Дальнейшее Эвинна запомнила плохо. Снега и льды, пронизывающий холод и давящая усталость, тупо ноющий от голода желудок. Сквозь апатию время от времени прорываются багровые сполохи боли - каждой из них частенько перепадало кнутом. Было их девять - голодных, измученных девчонок, восемь из Верхнего Сколена, и одна баркнейка. Время от времени их кормили - так, чтобы только могли идти. Опираясь друг на друга, помогая оступившимся и упавшим (первой же не сумевшей подняться конвоиры просто перерезали горло - дымящаяся на морозе кровь брызнула на снег), они медленно карапкались ввысь, к морозно-голубому небу. Горы громоздились, закрывая небеса нагромождениями колоссальных глыб, ледяной ветер с их вершин нес колючую ледяную пыль. Лишь однажды унылым вьюжным вечером над головой проплыл темный свод ворот. Отряд вступил во двор небольшого замка на скале. По услышанным обрывкам разговоров одна из девушек поняла: замок назывался Фаддар.
- Ста-ановись!
С ними не церемонились: завели в крошечную камеру, каменный мешок три на пять шагов, кинули один каравай плесневелого хлеба и воды. Лязгнул засов - воцарилась сырая тьма и тишина. Но как тут, в провонявшей немытыми телами и прелой соломой камере, хорошо после мороза!
Эвинна оказалась повернута спиной к остальным, зато лицом к баркнейке. Хорошо хоть, что она именно баркнейка: все-таки баркнеи три века прожили в соседстве с Империей, их уже нельзя называть "люди в шкурах", хотя, конечно, они и не сколенцы. Там многие, если не все, неплохо говорят по-сколенски, только высокомерие мешает это показать. Сейчас, в тесной комнатушке, они плотно прижаты друг к другу, да это и к лучшему: так теплее. Ее рука покоилась у Эвинны на бедре, а их лица только что не соприкасались. Горячее дыхание баркнейки отогревало заледеневшее ухо.
- Как тебя звать? - спросила баркнейка. В дороге Эвинна могла хоть переброситься словцом с соотечественницами, а баркнейка была совсем одинока. По-сколенски она говорила с трудом, акцент временами делал сколенские слова неузнаваемыми, но в целом Эвинна понимала.
- Зовут Эвинна вана Эгинар, - произнесла она. - А тебя?
- Люди зовут Криана вана Данбар. Ты попала сюда за долги?
- Нет. Мою деревню сожгли. Родных всех убили... Алки. Мы пытались от них спастись...
- Совсем как... ладно, не будем об этом.
- Куда нас привели?
- К фодирам. Они режутся с кетадринами, но еще больше - между собой. Тут от века не бывало мира.
- Что будем делать?
- Судя по тому, что покупают молоденьких девушек... Подозреваю, мы будем подстилками для дружинников.
- Как это? - Эвинне доводилось видеть, как целовались Аргард с Нэтаковой дочкой. Потом, в ту страшную ночь, она во всех подробностях увидела, что и как делал с матерью Тьерри. Фольвед рассказывала: в этом нет греха, если совершается во имя любви. Но принуждать женщину раздвинуть ноги силой или хитростью - нет греха тяжелее и гнуснее. До сих пор Эвинна как-то не задумывалась, что подобное могут проделать и с ней самой, ведь даже Нэтак не стал удовлетворять похоть. Неужели все-таки...
- Может, попробуем бежать? - спросила Эвинна.
- Куда? Кругом война, если мы встретим на дороге фодиров или кетадринов, нас просто перережут, приняв за врагов. А если поймут, что мы беглые рабыни, посадят на кол. Они давно превзошли жестокостью зверей.
- Разве война кого-то щадит?
- Никого, - ответила Криана. - Но здесь даже не война. Нечто еще более жестокое.
- Но не всегда же, Криана, иногда они должны отдыхать!
- Они отдыхают, когда из налетов возвращаются. Пьют, как лошади, только не воду, а медовуху. Дерутся между собой, да еще таких, как мы... Все, хватит болтать. Отдохнем, пока дают.
Эвинна убедилась в правоте Крианы еще до рассвета. Их разбудили бранью и пинками, бросили какие-то объедки - рабам на Севере не стоит и мечтать о нормальной еде - и отправили работать на кухню. К вечеру Эвинна едва держалась на ногах, а в дыры на рубахе виднелись свежие рубцы от плети. Повара с новыми рабынями не церемонились, никто не делал скидку на незнание их наречия. Пока совсем не отупела от усталости, Эвинна еще удивлялась, отчего такая спешка, кому нужно столько яств? Она успела заметить, что утопающий в снегу замок почти безлюден.
