— Полина Владимировна, присаживайтесь, пожалуйста, — она кивнула на кресло. — Мы просмотрели сделанный вами сюжет и, надо сказать, остались довольны. Вообще тележурналистика — предмет совершенно особый, но вы справились весьма успешно. Материал пойдет в эфир практически без доработки… И Геннадий Николаевич поручил мне узнать, какие у вас планы на будущее. Не хотите ли вы работать в этом направлении и дальше? Есть ли у вас желание сотрудничать с нашим телеканалом?

— Да, конечно, мне хотелось бы работать у вас, — почти прошептала Поля пересохшими от волнения губами. — Мне бы очень этого хотелось.

— Что ж, прекрасно! Тогда, может быть, у вас есть намерение заняться чем-нибудь конкретно?

— У меня есть достаточно подробно разработанная идея программы, посвященной кино. Я этим занималась так, для себя, и если это интересно…

— Интересно. — Наталья Валерьевна сдержанно кивнула. — Изложите страничках на двух-трех основную концепцию, и, скажем, послезавтра я вас жду для более детальной беседы…

Про обещанное на весь мир эксклюзивное интервью со Стеффери так никто и не заговорил. Репрессий не последовало. И Поля не знала, кому возносить за это хвалу: благосклонно улыбнувшейся Фортуне или руководству телеканала, проявившему чрезвычайную деликатность? Впрочем, она хотела только побыстрее забыть об этом, забыть, словно о дурном сне. На улицах ее, к счастью, не узнавали, пальцами не тыкали. А дома Поля резко пресекла все попытки Ксюхи разузнать какие-нибудь подробности о скоротечном романе с Алеком. Ксюха обижалась поначалу, вопила, что все это происходит от зазнайства и повышенного самомнения, но довольно быстро успокоилась. Отец с матерью вообще обошли эту тему молчанием.

Да вскоре ей и некогда стало вспоминать о Венеции. Первый вариант программы, который, как Поля рассчитывала, пройдет на «ура», неожиданно вызвал множество нареканий. Она взялась исправлять и неожиданно поняла, что проще начать все с нуля. Тем более теперь, с позиции приобретенного опыта, многое стало казаться наивным и скучноватым. Она залезла в работу, что называется, по уши, завалила квартиру бесчисленными черновиками, вставала ночами, спала по четыре часа в сутки, но чувствовала себя счастливой. Почти счастливой…

Все было бы хорошо, если бы не мысли о Борисе. Вот от них Поля никуда не могла деться. И сколько она ни внушала себе, что теперь все кончено уже наверняка и осталось только поставить официальный штампик в паспорте: «Брак расторгнут такого-то числа», легче от этого не становилось. Как не могло стать легче тяжелобольному, узнавшему, что он скоро умрет. Нет, конечно, визит к скучной даме в районном загсе, по сто раз на дню произносящей традиционную и никому не нужную фразу: «Вы хорошо подумали?», ничего бы не изменил, но все же… Поле почему-то казалось, что именно этот визит станет тем рубежом, за которым все кончится.

А пока она писала четвертый или пятый вариант программы, подгоняемая уже не требованиями начальства, а собственным неукротимым желанием довести ее до совершенства…

— Ты не устала еще? — поинтересовалась мама, вешая на крючок кухонный фартук, разрисованный яркими матрешками. — А то пошла бы прогулялась, ноги размяла…

— А что, куда-то сходить нужно? — Поля отодвинула от себя листок.

— Ну вообще-то надо. Хлеб кончился. И молоко…

— И сыра с колбасой принести бы тоже неплохо? — она с улыбкой отодвинула табурет и встала из-за стола. — Ладно, мам, схожу… Тем более что я и в самом деле засиделась что-то…

В комнате тут же завозилась Ксюха, видимо, категорически не желавшая идти в магазин и поэтому боявшаяся напомнить о своем присутствии. Заиграл магнитофон, скрипнуло пружинами старое, обитое гобеленом кресло. Поля подошла к зеркалу, слегка тронула губы карминовой губной помадой, накинула поверх водолазки, заправленной в черные джинсы, мягкий шерстяной кардиган.

Телефон зазвонил, когда она уже зашнуровывала у порога кроссовки. Ксюха схватила аппарат и немедленно скрылась в своей комнате. Некоторое время из-за закрытой двери доносились ее удивленные: «Да… да… нет, вы попали именно туда», а потом показалась и она сама, с вытянутым лицом и возбужденно блестящими глазами.

