— Может быть, может быть; мне кажется, вы правы, — согласился Кинн. — Но, к несчастью, все эти соображения ни на йоту не улучшают положения Робина. Я сам не знаю, что может его спасти после такого смелого заявления. И он будет упорствовать в признании своей вины. «Я это сделал», сказал он — и больше ни слова. Если бы он хоть намекнул на то, что на него напали или что у него была ссора с этим Кри. Но нет — одно гордое, упрямое молчание в ответ на все вопросы.

Он глубоко вздохнул, и Эви подошла к нему и обняла прохладной, стройной рукой его шею.

— Бедный старина, — прошептала она. — Идем спать.

Они поднялись вместе наверх. Войдя в спальню, Эви внезапно обернулась и поцеловала его. Кинн снова заговорил, устало опустившись на край кровати:

— Знаете, дорогая, я учил Робина Вейна ходить. Гектор Вейн был для меня вторым отцом, а Мартин моим лучшим другом. Я часто гостил у них в Вейнфорде. Когда Гектор получил назначение в Индию, мы вместе с Мартином управляли их поместьем. Я припоминаю…

Он поднялся и пошел, сгорбив плечи, в ванную комнату, обернулся, попытался улыбнуться ей и закрыл за собой дверь.

Проводив инспектора Лауренса до автомобиля, Гревиль затворил тяжелую входную дверь и начал медленно подниматься по широкой лестнице. Дворецкий шел вслед за ним. Его вопрос: «Не будет ли еще каких-нибудь распоряжений, милорд?» — заставил Гревиля вздрогнуть. Он обернулся и ответил:

— Да, принесите, пожалуйста, несколько сандвичей и коньяк в гостиную ее сиятельства.

Он глядел в течение минуты на удаляющуюся спину слуги и прошел в комнаты Лайлы. Гревиль подошел к ней и спросил заботливо:

— Вы, вероятно, очень потрясены, мое бедное дитя. Седл сейчас принесет вам сандвичи и немного коньяку.

Он сел возле нее и вынул свой портсигар.

Лайла молчала. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза, как медиум на гипнотизера. Несмотря на то, что она казалась бледной и измученной, мозг ее все время напряженно работал. До того как нашли Робина, она предполагала объяснить его присутствие у себя в спальне тем, что он заболел или упал в обморок — раскрылась его старая рана — и она провела его к себе, так как хотела как можно скорее оказать помощь. Можно было также сказать, что она лишилась чувств, и Робин внес ее в дом. Ей приходили в голову разные способы доказать свою полную невиновность. Она как раз объясняла Робину, что не передавала ему никакого поручения, так как не доверяла Кри, когда прозвучал крик. Они оба остались стоять без движения, едва дыша, услышав этот вопль ужаса. Лайла прижалась к Робину, а он сам, почти обезумевший от предчувствия несчастья и сознания своей беспомощности, старался успокоить ее. Он хотел выйти на площадку, но Лайла остановила его.

— Вы не должны это делать, — воскликнула она. — Неужели вы не понимаете, Робин! Теперь около двух часов ночи, и вы находитесь у меня. Вы не должны выходить!

Толкнув его в спальню, она указала на окно:

— Вам следует постараться как-нибудь спуститься вниз. Тут невысоко, а внизу сад. Если вам удастся выбраться, вы можете перепрыгнуть через садовую ограду, так как она невысока. Робин, прошу вас, попытайтесь.

Он ответил ей нежно:

— Хорошо, конечно, я сделаю все, о чем вы просите.

В то время, как он говорил, Лайла подбежала к электрическому выключателю, и комната погрузилась во мрак. Ее маленькая холодная рука коснулась руки Робина:

— Сюда, сюда, я покажу дорогу. Здесь окно.

Она почти вытолкнула его. Он попытался выбраться в сад, но услыхал внизу голоса, увидел каски полицейских и понял, что дом оцеплен.

Даже в эту минуту он размышлял не о себе. Он думал только о Лайле, не зная на что решиться — пробираться ли незамеченным или спокойно выйти из дома. Он вскарабкался обратно и увидел Лайлу в пеньюаре, прислушивающуюся к стуку в дверь.

Лайла подавила крик, проклиная в душе его ненаходчивость. Она думала о том, как спасти себя, а не его.

Он обнял ее и сказал страстным шепотом:

— Любимая, жизнь моя, не бойтесь. Что бы ни случилось, вы не будете страдать. Клянусь вам в этом!

