— Первым в ближайшую среду мы предлагаем самоотчет «колхоза имени Петровой». То есть Петровой, Яхно, Амосова и Лопатина. Вопросы есть? — закончил свое сообщение Саша.
Огнева обступили, допрашивали: что такое «самоотчет», в чем отчитываться — в творческих или человеческих вопросах?
— Творческое от человеческого неотделимо, — ответил Огнев категорически. — Стандартной формы нет. Кто как хочет, так и расскажет о себе.
— И для чего, например, мне нужен этот «спектакль»? — протянул Джек.
— А если курсу нужен? — крикнул Олег.
— Разве все на свете должно делаться только для тебя? — с наивностью спросила Агния.
— Не хочет — не надо, без его самоотчета обойдемся, — отрезала Глаша. — Предлагаем поговорить по-товарищески, указать друг другу и на положительное, и на недостатки, ошибки.
— Разделают нас под орех, — сказала Лиля с деланно тяжелым вздохом.
— Тебя-то еще неизвестно, разделают ли, — нарочито громко ответила Алена. — А уж меня раздерут на клочья, налепят ярлыков, заклеймят позором. Пошли!
— Все только о тебе и думают! — раздраженно крикнул вслед ей Олег. — Центропуп Вселенной!
— Да ведь ясно сказано: дело добровольное, — сказала Глаша. — Кто не хочет, кто боится…
Алена остановилась:
— Боится? Это вас-то? Идеальные герои! Прикажете отчет в письменном виде?
— Подпись в месткоме или у нотариуса? — подхватила Лиля.
— Нечего ломаться, — оборвал Миша.
Саша только дернул плечом и отвернулся.
— По-человечески, будете или не будете отчитываться? — спросила Глаша.
— Ах, пожалуйста, пожалуйста!
Алена смутно ощутила, что делает опасный поворот. Но отказаться, чтобы подумали, что она струсила? Конечно, нет. Только зачем было задираться? Впрочем, все равно. Что, в конце концов, произошло страшного? Кому какое дело? Ну, перехватила с развлечениями, ну, хуже работала, ушла из «колхоза». Ну, тройку схватила — так сама же и осталась без стипендии, и никого это не касается. Имеет человек, в особенности художник, право на ошибки? Алена отлично понимала все, но… одно дело понимать самой, и совсем другое — признаться перед товарищами.
Первый самоотчет прошел шумно.
Аудитория была ярко освещена, празднично убрана: стал президиума покрыли плюшевой скатертью, по стенам висели плакаты:
«Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали. Ленин».
«Актера нельзя воспитать и обучить, если не воспитать в нем человека. Ермолова».
За стол президиума пригласили Анну Григорьевну, Галину Ивановну, Мишу, выбранного председателем, и секретарем — Сережу. Один стул остался свободным — Огнев сказал, что Валя Красавина придет позже — ее вызвали в райком.
У Алены с ней были не близкие, но добрые отношения, однако присутствие Вали как представителя институтского бюро комсомола не радовало. К тому же Валентина дружила с Глашей.
Каждый из членов «колхоза» коротко рассказал, как живет и работает, чего хочет достичь, какие свои недостатки знает и как старается их преодолеть, объяснил тот или иной свой поступок, и каждый по-своему упоминал об уходе Алены. Все считали и себя виноватыми, но Глаша сдержанно добавила, что «к сожалению, Алена все же показала себя как личность легкомысленная и склонная к богеме». Олег, кипя и размахивая руками, назвал Алену ренегаткой, зазнавшейся, зарвавшейся, оторвавшейся. Женя мрачно сообщил, что он не может судить объективно, так как «глубоко разочаровался в Елене Строгановой». Даже кроткая Агния огорченно признала: «Аленка слишком уж самолюбивая и упрямая стала».
В прениях больше всего говорили о Глаше. Как бессменный староста она досадила многим — ей припоминали обиды чуть ли не полуторагодовой давности, упрекали ее в нетерпимости, деспотизме. Но говорили о Глаше и много хорошего.
Агнию на курсе любили за исключительную доброту, деликатность, незлобивость. Только Джек, да и то с необычной для него мягкостью, заметил:
— Извини, но иногда твоя доброта — на грани беспринципности.
Джека не поддержали. Женьке досталось за недисциплинированность и лень.
— И все личные переживания сразу отражаются у него на работе. Просто невозможно! — пожаловалась Глаша.
