«Перед каждой новой ролью робеешь, подсекает такой же страх, как перед первым шагом на сцене. И каждую роль находишь иначе, чем предыдущие», — говорил известный актер. Неужели правда — всю жизнь так? Неужели никогда и не будешь знать, чем помочь себе, как найти «истину страстей, правдоподобие чувств»?

«Нет более неуловимой, жестокой и мстительной профессии, чем наша, — сказал на прощание этот большой артист. — Нельзя относиться к ней легкомысленно, без унижения, без жаркого чувства ответственности — иначе она опустошит вас, превратит в эрзац человека».

«Об этом надо помнить Джеку, — подумала Алена. — Он странный: вот ведь и умный, и начитанный, и способный. Конечно, далеко ему до Сашки, но все-таки… Почему все-то у него с вывертами? Ведь есть в нем хорошее — не подхалим, не мелочный, у него всегда собственное мнение… Но много в нем и мусора, иногда он так смотрит, что плюнуть хочется. Как они с Сашкой ненавидят друг друга — за что?!»

— У него, видите ли, воображение невообразимое, черт его знает, откуда прет! Наверняка он будет и режиссером, — неожиданно прямо в ухо Алене сказал Валерий. — Твое драгоценное мнение, Ермолова?

Алена нередко задумывалась так, что не замечала ничего вокруг. А сейчас, за шумом голосов, смеха, звона посуды, вовсе не уловила, о чем говорил Валерий.

— Ты про кого? — но тут же догадалась, что речь об Огневе. — А-а! Вот уж не знаю, кем он будет и куда его шарахнет это самое воображение.

Лиля засмеялась и махнула рукой:

— С ней нельзя говорить о Саше, они просто обожают друг друга!

— Вовсе нет! Почему? Я вполне объективно…

Но Лика не дала ей говорить, хитро подмигивая, засмеялась и зажала Алене рот. В эту минуту Сережа возник в дверях, чтобы его слышали в обеих комнатах.

— Внимание! Внимание! — крикнул он. — Для полной утряски ужина предлагается медленный фокс!

Валерий встрепенулся, сжал Аленино плечо и вдруг сразу обмяк. Она поняла, что он хотел бы танцевать с ней, но не решался оставить Лилю. Алена вскочила, как бы говоря, что Валерий, конечно, выберет из двух не ее, и решилась подойти к Сычеву. Однако не успела. Первый танцор курса — Олег подлетел к Лике и, будто на экзамене, по всем правилам, с блеском и изяществом склонился перед ней, приглашая на танец.

Валерий весело поднял ее с дивана:

— Придется уж нам с тобой!

— Кем бы он, по-твоему, стал, если б жил в наше время?

Алена поняла его сразу. С этого семестра полным ходом пошла работа над вторым актом «Трех сестер». Сцена Маши и Вершинина давалась нелегко. Алена и Валерий делали этюды, обсуждали, спорили, репетировали и неотступно носили в себе сомнения, поиски, находки. Поэтому разговоры между ними возникали внезапно, и каждый мгновенно включался в ход мыслей другого.

— Думаешь, он не был бы военным? Почему? — с интересом отозвалась Алена.

— Вершинин, понимаешь, случайно военный. Любит природу, цветы, всякую красоту, свет, простор. Любит своих девочек, вообще людей. И все рассуждает о смысле жизни, о человеческих чувствах, отношениях, счастье… Гуманист он.

Алена подумала про Глеба.

— Гуманист может быть отличным военным.

— Да нет! Не то! — сжав Аленину руку, поспешно возразил Валерий. — У него, понимаешь, ум, склонный к гуманитарной деятельности. Ну, пойми: запихнул меня батя в электротехнический, а мне все эти колебания частиц, волны… Я на лекциях читал пьесы, играл (в воображении, конечно) разные роли, думал о книгах, смотрел на ребят и угадывал, у кого какие мысли, желания, кто какой будет в зрелости, в старости. Поняла? Наши военные, пусть прекрасные, гуманные люди, но им надо понимать и любить технику.

— А-а, ну да! — согласилась Алена, вдруг тяжко вздохнула. — Мучение головой понимаешь, а в грудь не входит! Я бы на месте Маши хоть уроки давала, что ли… музыки… языков… Ведь три языка знает!

После разговора по душам Алене стало особенно трудно оправдать для себя праздную Машину жизнь.