Она с ненавистью посмотрела на его мужественное лицо, а он, ничего не замечая, улыбнулся в ответ и добавил:

— Я люблю вас!

Как будто в такие минуты кто-нибудь мог помнить о любви. Какой был в ней прок! В этот роковой час Лайла нуждалась в помощи человека, обладающего здравым смыслом, готового на любую ложь и обман, чтобы вывести их из создавшегося тяжелого положения. Рыцарское благородство! Любовь! Разговоры о том, что «все пустяки, пока мы вместе», казались ей чепухой и приводили ее в бешенство. Именно то обстоятельство, что они были вместе, влекло за собой такие ужасные последствия. В этот момент снова прозвучал спокойный, настойчивый голос Хюго:

— Отворите двери, Лайла, будьте так любезны.

Она помогла Робину спрятаться, прошла через комнату и повернула ключ в замке. Вошел Хюго, за ним Честер Кинн и еще какие-то люди. Лайла узнала, что в их доме было совершено убийство. Если бы ветер не дул так сильно, быть может, они не нашли бы Робина. Конечно, ей следовало сказать, что он не имел никакого отношения к этому преступлению, так как он был в то время, когда произошло убийство, в ее комнате, за запертой дверью.

Но Робин не хотел, чтобы она заговорила, он сам взял на себя вину, желая спасти ее. Она промолчала, только покоряясь его воле.

А теперь Хюго сидел подле нее, и она не смела с ним заговорить. Вошел дворецкий, пододвинул к дивану маленький столик и поставил на него серебряный поднос с сандвичами и бутылкой коньяка, как это обычно делалось, когда Хюго и Лайла возвращались домой после бала или приема.

Хюго начал наливать коньяк, а Лайла наблюдала за тем, как переливалась из бутылки в бокалы золотистая жидкость.

Он подал ей полный бокал.

— Я не могу… мне не хочется, — запротестовала она неуверенно.

— Попробуйте, — настоял Хюго ласково.

Лайла съела сандвич и отпила глоток.

Хюго пил коньяк, затягиваясь между двумя глотками папиросой. Лайла не спускала с него глаз. Ей показалось, что она давно не видела его, так как в течение последнего времени она не уделяла ему никакого внимания.

Она нашла его лицо мужественным и суровым. Как сильно поседели у него волосы за четыре года их брака — впрочем, эту седину она замечала и раньше.

Внезапно он нагнулся к ней и сказал:

— Итак, пришел конец…

Она ничего не ответила, так как чувствовала, что последние силы покидают ее. Значит, он не поверил лжи Робина. Гревиль, глядя ей прямо в лицо, добавил:

— …бедному Вейну.

Когда Мартин Вейн вышел из пульмановского вагона на вокзале «Виктория», он был готов целовать неприветливые стены этого здания. Он вернулся домой после трех лет изнурительной работы, чтобы отдохнуть, осмотреться и пожить немного с Робином. Он не ожидал, что Робин будет встречать его, так как написал ему из Марселя и получил в ответ телеграмму: «Радуюсь твоему возвращению. В течение недели дела требуют непрерывных поездок. Робин». Поэтому Мартин не испытал разочарования и начал неторопливо указывать носильщику на свой багаж.

— Этот чемодан и тот, и ящик для ружей с инициалами «М» и «В» в красном кругу.

Наконец, он сел в такси, положив часть чемоданов рядом с собой, а остальную часть укрепив позади машины, и поехал в Кенсингтон.

В этот июньский вечер Лондон казался Мартину раем; во всяком случае, он не желал в данный момент попасть в лучшее место и улыбался от радости при виде старых знакомых домов.

Музей естественной истории! Он помнил, словно это было вчера, как водил по праздничным дням Робина глядеть на доисторических животных, или, вернее, на их кости. Он сам так же, как и Робин, увлекался всеми странными, удивительными, чужеземными вещами.

Но теперь он пресытился жизнью в чужих странах, полной приключений. У него было в тот вечер чувство охотника, спускающегося с гор к себе домой. Собственно говоря, в определенном смысле его можно было назвать охотником, а его ранчо в Буэнос-Айресе — дичью. Он отвлек свои мысли от озаренной палящим солнцем земли и задумался о доме на Викторина-Род, окруженном альпийским ракитником и боярышником, напоминающим разросшиеся розовые кусты.