— Прекратите пустую болтовню! — Рюмин резко оборвал невнятное бормотание Могилевского. — Вы прекрасно представляете себе причину вызова. Не стройте из себя невинную овечку.
— Я действительно не знаю…
Рюмин поднял глаза на Могилевского. Сколько сотен людей прошло через его руки, и каждый очередной подследственный всегда начинал разговор с удивления вызовом и предъявления претензий. Вот и этот тип — тоже не исключение. Все повторяется прямо как в сказке «У попа была собака»…
— Тогда читайте.
С этими словами Рюмин сунул Могилевскому пространное заявление бывших подчиненных Григория Моисеевича по лаборатории с перечислением всех его грехов, акт ревизии, в котором значилась большая недостача смертельных ядов и других химикатов. Григорий Моисеевич с ужасом прочитал, что ему «шьют»: «шпионаж в пользу Японии (вот они — официальные подтверждения фактов его общения с клиентами из этой страны), хищение и незаконное хранение ядовитых веществ, злоупотребление служебным положением». Он уже лихорадочно прикидывал в уме, где и как можно найти токсичные препараты для восполнения недостачи. Но его практические размышления вновь прервал Рюмин.
— Ну что, теперь, надеюсь, ясно? Вопросы будут?
— Просто не знаю, что вам ответить, — промямлил Могилевский. — Посмотрите сами, гражданин следователь, ну какой из меня шпион?
— А вот это ты сам мне по порядочку и расскажешь, — с издевательской небрежностью усмехнулся Рюмин, окончательно отбросивший всякие церемонии, перейдя на «ты». — На следующей встрече, недели через две. Если надумаешь каяться раньше — дай знать. Можешь записать мой телефон. Сегодня ограничимся небольшим письменным объяснением со всеми твоими сказками. Пусть полежит пока в моем сейфе. Давай начинай. Вспоминай, описывай. Связи, фамилии, должности, цели хищения ядов и для кого они предназначались.
Подавленный бесцеремонностью подполковника, Могилевский безропотно изложил на бумаге уже известную нам историю о том, почему и как оказались яды из лаборатории госбезопасности у него на квартире. Признал, что эти действия выходят за рамки служебных полномочий начальника лаборатории, но, по его мнению, представляют всего лишь серьезный дисциплинарный проступок, за который, как он считает, уже был наказан — освобожден от ранее занимаемой должности. Попросил, чтобы Рюмин вписал в протокол его заявление о готовности всегда преданно служить делу партии, органам и народу. Все это заняло две-три страницы.
— Про шпионаж мне вроде бы говорить нечего, — извиняющимся тоном произнес Григорий Моисеевич, возвращая Рюмину написанную собственноручно покаянную бумагу. — Про связи и цели даже не знаю, что вы имеете в виду…
— Препирательством заниматься с врагами народа я не собираюсь, — снова осадил его Рюмин. — Да и времени для этого у меня нет. Отправляйся домой, посиди, поразмышляй обо всем как следует. Но чтобы к следующему разу было собственноручное признание во всех преступлениях. Не решишься сам, я позабочусь, чтобы тебе помогли это сделать. Лучше не заставляй меня прибегать к крайним мерам. Тебе же хуже будет.
— Ну что вы, что вы…
— Да, чуть не забыл главное. Не вздумай избавляться от похищенных из лаборатории препаратов. Если что пропадет — тогда уж точно голову снимем. Кстати, ты больше всех заинтересован, чтобы препараты не исчезли. Недостача заактирована, там все перечислено: приход — расход. Сам понимаешь…
— Я могу все принести, вернуть, сдать…
— Без моего разрешения ничего не предпринимать. Еще раз напоминаю, все должно быть в целости и сохранности.
— Да-да, конечно…
— Я про яды говорю. Ясно?
— Понимаю, — убитым голосом ответил Могилевский.
На этом первое свидание со следователем завершилось. Радоваться Григорию Моисеевичу было нечему. Он немало был наслышан про этого Рюмина. Рассказывали, будто пошел в гору и теперь слывет большим специалистом по распутыванию самых сложных преступлений. Как-то теперь все повернется? Судя по только что состоявшемуся разговору, надежд на благополучный исход не слишком много.
