На вопрос, как она, будущая актриса-комсомолка, представляет свою работу, Алена, не задумываясь, ответила:

— В молодежном театре, на целине или новостройке.

Ее поздравили со вступлением в ряды Ленинского комсомола, пожелали успеха.

Алена вышла растерянная: все так быстро и даже как-то неторжественно.

— Поздравляю, Алена. — Саша, кажется, впервые пожал ей руку. — По-моему, главное — это честность. Для нас это очень важно… «Театр — самая сильная кафедра для своего современника» — ты помнишь?

У райкомовского подъезда они простились — Саша спешил в свой драмкружок. Дома ее ждал «колхоз» в полном составе: Сережа, Миша, Валя, Зина и Валерий с праздничным пирогом Зининого приготовления. На тумбочке у Алениной кровати стояла корзиночка цикламенов с коротеньким поздравлением от Глеба и книги — ее любимый «Тихий Дон» — коллективный подарок курса.

Алена была уверена, что теперь ее отношения с Огневым изменятся. Но уже через два дня все вернулось к старому: он опять не проявлял к ней ни малейшего интереса, насмешничал по-прежнему, на самостоятельных репетициях как-то особенно обидно делал ей замечания: «Шлепнулась в кресло, как клецка в суп», или «Почему Маша ходит как солдат?»

Она тоже не оставалась в долгу…

— Нет, Сашку твоего я бы тоже не пустила в коммунизм, — окончательно решила Алена и, не давая возразить ошарашенному Валерию, упрямо повторила еще раз: — Не пустила бы, он очень грубый!

— Ну, понимаешь!.. Тогда бы я никого не пустил!

— Подожди-ка, подожди! — Алена увидела, как Огнев шел к Лиле, и по особенной плавности его походки, и по взгляду его она поняла, что это уже не Огнев, а Тузенбах приглашал Ирину.

— «Мария Сергеевна, — в тот же миг услышала она. — Я очень рад, что встретил вас на этом томительном балу. — Перед Аленой стоял по-военному подтянутый, задумчивый и любящий Вершинин. — Вы окажете мне честь?» — Он почтительно склонил голову.

— Елена, танец мой! Я же просил! — Джек отстранил «Вершинина» и уже тянул Алену за руку.

— Но я не давала согласия! — ответила она и, повернувшись к Валерию, через плечо бросила Джеку насмешливые слова Маши, обращенные к Соленому: — «Ужасно страшный человек!»

Положив руку на плечо Валерия, Алена старалась двигаться так, как если бы на ней было не легкое крепдешиновое платьице, а глухое черное с тяжелым шлейфом. Старалась действовать так, как если бы вокруг танцевали не свои ребята, а малознакомые и вовсе не знакомые люди на официальном балу. И если бы вдруг среди этих чужих людей она встретила того, о ком почему-то много думала последнее время…

— «Право же, этот Соленый, — улыбаясь Валерию, говорила она, — этот страшный штабс-капитан кажется мне человеком нездоровым даже».

— «Если бы наше общество не так снисходительно относилось к людям, не уважающим его…»

Валерий замолчал, чуть усмехнулся, и Алена тоже засмеялась, она почему-то представила, что на языке у него была фраза «Бытие определяет сознание». Но Вершинин не мог так сказать. Вот она, «историческая ограниченность»!

— «Лет через сто, а может, и раньше, общество станет выше, строже, и таких, как Соленый, будет все меньше».

— «Может быть».

Оба замолчали. Труднее всего давалось Алене отношение к Вершинину. «Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила… полюбила с его голосом, его словами, несчастьями, двумя девочками», — говорит Маша. Все это решительно не походило на отношения Алены с Глебом, но почему-то снова и снова ее мысли обращались к нему.

Его забота, нежность, сдержанная, даже суровая, пробивались сквозь все Аленины огорчения и настроения. Ей всегда было хорошо с ним, и всегда она чувствовала, что бесконечно обязана ему. Но, странно, это чувство не тяготило. Оно просто вызывало желание сделать для него что-то хорошее. И сейчас, нащупывая в памяти это желание, Алена старалась найти, чем порадовать Валерия — Вершинина, чем передать ему свою любовь. Осторожно, чтоб никто не заметил, она смахнула нитку с его плеча. Так молча они кружились, глядя друг другу в глаза, Валерий чуть сжимал ее пальцы, и Алена ощущала, что и он нашел какую-то крупицу для роли. Крупицу, но удержишь ли ее?