Поздно вечером внизу, в крепостном дворе у ворот, послышался шум. Улучив минутку, Эвинна кинулась к окну - и увидела, как в открытые ворота колонной по четверо в ряд входили пехотинцы. Невысокие, кряжистые, с темно-бронзовыми от зимнего загара лицами, они походили на оживших истуканов. Лишь несколько ведомых в поводу лошадей и нагруженная всяким барахлом повозка-двуколка, да несколько пленных, едва бредущих на почерневших от холода босых ногах. Лица покрыты буро-черной коростой спекшейся крови и каких-то заиндевевших струпьев: если б не глаза, в которых застыли бесконечная усталость и боль, людей в этих существах было бы не признать.
Отдельно вели девушек. Совсем еще молоденьких, некоторые наверняка младше Эвинны. Этих, скорее всего, даже не били, по крайней мере, по лицу - но только потому, что каждую ночь они шли по кругу, совсем как огромные кубки с медовухой. А как же иначе? С кетадринками, конечно, хуже, чем с фодирками, зато лучше, чем с овцами, свиньями и другими тварями, которых пасли на склонах Фодирских гор. Некоторые пытались сбежать - но не зря ходит страшная слава о фодирских волкодавах: эти чудовища способны в одиночку завалить хоть медведя, что уж говорить о молодках?
Воинов было немного - наверное, человек тридцать - но Эвинне они показались огромным войском. Все как один рослые, плечистые, вооруженные кто длинным, массивным мечом, кто огромной секирой, кто длинным, тяжелым копьем или шипастым кистенем. Бросалось в глаза отсутствие луков: как и большинство северных народов, кетадрины презирали метательное оружие. Ну и, конечно, то, что дружинники, наверняка из древних, богатых родов, топали пешком. Последнее, впрочем, и понятно. Эвинна уже видела достаточно, чтобы понять: на горной тропе стоит лошади чего-то испугаться - и ты полетишь в пропасть. Да и толку-то от них на заснеженных кручах...
Крепость быстро наполнилась пьяным хохотом, сальными остротами, криками и причитаниями невольниц. Эвинна впервые увидела, как молодой рыжебородый фодир тащил упиравшуюся, с красным от слез лицом женщину - лет, наверное, на семь постарше Эвинны. Она пыталась вырваться, а он безжалостно волок ее за волосы, угощая пинками по ребрам...
Рыжебородый парень ничего не говорил, только тихонько порыкивал, как большой, дорвавшийся до миски с едой голодный пес. Он торопливо сорвал штаны, потом, притиснув пленницу к стене, завернул ей на голову юбку - прямо тут, в переходе к пиршественному залу, где взад-вперед сновали дружинники, слуги, женщины и дети. В момент, когда фодин накрыл собой пленницу, та вскрикнула от боли и стыда. "Наверное, тоже новенькая, - как сквозь туман, дошло до Эвинны. - Эти-то уже привыкли..." Это настолько не походило на ласки и поцелуи, которыми осыпал свою зазнобу Аргард, а когда-то Эгинар Фольвед, что Эвинна не сразу поняла, что делает северянин. Скорее все напоминало насилие Тьерри над матерью, только было еще гнуснее. Эвинна и сама не поняла, в чем отличие, но это было амерзительно и как-то... неправильно, что ли? Да нет, не то слово. Скорее, противоестественно. Потому что вошел фодир совсем не туда, куда вошел Тьерри. Только поймав совершенно безумный, полный ужаса, омерзения и ненависти взгляд, Эвинна припустила прочь, чуть не выронив поднос с едой. Пусть выпорют - это знакомо и привычно, не то, что этот безумный...
Фодир заметил. Обманчиво-медленно отпихнул предыдущую жертву, в три хищно-стремительных, исполненных грации снежного барса прыжка нагнал Эвинну. В последний момент, когда ей уже казалось, что дверь захлопнется перед носом насильника, ее ухватила за косу цепкая, безжалостная рука. Рывок был столь яростным, что она не удержалась и с криком повалилась фодиру под ноги. Краем глаза заметила, что между ног северянина неспешно покачивалось нечто огромное, бордовое, блестящее после проникновения в пленницу-кетадринку. Эвинна ощутила, как ее грубо поставили на ноги, а потом раскаленный кол вонзился в нее, как меч. Не просто вонзился, он разрывал ее изнутри на куски, вбуриваясь внутрь, он был слишком большим, чтобы мог поместиться у нее внутри, но протискивался внутрь, не считаясь ни с чем. Эвинна рванулась, но жесткие тиски ладоней держали слишком крепко, оставалось только кричать... Как сквозь вату, до нее доносился хохот рыжебородого: тому, похоже, ее крики доставляли удовольствие.
