол, твой муж нарушил Мои установления и за это будет наказан разгромом и гибелью. Но ты можешь искупить грех своей смертью. Чтобы отвести беду от любимого, она одела латы заболевшего солдата, пошла в бой - и погибла. Сам король действительно победил: когда обо всей этой истории узнал, он бросился в бой с особенной яростью - и обратил врага в бегство.
