— Такие красавцы нравятся женщинам, — злобно забормотал Хилов себе под нос. — Вот уж кого они обхаживают да привечают! Небось немало потискал он всяческих бабенок. А теперь вот шиш с маслом! Превратился в «материал».
Он по-прежнему, как и до женитьбы, ненавидел всех статных и симпатичных людей, ревнуя свою Женьку ко всем подряд. Последнее время по протекции Блохина она устроилась работать товароведом на одной из торговых баз на другом конце Москвы и нередко допоздна задерживалась неизвестно где. Хилов подозревал, что супруга от него уже погуливала. Характер и дальность места работы позволяли ей находить убедительные отговорки о причинах задержки и возвращения домой под хмельком. Контролировать ее Ефим не мог, поскольку сам пропадал в лаборатории с раннего утра до позднего вечера, подчас прихватывая даже выходные дни. Что поделаешь — время-то военное. Ну а Евгения довольно быстро сориентировалась в ситуации. Возникавшие поначалу мысли о том, чтобы расстаться с нелюбимым супругом, постепенно отошли на задний план. Теперь она об этом не помышляла, так как перспектива остаться одной в такое время ничего хорошего не сулила. Тем более что число овдовевших женщин по мере продолжения войны непрерывно росло.
Несмотря на комендантский час, она то и дело приезжала домой далеко за полночь и, дыхнув на мужа винным перегаром, тотчас падала на кровать и засыпала. Зная, что Ефим влюблен в нее по уши, на все упреки ревнивого мужа отвечала однозначно: «Не нравится — давай разведемся!» — прекрасно сознавая, что он на это никогда не согласится. И Хилов, пугаясь, что жена и впрямь его бросит и он станет еще большим посмешищем в лаборатории, смирялся и умолкал.
Но и ее почитатели, едва прослышав, что муж — теперь уже майор — из НКВД, да еще с самой Лубянки и жутко ревнивый, сразу же остывали в своем рвении отбить эту медноволосую диву и заполучить ее насовсем. Так что подолгу любовники у Женьки не задерживались, да и сама она ни на ком не зацикливалась. Наличие грозного мужа с Лубянки помогало ей с легкостью решать служебные проблемы и столь же просто снимать проблемы личные. Как правило, обеим сторонам вполне хватало короткого романа с несколькими встречами где-нибудь на чужой квартире в отсутствие хозяев. Словом, сложившийся образ жизни ее вполне устраивал. Кавалеров выбирала она. Как говорится, сама играла и сама же заказывала музыку.
Почувствовав на себе изучающий взгляд уродливого, с мокрыми губами человека в фартуке, заключенный повернулся в его сторону.
— Что вы сказали? — спросил он, не разобрав слов бубнившего что-то Хилова.
— Как твоя фамилия? Вот что мы сказали… — с нескрываемым презрением в голосе прогнусавил Ефим.
— Нечаев, — помедлив, простодушно ответил тот без тени обиды. — Извините, я просто не расслышал ваших слов сразу. Знаете, был лейтенантом. В настоящий момент осужден. Согласно приговору военного трибунала, разжалован и являюсь рядовым бойцом.
Военные люди, в отличие от политических заключенных, вели себя смелее и были заметно разговорчивей.
— За какие же подвиги тебя так?
— Как мне зачитали, осужден к высшей мере наказания за проявленное малодушие и трусость. Наш полк разбили немцы, я попал в окружение. Две недели скитались по лесам, потом с двумя бойцами вышел к своим. Сразу всех арестовали. Я вот попал под трибунал. Что с теми двоими однополчанами — не знаю.
— Завтра вас переведут в другую камеру. Вас ожидает небольшая перемена режима.
— Спасибо за известие. Только не знаю, радоваться или готовиться к худшему. Хотя, извините, что может быть хуже смерти? Может, вы посодействуете, пускай вместо расстрела направят меня на фронт. На передовую, в штрафбат. Ну согласитесь, разве есть хоть какая-то польза нашей стране, если меня расстреляют?
— Можете уже радоваться. Не расстреляют. Скоро убедитесь. И пользу тоже принесете. Вам даже предоставится возможность сполна, как говорится, показать свои физические способности. А сейчас отдыхайте.
— Спасибо, — Нечаев улыбнулся. — У вас закурить не найдется, товарищ? — окончательно осмелел заключенный. Он уже смотрел на выходившего в дверь Человека в фартуке как на доброго знакомого. Знал бы он, что уготовил ему этот неожиданный собеседник.
