Тилли последовала примеру подруги. Работа не была для нее тяжелой: пила с топором укрепили мускулы. А вот от угольной пыли першило в горле, глаза слезились. Девушку беспокоил постоянный шум и суета, а еще сердце у нее обливалось кровью, когда она взваливала на детские плечи тяжелые бадьи. Некоторые мальчики падали на колени, прежде чем им удавалось приноровиться. Дети не пользовались штреком, по которому со сменой пришли Кети с Тилли. Они ныряли, как в преисподнюю, в темноту узкого бокового хода.

Тилли не проработала и часа, а ей уже стало казаться, что она попала в ад со всеми его ужасами. Она не могла сказать, сколько прошло времени, когда наконец объявили перерыв. Тилли отбросила лопату, прислонилась к стене и медленно сползла на пол. Рядом опустилась Кети с флягой в руках.

— Сначала прополощи горло и сплюнь, — подавая флягу, учила она.

Тилли жадно хлебнула тепловатой воды, опьянившей ее как вино. Она не могла удержаться и сделала глоток, прежде чем сумела выплюнуть остальное.

— Для начала получается у тебя неплохо.

Тилли промолчала, у нее не было сил говорить.

— Немного погодя ты привыкнешь. Я знаю, у тебя сейчас все тело болит, но через пару дней будешь работать как заведенная и перестанешь чувствовать отдельно руки, ноги и спину.

К ним подошел голый по пояс мужчина в изодранных штанах и уселся рядом с Тилли.

— Как дела, красавица? — поинтересовался он.

Тилли медлила с ответом, у нее не поворачивался язык сказать «хорошо». За нее ответила Кети.

— Она, Микки, с непривычки вымоталась, но я ей сказала, что через недельку все наладится, только пыль будет донимать. Я правильно говорю, Микки?

— Точно так. Пыль — хуже всего. Житья от нее нет, — он отхлебнул из своей фляги и вытер рот рукой. — Особенно когда здесь подольше поработаешь. Может быть, вам от нее мучиться осталось не так долго. В прошлое воскресенье я был в Шильдсе. Там один парень рассказывал: в Лондоне есть люди, которые хотят протолкнуть закон, запрещающий брать детей и женщин на работу в шахту и на разные фабрики до определенного возраста. Этот парень из Шильдса говорил, что он за то, чтобы женщин и детей вообще не пускать в шахты.

— Ты это серьезно, Микки?

— Да, я слышал своими ушами. А еще я видел, как его забрала полиция за нарушение спокойствия.

— Я сначала хотела сказать, что эти болваны хотят отнять у нас хлеб, — немного поразмыслив, заговорила Кети. — Теперь же думаю, как было бы хорошо, если бы нам дали другую работу.

— Хорошо-то, хорошо, — согласился Микки, — да где они для вас возьмут другую работу? Куда идти женщинам? В прислуги или в поле. Вы можете выбирать, но в любом случае над вами будет хозяин, разве не так? И еще тебе скажу, красавица, — он крепко сжал колено Тилли. — Для прогулки сюда не очень наряжайся. Можешь вообще без всего ходить. Как думаешь, Кети? — он перегнулся через Тилли к Кети.

— Ну и трепач же ты, Микки, — со смехом оттолкнула его Кети. — Иди отсюда.

— Иду, уже ушел, — он встал и огляделся. — Где же наша большая Мэгги? Хотя, что я спрашиваю? Как всегда у какого-нибудь быка в стойле.

— Как по-твоему, Микки, в чем ее секрет? — раздался голос у противоположной стены штрека. — Ей двадцать два, а она еще не родила ни разу. Ей бы детей выводками плодить с ее охотой погулять.

To там, то здесь послышался сдавленный смех, и темные фигуры стали одна за другой подниматься с пола. Перерыв закончился, надо было снова браться за лопату. Копнуть, поднять, бросить. Копнуть, поднять, бросить. Ритм прерывался, когда полная бадья опускалась на подставленную черную от пыли спину.

Копнуть, поднять, бросить. Господи всемогущий! Ей этого не вынести. Теперь Тилли уже казалась раем пивная, от работы в которой она отказалась, и в пансионе, возможно, было не так уж плохо. Вот выйдут они отсюда, и она скажет об этом Кети… А когда они выйдут? Закончатся ли когда-нибудь эти мучения?

