В Баркин вступили на рассвете. Расположившийся на высоком берегу Эмбры-реки (совсем еще неширокой в этих краях) город опоясывали ров и вал, по гребню вала шел высокий частокол, кое-где прерывавшийся деревянными башенками с воротами. Вроде бы не такие уж серьезные укрепления, но взять их смогли лишь имперские легионы - в период наивысшего могущества державы. Сейчас на всем Сэрхирге, наверное, не было такой армии. И дело не в самих стенах: наилучшей крепостной стеной для Баркина служила свирепость королевской дружины и страшная слава ее головорезов. Со времен Великой Ночи ни один враг не появлялся под стенами столицы.

  Невзирая на зимнее время, рабский рынок находился за городом. Обширное заснеженное поле, усеянное огромными валунами, между которыми покупателями были протоптаны тропинки. Много людей, по преимуществу девушки и молодые женщины, стояли на камнях. Похоже, это и были выставленные на продажу рабы. Рядом с камнями находились шатры, в которых горели жаровни. Там по желанию покупателей заинтересовавшие их рабы могли раздеться, дабы будущие хозяева оценили их достоинства. Летом хорошеньких рабынь наверняка заставили бы танцевать на потеху зевак и покупателей голыми, а потом ублажать тех, кому не терпится расстаться с деньгами. Эвинне, можно сказать, повезло. И все-таки стоять на заснеженном камне, когда ветер пробирает до костей и швыряет в лицо ледяную крупу, перехватывает дыхание и когтями рвет уши - та еще радость. Упадешь вниз - отведаешь плетей. Драная холщовая курточка от ветра не защита.

  Но уже с утра воя ветра не слышно. Снег хрустит под десятками ног, сапог, копыт, колес. Даже зимой рынок живет, питается чьими-то слезами и горем, перерабатывая их в живой товар - для одних, и наживу для других. Кто-то попадал сюда за долги, кто-то в наказание за преступления, кто-то после успешных налетов на чужие племена. Были, разумеется, и такие, кого погнала на рынок нужда. Когда случалось сырое лето и неурожай, самые бедные продавали младших дочерей, дабы прокормить остальных детей. Они так и звались - "дочери дождей".

  ...Первым покупателем, подошедшим к ее валуну, стал тощий, косоглазый баркней с жестоким огнем в глазах. В ножнах на поясе висел длинный, жуткого вида меч - появиться вне дома без оружия для знатного баркнея позор. Тронутые сединой волосы, хищный нос с горбинкой, шрам через все лицо - все изобличало в нем человека вспыльчивого и жестокого, который убьет - и не поморщится. "Упаси Справедливый к такому попасть!" - подумала Эвинна.

  - Почем девчонка? - без околичностей спросил баркней работорговца. Вообще-то это было почти оскорблением, с приличным человеком следовало сперва поговорить о погоде, об урожае, о возможных набегах или семейных делах. И лишь потом, уютно рассевшись за столиком и попивая пиво, начать не спеша торговаться. Если сразу переходишь к делу, не сказав ни слова обо всем этом - ты не уважаешь собеседника, не доверяешь ему и считаешь вором. Работорговец неодобрительно скосился на баркнея, но промолчал: не стоит без крайней нужды ссориться с покупателем. Тем более таким.

  - Восемьдесят золотом, господин, - отозвался торговец. - За невинную девочку в самом расцвете юности - почти ничего.

  - На восемьдесят золотом можно целый бордель купить, - буркнул баркней. - Я бы понял еще пятнадцать, ну двадцать, но восемьдесят... Уважаемый, я не могу сделать всех богатыми.

  - Ну хорошо, - обозлился торговец. - Я бы согласился на семьдесят, господин мой, но не меньше. Мне она и досталась-то за шестьдесят.

  - Да разве может она столько стоить?! Да ты же посмотри...

  Спорили долго, в конце дело дошло до медных грошей. Эвинна успела замерзнуть на своем камне, когда торговец бросил:

  - Ладно, Ирлиф с тобой. Но пойдем, я покажу тебе ее истинную цену.

  Он грубо дернул Эвинну за руку, спрыгивая с валуна, она чуть не переломала ноги. Обошлось, и вскоре она стояла в теплой, освещенной плошкой с жиром, палатке.