Надо готовиться к худшему. А потому Григорий Моисеевич решил, что опускать руки нельзя. Он хорошо знал правила игры своей грозной конторы. Тех, кого намеревались устранить, домой не отпускали, а сразу же забирали, проводили обыски и выбивали показания в считанные дни, после чего пропускали через трибунал или «особое совещание», и все. Ему же дали время подумать, обыск не проводили, яды не забрали, а всего лишь пригрозили. Но для чего все это? Что хочет от него высокое начальство, разрешившее Рюмину разговаривать с ним подобным образом? За служебные нарушения людей его ранга почти не наказывали. Снимали стружку и все. А тут даже не объявили официального взыскания. Зачем потребовалось обвинять его в «японском шпионаже»? Что намерен дальше предпринять этот подполковник? Что он ждет от него, Могилевского? За квартирой наверняка установили слежку и теперь будут держать его под контролем. Значит, избавляться от ядов опасно, — может, именно этого от него и ждут, чтобы поймать с поличным при попытке скрыть следы преступления.
Такие вот мысли теперь бродили в голове потерявшего покой Могилевского. Ну а Рюмин меньше всего вспоминал своего очередного клиента. В принципе у бывшего начальника лаборатории не имелось абсолютно никаких шансов рассчитывать на более-менее благоприятный исход дела. На него можно смело повесить весь классический набор преступлений, который требуется для отнесения к категории «враг народа», причем без всякой натяжки. Что касается «шпионажа», то, как только Могилевский окажется в тюремной камере, он признается в этом сам. Деваться ему некуда. Хранение ядов легко трансформируется в подготовку к совершению террористических актов против руководителей партии и правительства — вот вам уже второй состав 58-й статьи. А вся болтовня насчет каких-то дурацких забот об интересах госбезопасности страны, которой он прикрывает хищение ядов, так она не выдерживает никакой критики. Разве можно воровать яды в интересах государственной безопасности страны?
Дело оставалось за малым: добиться, чтобы подозреваемый к очередной встрече со следователем сочинил покаянную бумагу с признанием вины во всех преступлениях и слезно просил о снисхождении. Для Рюмина это сущие пустяки. Он заставлял «чистосердечно» каяться в шпионаже, вредительстве и террористических намерениях совершенно безвинных людей, против которых вообще не было никаких зацепок. А тут — недостача в лаборатории такого количества ядов, которым можно отравить сотни людей. Причем, кроме начальника, доступа к ним никто из сотрудников лаборатории не имел — ключи от сейфов с ядами Могилевский держал всегда при себе. Об этом он, кстати, уже написал в своем первом объяснении, видимо из опасения, что на него могут повесить, в дополнение ко всему прочему, должностную халатность.
За ходом размышлений Рюмина Григорий Моисеевич следить, естественно, не мог. Следователь строил свои планы, Григорий Моисеевич — свои. Покой и сон он все равно потерял. К тому же его перестали пускать на службу, и он подолгу бесцельно бродил по улицам, не зная, что предпринять. В конце концов решил довериться судьбе: будь что будет. Самым худшим вариантом ему представлялось увольнение из органов по служебному несоответствию. Но дни шли, его никто не трогал, не вызывал.
Из разноречивых слухов, при случайных встречах с Блохиным и Эйтингоном (которые незадолго до опалы стали его сторониться) Григорию Моисеевичу стало известно, что Абакумов будто бы висит на волоске, а перепугавший его Рюмин выходит в большие начальники. Может, заняв высокий пост, он забудет про бывшего начальника лаборатории? И, немного оправившись от испуга, Григорий Моисеевич позвонил в отдел кадров МГБ. Когда он представился, неизвестный ему сотрудник достаточно категорично ответил одной фразой:
— Никакой информации в отношении вас нет, велено ждать.
Действительно, в те самые дни вокруг Министерства госбезопасности начали разворачиваться грандиозные события, в корне менявшие всю ситуацию и расстановку сил. Сначала Рюмина полностью переключили на только что возбужденное «дело врачей», что обеспечило ему стремительный взлет по служебной лестнице.