— Полька, это, кажется, переводчик твоего Стеффери! — сообщила она страшным шепотом, прикрывая рот кончиками пальцев.

Это вполне могло оказаться идиотской шуткой, выдержанной совершенно в Ксюхином духе, поэтому Поля только вырвала у нее трубку и, уже произнося торопливое «алло!», неодобрительно покачала головой.

— Полин, — раздался в трубке мягкий, обволакивающий баритон Алека, — я в Москве. И приехал сюда в основном ради тебя… Я хочу тебя видеть. Поверь, мне это необходимо…

— Но откуда ты знаешь мой телефон?

— И это все, о чем ты хочешь меня спросить?

— Н-нет, в общем, нет, — она смешалась, — но все-таки?..

Она договаривала фразу, уже понимая, как бессмысленно и жалко звучит ее вопрос. Примерно как отчаянное «за что?» человека, заслоняющегося рукой от удара. Поля не хотела Алека в своей жизни и безошибочно чувствовала, что заслужила свободу от него, от его требовательных рук и умело завораживающих глаз.

— Девочка моя, достаточно было просто позвонить тебе на работу, — проговорил Стеффери, и она ясно представила себе, как он усмехнулся и уголки его красивых, четко очерченных губ слегка опустились книзу. Поля минуту помедлила. В висках сумасшедшим пульсом билась одна-единственная мысль: «Боже, как же не хочется его видеть!» Она ощущала себя сейчас хозяйкой, из последних сил пытавшейся быть любезной с надоедливым гостем, с облегчением проводившей его на вокзал и через час снова обнаруживающей его на пороге своей кваритиры. (Поезд, мол, опаздывает на целые сутки!)…

— Послушай, но мы ведь уже обо всем поговорили. Причем не один раз, а целых три. Между нами ничего больше нет и быть не может. Я люблю другого человека.

— Он вернулся к тебе? — поинтересовался Алек.

— Нет. Пока еще нет… И, кстати, какое это имеет отношение к тебе?

— Ах, пока?.. Но могу я хотя бы просто побеседовать с тобой? — Только не сегодня, пожалуйста, — торопливо проговорила Поля, понимая, что выторговывает всего лишь отсрочку, и мысленно ругая себя за малодушие.

На пороге кухни возникла мама, прислонилась к косяку плечом. По напряженному ее лицу было видно, что она внимательно прислушивается к разговору. Более хитрая и осторожная Ксюха явно подслушивала из комнаты, прижавшись ухом к двери. Поля отвернулась к стене и прикрыла трубку ладонью.

— Не сегодня, слышишь, не сегодня… Позвони мне как-нибудь на днях, мы обо всем договоримся.

— Нет, сегодня. Именно сегодня. В пять часов по местному времени в «Царской охоте» ваша актерская гильдия дает торжественный банкет в мою честь. Я прошу тебя быть там в качестве моего единственного российского друга.

— Но я не смогу, — она принялась сочинять на ходу, заикаясь и чувствуя, что голос звучит до невозможности фальшиво. Перспектива присутствовать на банкете в качестве «российского друга» Стеффери, ловить на себе насмешливые и многозначительные взгляды и мучительно краснеть от двусмысленности положения ее совсем не прельщала. — Я, правда, не смогу… Дело в том, что у меня очень важная работа. Как раз сегодня я должна брать интервью. Встреча назначена, отменить ее нельзя. Так что извини, но придется побеседовать как-нибудь в другой раз…

— Об этом не беспокойся. Мой переводчик переговорил по телефону с вашим директором, господином Лаваревым… Кстати, милейшим человеком… Так вот, он сказал, что на сегодняшний вечер ты абсолютно свободна от исполнения служебных обязанностей.

«Надо же, — мимолетно промелькнуло у нее в голове, — только позвонил и сразу же нарвался на Лаварева. А я работаю в телекомпании уже три недели и никак не могу увидеть собственного начальника». Но, впрочем, меньше всего сейчас ее волновали как раз мысли о работе вообще и о директоре в частности.

— Алек, — она собрала в кулак остатки решительности, — я уверена, что эта встреча не нужна ни мне, ни тебе. Ни сегодня не нужна, ни завтра, ни послезавтра… Российской экзотики тебе здесь и без меня будет достаточно. Я просто уверена, что тебе покажут и медведей в лаптях, и балалаечки в цветочках, и бутылки с самогоном. Так что оставь меня в покое, пожалуйста…