«Ищите и опять ищите! — всегда говорила Соколова. — Второй раз найти легче, в третий еще легче, а в тридцатый, глядишь, само придет. Работайте!»

Алена посмотрела в угол, где сидели педагоги. Анна Григорьевна разговаривала, но взгляд ее сопровождал кого-то из танцующих. Кого? Женя танцует с Зоей Степановной, преподавательницей танца, и лицо у него такое, словно он обнимает бомбу замедленного действия; вот Агния с сияющим Сергеем, Глаша с Джеком (конечно, спорят!)… Ага, Анна Григорьевна следит взглядом за Лилей… Из-за плеча Огнева на Алену глянули широко раскрытые, недоумевающие Лилькины глаза.

— Ирина Сергеевна такая хрупкая, нежная, нуждается в твердой мужской руке, которая вела бы ее и оберегала, — сказал Валерий.

— Рука должна быть не только твердая, но еще и любящая и любимая, — ответила Алена резко.

Валерий посмотрел на нее вопросительно: почему это Маша так странно разговаривает с Вершининым?

— Не знаю, ну совершенно не знаю, что делать с Лилькой?

— А я о ней сказал — когда насчет твердой мужской руки, — объяснил Валерий. — Она, особенно сейчас, сама не выплывет.

Алену поразила неожиданная мысль.

Не раз на уроках мастерства говорили о содержании слов «привычный, привычка, привыкнуть», о том, какое значение в жизни имеют привычки. Ведь можно привыкнуть и перестать замечать как дурное, так и хорошее…

Лилины отец и мать — самые близкие люди — вытолкнули из своей жизни, обманули девятилетнего ребенка. Она еще не понимала запутанных человеческих отношений, а жестокую, незаслуженную обиду запомнила навсегда, поняла и привыкла считать, что самые близкие, любящие, да, любящие люди ненадежны, и, значит, верить нельзя никому. А если никому, то чем Гартинский отличается от других? Алене стало страшно. Жалость обожгла, словно Алена проглотила горячий уголь.

— Если б Сашка влюбился в нее, понимаешь, как Тузенбах в Ирину… — услышала вдруг Алена.

— Что? — оборвала она Валерия. — Огнев? Да ты спятил! Огнев! — повторила она таким тоном, будто. Валерий предлагал бросить Лику стае волков. — Огнев! Сегодня он миленький, а завтра вроде цепного пса… Вообще бешеный! Лильке нужен спокойный человек! Ровный, мягкий, веселый. Вот если б Миша не женился на Маринке!.. Выдумаешь ты — Саша!

После вальса Алена хотела подойти к Анне Григорьевне, но там Зоя Степановна показывала, как Женя, боясь отдавить ей ноги, старался держаться подальше и в конце концов потерял ее. Их окружили, смеялись, и Алена, крепко обнимая Лилю, смеялась. Потом Зина объявила весело:

— Последний танец перед выступлением курсовой самодеятельности! — И пошла по кругу первая, таща за руку Валерия.

— Ты чего скисла, Елена? — раздраженно спросил Джек, прихватывая ее за талию.

— Наоборот, очень хорошо все. Очень хорошо.

— Раз «очень хорошо», для тебя — плохо, — безапелляционно сказал Джек и, насмешливо щурясь, воскликнул патетически: — «А он, мятежный, просит бури!»

Алена смолчала. Тогда он с притворным участием спросил:

— Как поживает твой идеальный герой?

— Что? — угрожающе протянула Алена. Она отлично поняла, о ком речь, но ее до того извели цинично-практические рассуждения Клары по поводу Глеба, что она вскипала при малейшем намеке.

— Ты чего бесишься? — Джек отчетливо произнес: — Я спрашиваю: как твой великолепный кэп?

В этот момент легко, с шиком пристукивая каблуками, их нагнал Олег в паре с Ликой и, чуть не налетев на Джека, озорно ткнул его пальцем под мышку. Лика громко засмеялась, но глаза ее оставались застывшими, удивленными. Ей было невесело на этой вечеринке. И Алена это поняла.

— Уступила бы ты ей своего уютного кавторанга. Тебе он все равно надоест. А Лильке такая тихая пристань вполне… — равнодушным тоном дразнил Джек и пристально следил за лицом Алены.