Олега тоже пробрали.
— Загорается — пых! — и тут же остывает. Разве так чего-нибудь добьешься? — нравоучительно говорил аккуратный Сережа. — Советую Олегу тренировать себя на выдержку, настойчивость, бороться с неровностями характера. Но не могу не отметить его чуткости, внимания к товарищам и редкого умения прийти на помощь. В связи с этим должен выразить удивление по поводу инцидента с Леной. — Сережа с укором и смущением посмотрел на нее. — Полагаю, что в основном она виновата сама.
Большинство считало, что виновата сама.
— В ней прорезался бешеный индивидуализм, — коротко определил Огнев. — И вообще… Но это разговор особый.
У Алены заныло под ложечкой: ох, припомнит он встречи на лестнице.
Целиком сторону Алены принял Джек и безоговорочно обвинял во всем Глашу.
— Опоздала родиться тиран Падуанский! И при этом бюрократическое мышление: кроме распорядка, расписания, плана, — никаких интересов, — возмущался Джек. — Случись наводнение, землетрясение или другой какой катаклизм, Петрова все равно запишет: кто опоздал и кто не явился. Ни один яркий человек не может втиснуть себя в ее диетический образ жизни. Не может и не должен!
Алена понимала, что союзники у нее не те… Лиля пренебрежительно заявила, что Глашина нетерпимость может быть хороша для старосты, но дружить с ней — значит потерять свою индивидуальность.
Коля Якушев не блеснул ни умом, ни красноречием.
— Глафира вообще невозможно въедливая, — начал он. — Вот на других курсах старосты… — Он задумчиво поискал слово и, видимо подобрав самое точное, весело вскинул голову: — Ничего! При чем тут ваш смех? — Коля обиженно оглядел дружно хохотавшую аудиторию. — Я верно говорю: везде старосты — всегда вообще можно договориться. А уж наша Глафира… На полминуты опоздаешь, стулом скрипнешь на лекции — она из тебя всю душу выпилит. Вообще даже не знаю, как и назвать такую принципиальность. — Хмуро переждав новый взрыв смеха, Коля глубокомысленно вздохнул. — А Лена вообще натура такая… Натура вообще индивидуальная. И я не могу высказываться под ваш бессмысленный смех!
Да, «союзники» были «не те»…
Зина впрямую ничего не сказала об Алене, но в каждом ее слове Алена слышала осуждение.
— Я в основном буду говорить о Глаше, — начала Зина и расправила большой лист бумаги с какими-то заметками. — Вот — нетерпимость, вот — деспотизм. А куда направлены эта нетерпимость, этот деспотизм? Направлены на благо коллектива или на отдельных личностей. — Зина глянула на Алену. — Не буду приводить примеры — они всем известны. Как староста Глаша, конечно, деспот, и я сама на нее иногда обижаюсь. А потом думаю: она права, — Зина говорила тоном заправского оратора, только маленькие руки, крутившие карандаш, выдавали волнение. — У Глаши потрясающее чувство коллективизма. А разве ей легко? Например, с Колькой, когда он за свою жизнь ни одной книжки до конца не прочел; или с Володькой, если все его мировоззрение вокруг буги-вуги и рок-н-ролла? Или с Джеком, который «почитает всех нулями, а единицею себя».
Алена замерла, ожидая, что Зина так же метко скажет и о ней, но Зина только глянула на нее и продолжала:
— А я преклоняюсь… Да, да, преклоняюсь перед этим… перед этим потрясающим чувством. И надо отметить, у всех членов «колхоза» очень сильное чувство коллективизма, чувство товарищества. И пусть нетерпимость, пусть деспотизм, если они поставлены на службу коллективу.
Зине захлопали. Она поморгала, будто от яркого света, потом озабоченно посмотрела на Глашу и робко, по-домашнему, сказала:
— Вот только… не знаю… Может быть, это получится плохо в семейной жизни?
Все засмеялись, засмеялась и Глаша, и Алена почувствовала, что Глаше действительно весело, что самые обидные слова не создали между ней и товарищами отчуждения, какое ощущала Алена. Алена следила за выражением лица Анны Григорьевны. Но ей не удавалось определить, кому возражает, а с кем соглашается Соколова: Анна Григорьевна вместе со всеми смеялась, что-то тихо говорила Галине Ивановне, и в глазах было видно только горячее, острое внимание ко всем.