Через какое-то время работа остановилась на полчаса. Потом был еще перерыв, чтобы посидеть и попить воды.

В три часа дня объявили конец смены. Тилли совершенно потеряла счет времени. Она не слышала, что говорила ей Кети. Позднее она не могла вспомнить, как дошла от забоя до выхода на поверхность. Девушка только смутно сознавала, что не все дети выходили вместе с ними. Как потом объяснила ей Кети, для некоторых смена продолжалась двенадцать часов. Два часа им приходилось перерабатывать, хотелось им того или нет, потому что надо было расчистить забой для следующей смены.

В каком-то месте штрека Тилли почувствовала, что ступает по воде. Несколько мужчин остановились и стали строить предположения, почему поднимается вода.

Тилли запомнилось, как она стоит у входа в шахту среди потных лошадей и черных от угольной пыли людей и смотрит в ясное небо. Ярко светит солнце. Два жаворонка заливаются в вышине, соревнуясь в певческом искусстве. Ветер откинул с ее лба прядь волос. Она могла бы простоять так еще долго, но деловая, как всегда, Кети потянула ее за собой:

— Пойдем, по дороге успеешь надышаться.

Когда девушки добрались до дома, Бидди сделала для Тилли то, что не делала для своих детей. В тесной кухоньке усадила ее в корыто и осторожно смыла угольную пыль с волос и тела. Потом помогла Тилли вытереться и облачила в накрахмаленную ситцевую ночную рубашку.

Затем она уложила Тилли на соломенный тюфяк и дала поспать четыре часа. Потом разбудила и принесла ей на подносе в постель бараний бульон с клецками. Полусонная Тилли ела, а рядом похрапывала Кети. Когда девушка закончила есть, Бидди сказала тихо, забирая у нее пустую миску: «Теперь укладывайся поудобнее и спи, девочка, первый рабочий день твой закончился. Другого такого тяжелого дня больше не будет».

Дни шли за днями и складывались в недели, а недели — в месяцы. Тилли узнала, что значит работать по колено в воде. Научилась не падать в обморок, когда видела, как кого-либо калечила обрушившаяся порода или уголь, или когда горняка засыпало обломками, когда он выбивал подпорки, чтобы обрушить потолок выработки. Девушка научилась делать сальные свечи из воловьего жира и хлопчатобумажных нитей, что обходилось дешевле, чем покупать их у смотрителя. Она стала доверять Чарли, когда однажды один из рабочих завопил: «Бегите, газ», увидев, что крыса встала на задние лапки, принюхалась и опрометью бросилась к выходу.

Потом выяснилось, что деревянная перемычка развернулась и превратилась в преграду на пути воздушного потока. Приставленный следить за перемычкой мальчик уснул. На этот раз газа накопилось немного, но, если бы рядом оказался фонарь со свечой, мог бы произойти взрыв. На следующий день, когда Чарли вернулся, для него на каменном выступе разложили угощение в благодарность за спасение. Рабочие убедились, что Чарли лучше любой канарейки чувствует газ.

Тилли за многие месяцы ее работы поняла, что трудно узнать человека, покрытого угольной пылью. В шахте она дважды встречала хозяина, но он даже не посмотрел в ее сторону. Девушка спрашивала себя, стал бы мистер Сопвит ее разыскивать и заговорил бы с ней, если бы увидел ее имя в конторских книгах. Потом она решила, что хозяин, вероятно, не интересовался именами рабочих, предоставляя это смотрителю.

Одно Тилли знала твердо: каждый день, проведенный под землей, был ей ненавистен. Если бы нашлось другое занятие, она не стала бы долго раздумывать, согласилась бы даже на работу в поле. Надеяться на это не приходилось: из желающих получить такое место выстраивались длинные очереди. Кроме того, для сезонной работы в поле управляющие нанимали своих людей.

Дома Тилли все больше беспокоил Сэм Дрю. Тревожных симптомов трудно было не заметить. Когда в первый раз ее зашел проведать Стив, то Сэм подшучивал над ними. Однако, когда парень появлялся у них два воскресенья подряд, Сэм совсем перестал поддразнивать ее. Девушка сначала хотела объяснить, что Стив для нее, как брат. Подумав, она решила, что лучше промолчать, предоставив желающим строить догадки об их отношениях со Стивом.