  - Раздевайся, - коротко велел нынешний хозяин, Эвинна вся покраснела от стыда - но она уже знала, к чему приводит сопротивление. Из одежды на ней осталась лишь домотканая длинная юбка - последний плод маминых рук. - И это тоже.

  - Но...

  - Клянусь секирой Воителя, хочешь стать свиным кормом?! Живо снимай!

  Эвинна закрыла руками лицо. Что они делают?! Это же против законов Богов и людей - так глумиться над девушкой! Но жесткая, грязная лапа баркнея с обкусанными ногтями уже стянула последнюю защиту, и теперь Эвинна не знала, что ей закрывать: то ли грудь, то ли заветное местечко пониже живота. Но толстый палец покупателя уже коснулся этого места.

  - А ничего сучка-то... - усмехнулся северянин. И добавил - словно отрубил: - Будет через год-два. Пока, уважаемый, меня не тянет кормить малявку. Когда у вас будет дозревший товар, господин мой, я приду и куплю, чтобы исполняла все мои желания, как и желания моей жены и моих гостей. Сейчас прошу откланяться.

  Вроде бы баркней ничем не оскорбил работорговца - отчего же тот дернулся, как от удара, а потом еле сдержал поток грязной брани? Однако к шатру подошел еще один мужчина, сухонький и седой, как лунь, вооруженный тонкой саблей в потертых, видавших виды ножнах. Обмотанный вокруг пояса длинный хлыст лучше слов говорил о его профессии.

  - Здравствуйте, Аввар-катэ, - на странной смеси сколенского с каким-то неизвестным наречием произнес незнакомец. Продавец и покупатель одновременно поклонились друг другу. - Богат ли был ваш улов? Много ли золотых звеньев ныне в вашей цепи?

  - Спасибо Барку Воителю, немало. - Странный у северянина какой-то акцент, будто шепелявящий. - Что слышно в ваших краях о кетадринах, не взялись ли они за ум, Хваррон-катэ?

  - Какое? - сокрушенно вздохнул Хваррон. - Где вы видели эту штуку у кетадринов? Сколенские подстилки боятся связываться с мужчинами, но охотно грабят деревни. До Фодра доходят, и если пастух не успел увести стадо в крепость, а женщина не вовремя пошла за водой... Но и мы не отстаем, за каждого нашего ляжет в землю три кетадрина...

  - ... и в итоге все достанется алкам? - хихикнул баркней.

  - Главное, чтобы не сколенцам и не кетадринам, - отрезал гость. - Ну, так как, есть ли у вас партия девочек, пригодных для дружины?

  - Хвала Воителю, есть. Это сколенки, возрастом от двенадцати до восемнадцати, некоторые еще невинны, некоторые же опытны в любви. По большей части проданы в рабство за недоимки. Увы, есть строптивые, на них я согласен сбить цену.

  - Плевать на строптивых, - усмехнулся Хваррон. - Пара хороших порок - и все станут как шелковые. А опытные даже лучше невинных. После боя солдаты хотят расслабиться, а не ревущих малолеток утешать. Х-ха, им же не в жены их брать! Сколько берешь за всех?

  - Пятьсот сорок. Как оптовику. Поверьте, они того стоят.

  - Ладно, добычи нынче много. Монастырь сколенский разорили, в плен жреца взяли из знатных, они еще и выкуп дадут.

  - Как смогли-то?

  - Я с дружиной не хожу, только добычу сбываю, да покупаю, что в набегах не возьмешь.

  - Они что, баб угнать не могут? - осведомился баркней. - Мне вот королевская дружина после любого набега девок сбывает.

  - Кетадринки слишком тощие, - произнес фодир. - Груди никакой, руки - прутики, а сами злые, как суки во время течки.

  - Сколенки - другое дело, - усмехнулся работорговец. - Сладкие они...

  - Да. Король уж подумывал, не стоит ли ему с Амори дела повести?

  - Я и сам с алками торгую, - усмехнулся Аввар. - Иногда. Только Амори за такую партию вдвое больше бы запросил. Эти-то куплены у новых баронов, которым бы хоть чем-то с наместниками расплатиться... Деньги у вас с собой или в долг?

  - С собой, - Хваррон протянул целый мешок с золотом. Аввар оскалился в довольной ухмылке.

  - Будешь осматривать товар?

  - Зачем? Ты меня ни разу не обманывал. Пусть одеваются, и чтоб через час были готовы.