Несмотря на дружелюбие, в разговоре по душам Алене высказали все, что думали о ней.

— Если б ты была бездарностью, — необычно волнуясь, говорил тогда Огнев, — меня бы мало тревожило твое… ну, скажем, отношение к работе, вообще к профессии, к жизни. Но ведь вы обе очень… Да, очень талантливы. А ты совершенно загородила Лилю от нас, от курса, с ней черт знает что происходит. И обе вы совершенно не уважаете свой талант. Талант, если хочешь, не только тебе принадлежит, ты обязана его растить, — ты не смеешь валять его в грязи…

— Извините, Саша, — неожиданно перебила его Анна Григорьевна, — вы коснулись того, о чем пришло время говорить со всеми, в особенности с Леной сейчас. Талант — ответственность. Талант — общественное достояние, это аксиома. Все, чем одарила нас природа, — не наше, и мы обязаны отдать все людям. Развивать и отдавать, развивать и отдавать. Иначе мы не лучше стяжателей. Если нам доверят общественные деньги, мы не позволим себе их растратить или присвоить? Почему же талант можно держать под спудом, прожигать, спекулировать им? Потому что это не материальная ценность и никто нас не поймает за руку — так? Особенно, если еще навести этакую романтическую тень — мы, мол, люди искусства, мы «какие-то не такие», для нас и закон не писан! — Глаза Соколовой жгли, голос звенел, слова врезались в память. — Все это бред! Измышления распущенных людей. Мы никакие не особенные. Как все, можем отдыхать и веселиться и, как все, обязаны регулярно и ежедневно — запомните: регулярно и ежедневно — работать. Работать, отдавая все без остатка, честно — по способностям. А уж если обязательно хотите чем-то отличаться — пожалуйста! Повышенной требовательностью к себе, повышенным чувством долга, повышенным вниманием к людям, повышенным чувством коллективизма. И работать обязаны, — Соколова вдруг хитро улыбнулась, — ну, не меньше чем восемь дней в неделю.

Эти ее слова и вошли потом в гимн мастерской.

Алене казалось тогда, что она поняла все до донышка, никогда уж больше не собьется, всегда будет работать, сколько сил хватит. С того дня все в своей и Лилиной жизни Алена подчинила работе. Даже встречи с Глебом жестко регламентировала, огорчая его, причиняя боль себе, но — работать так работать! Нет, как же может Маша?

— Молодая, здоровая, образованная и… ничего для людей! — вырвалось у Алены.

— Бытие определяет сознание! — с горечью ответил Валерий. Он танцевал не бог весть как, но не так уж часто им удавалось поговорить без Зины, и они торопились, даже перебивали один другого: общая работа, общие тревоги и недоумения сблизили их, сделали интересными друг для друга. — Бытие ведь не только еда, одежда и прочие материальные блага! Бытие, Ленка, это, понимаешь, еще и чувства и отношения. Помнишь, как у Маркса: «Мое отношение к моей среде и есть мое сознание». На днях мы говорили об этом с Сашей… Ты не любишь его, я знаю, а зря — он исключительно умный парень…

Алена подумала, что и Валерий вроде Жени: подобен колбасе. Последнее время, занятый хлопотами о свадьбе с Маринкой, Миша немного отдалился от Огнева. Сашу тут же пригрела Зина — они всюду появлялись втроем, — и Валерий явно попал под огневское влияние, впитывал его «начинку».

— Мы, понимаешь, поверхностно, бездумно подходим к основам: сдать экзамен и забыть. А потом философское учение размениваем на пошлый житейский практицизм…

Сзади кто-то обнял Алену, и по особой цепкости руки она узнала Джека, он пронзительно шепнул ей в ухо: «Следующий танец мой!»

Валерий проводил его недоуменным взглядом.

— Вот с ним, например, поговори — забьет «материалистическими» изречениями: «Придем к изобилию — и станем все хорошими». Так это все просто!

Алена слушала и думала, что вот Валерий и красив-то, и талантлив, и умен, всем девушкам нравится до смерти, а ей только на минуточку в день знакомства понравился, и тут же как рукой сняло — почему?

— Слушай, — вдруг спросила Алена, — а тебе хочется сыграть современную пьесу?

— А ты думаешь!.. — Валерий на минуту крепко прижал к себе Аленину руку. — Ой, до чего хочется! Но ведь, понимаешь, нужно разобраться в прошлом, чтобы лучше оценивать настоящее.