— Не положено.
— Извините. Скажите, а меня правда не расстреляют?
— Не бойтесь, не расстреляют. Я возьму вас к себе…
— Спасибо вам!
На сей раз проведение эксперимента планировалось следующим образом. Заключенного переведут в другое помещение, предложат ему сытный обед, дадут полстакана водки. Он проведет еще несколько часов в камере, потом — ужин. С водкой и сигаретами. Яд подмешают в закуску.
От предвкушения расправы над этим красавцем Хилов впервые испытал нечто наподобие самого настоящего удовольствия. Ассистент уже злорадно представлял в своем воображении, как этот недавний офицерик — мечта многих баб — завтра вечером сядет за стол, начнет пить водку и с аппетитом жрать все, что ему подадут, а потом, по истечении получаса, начнет истошно орать от боли.
Обаятельное лицо перекосится в отвратительной гримасе, тело начнет дергаться, корчиться в судорогах, и он в страшных муках испустит дух. Его даже не положат в гроб, а просто сбросят в могилу. Красивое лицо почернеет, станет отвратительным, грустные глаза потухнут, и в них будут копошиться жирные желтые черви.
«Получится, красавчик, еще с тебя польза. И для науки и для практики», — злобно прошипел Хилов, отправляясь на доклад к Могилевскому о выборе подходящего клиента и его готовности к проведению эксперимента.
Перед самым его началом начальник лаборатории вызвал к себе Хилова и Муромцева. К удовлетворению Человека в фартуке, ему предоставили возможность ассистировать. Он должен был проконтролировать весь процесс, начиная с составления меню, организации кормления «пациента» и до финальной развязки. Ему же поручалось подмешать яд в закуску таким образом, чтобы при еде не ощущалось никакого привкуса, с чем ассистент справился.
Муромцев отвечал за рецепт изготовления токсина — он составлялся под его руководством. Ему же поручалось фиксировать ход и результаты эксперимента. Спустя годы профессор Муромцев на допросах будет отрицать свое присутствие на испытаниях ядов на людях и утверждать, что он не знал, для каких конкретно целей разрабатывались яды. Могли ведь они предназначаться для уничтожения фашистов! Но показания других свидетелей и самого Могилевского на сей счет с утверждениями профессора расходятся.
К моменту начала вечернего, заключительного, этапа эксперимента в лабораторию пришел комендант НКВД Блохин. Он тоже решил посмотреть новое снадобье в действии. До сих пор оно испытывалось только на животных.
Испытываемый яд, согласно задуманной легенде, предназначался для использования в ресторанной или столовой пище, а потому трапезу решили провести не, как всегда, в камере, а непосредственно в лаборатории. Тем более действие зелья должно начаться не сразу вслед за приемом пищи, а через некоторый промежуток времени.
На стол поставили две металлические миски с супом, тарелки с тушеной капустой, отварные макароны и даже мясные котлеты. Смертельная доза препарата теоретически была рассчитана, но, как свидетельствовали прошлые случаи практического использования почти идентичного токсина (оказывается, такие уже существовали), он срабатывал всегда по-разному. То признаки отравления начинали проявляться слишком рано, уже в процессе приема пищи, то не замечались сутки и даже двое. Причем далеко не всегда отравление приводило к смерти. Так что на сей раз к составлению рецептуры подошли особенно тщательно. Учли все.
Для придания большей естественности обстановке Хилов стянул с себя столь дорогой его сердцу замызганный фартук и предстал перед «пациентом» в белоснежном халате, чем больше всех удивил своих коллег. Ему отводилась роль компаньона испытуемого клиента.
В назначенное время заключенного Нечаева вызвали из камеры «с вещами». Тот поначалу было сник, но, увидев стоявшего возле охранника своего вчерашнего собеседника, несколько приободрился. Поднятию настроения способствовало и выражение торжества ассистента, его улыбчивость. Блохин, Могилевский и Муромцев остались за стеклянной дверью и из помещения, где проводилась «тайная вечеря», не были видны. Перед ними стояла бутылка водки. Они неторопливо разливали ее по лафитничкам и так же неспешно опоражнивали их, закусывая солеными огурчиками и чесночной конской колбаской. Если потребуется их вмешательство, то по знаку Хилова они должны были сразу же появиться в экспериментальной комнате. Как видим, Человеку в фартуке в предстоящем действе отводилась вовсе не второстепенная роль. А находиться в центре внимания, и тем более дирижировать, ему особенно нравилось.
