Сквозь оправдания, какие придумывала себе Алена, все явственнее проступала тревога от беседы Соколовой после зачета. И то, что говорила тогда Анна Григорьевна, Алена сейчас понимала совсем иначе.

На разборе зачета Соколова сказала: «Действуете вы органично, партнерам не мешаете». Алена услышала в этом замечании положительное и самое важное. Реплику: «Но вы могли сделать обе роли куда богаче, интереснее» — тоже восприняла как похвалу, признание больших возможностей, то есть таланта. Остальное, по существу очень обидное, Алена смягчила для себя уже не новым утверждением: «Сплошная педагогическая дипломатия». Сейчас, растревоженная настроением Зины и Валерия, тем настроением, какое (Алена отлично знала!) бывает после хорошей репетиции, она почувствовала себя несчастной.

Зина! Алена вспомнила ее первый этюд на первом курсе. Сентиментальный этюд под названием «Красная роза». Зина была юннаткой, вырастившей необыкновенную розу. Войдя в оранжерею, она увидела, что цветок сломан. Зина вытаращила глаза, стиснула руки на груди, закрыла глаза, выжала две слезинки, с невероятным ужасом, как неразорвавшуюся мину, взяла сломанный цветок, страстно поцеловала его и со стоном выбежала вон. С тех пор «Красная роза» стала рабочим термином на курсе, и, если у кого-нибудь в этюде появлялись сентиментальность, бессмыслица, наигрыш, напряжение, ему обязательно говорили: «Привет от «Красной розы», или просто: «Красная роза!»

И вот даже Зина — «Красная роза», Зина опередила её! Да. Надо же это понять наконец! «Четверочка, не выше», — сказала Алене Соколова таким тоном, что стало ясно: четверочка чахленькая. А Зине совсем иначе говорила: «Хорошая, полная четверка…»

Как же это случилось? Ведь работала же!

Только накануне зачета на прогоне она от начала до конца посмотрела сцену Софьи и Чацкого. Посмотрела и кисло сказала Лиле: «Неплохо. Конечно, вытягивает Валерий. И Глаша — хорошая Лиза!» А ведь, по совести-то, разве Софья была плоха? Если сравнить с «Красной розой» — небо и земля!

Алена подошла к темному окну, не зная, чем заняться. У Зины по общеобразовательным — пятерки, а она — без стипендии. Докатилась!

В дверь опять постучали. Не успела она ответить, вошел Джек.

— Елена, собирайся, поехали!

В другую минуту ее насмешил бы его тон, почти приказание, но сейчас это возмутило ее.

— Ты чего командуешь? Никуда я не поеду! — Она снова резко повернулась к окну.

Джек подошел к ней, обнял за плечи, заглянул в лицо.

— «Скажите, отчего? Приезд не в пору мой?»

Слова из «Горя от ума» точно ошпарили Алену. Она грубо сбросила с плеч руку Джека.

— Делать мне больше нечего, кроме твоих танцулек! Надоело! Высокоинтеллектуальное занятие!

— У тебя жар? — отступив, удивленно разглядывая ее, спросил Джек. — Или белены объелась?

— Объелась, — с вызовом сказала Алена. — Надоели сомнительные компашки. — И стала перебирать на этажерке книги.

— Та-ак! — протянул Джек, видимо, стараясь разгадать причину ее необычного решения. — Кстати, я этого встретил… помнишь… Леонтия. Зол на тебя грандиозно. — Он замолчал, видимо, ожидая расспросов.

Алене стало противно. В руки попалась тоненькая книжечка «Три сестры», Алена будто именно ее и искала.

— Ты уж не влюблена ли? — спросил Джек и сел рядом.

Алена промолчала.

— «Счастливых соперников у меня не должно быть», — сказал Джек словами Соленого, роль которого он играл. — «Соперника я убью».

За шуткой Алена услышала что-то неожиданное и опять промолчала.

— Слушай, Прекрасная Елена, выходи-ка ты за меня! — Интонация была ироническая, но голос звучал искренне. — Грандиозное предложение, верно? — Джек засмеялся. Ее молчание, видимо, смутило его, он вдруг заговорил поспешно, будто оправдываясь: — Кстати, этому холую Леонтию я пригрозил, что морду набью. Он черт знает что плел!

— Ах даже пригрозил? Колоссальная, грандиозная смелость! — деланно восхитилась Алена.

— Слушай, Ленка, — вдруг оборвал себя Джек. — Если б я всерьез тебе… Ну, вообрази на минуточку… всерьез… это самое… руку и сердце?

Алена отмахнулась:

— Разыгрывай кого-нибудь другого.

— А вдруг я всерьез? — Он сжал ее плечо.

Алена ударила его по руке и встала.

— Ищи себе невесту солидной фирмы! Сам же проповедуешь: жениться надо с грандиозными удобствами. — И по-вологодски на «о», с распевом: — Катись, мило-ок, катись подале!

Джек вскочил, багровея от злости.

— Я сам — единственное чадо вполне обеспеченных родителей! Агрономов со сказочной алтайской целины! С твоим талантом… — Он стремительно обнял ее, она отшатнулась и с силой разорвала стиснувшие ее руки.

— Убирайся ты к черту! Нет у меня никакого таланта! Надоело! Дурацкие разговоры, танцплясы, выпивоны — все к черту!

— Ну и характерец! — раздраженно рявкнул Джек и тут же улыбнулся, спросил вкрадчиво и насмешливо: — Надеюсь, ты не приняла всерьез эти страсти-мордасти?

Алена захлопнула дверь, вытолкнув его из комнаты, и повернула ключ. Все в ней клокотало, как в кипящем котле. Только работать, только работать, работать! Талант? Где он? Работать! Столько упустила! Надо бы начать с этюдов. Только с кем? Сережа Ольсен уехал. Тамара Орвид не станет на каникулах заниматься. Если с Валерием? Встречи Маши и Вершинина, их прогулки? Где же они гуляли? О чем говорили? Она представила себе, как Маша с Вершининым встречаются ранней весной в роще за городом… Он целует ей руку. Они идут рядом, он слегка поддерживает ее под локоть. Срывает для нее подснежники… Но разве Зина отпустит Валерия хоть на час!

«Три сестры» будут одним из дипломных спектаклей», — сказала Анна Григорьевна. Надо пока хоть прочитать все о пьесе, о Чехове — так ничего и не успела за полгода, все некогда.

Наутро Алена набрала в библиотеке книг и принялась жадно глотать статьи, воспоминания письма и, наконец, набросилась на главу «Три сестры» в книге о чеховской драматургии. И стала вспоминать, что говорила Анна Григорьевна, — ее рассказы были настолько живее, точнее, умнее, чем в книге. Почему же тогда Алена не поняла и половины? Не запало в душу? Ну нет! Теперь она станет работать иначе, теперь ей понятно, что в Маше — это такая глубина, до которой ей, Алене, еще добираться и добираться. «…Человек… должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Или знать, для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава»: «Для чего живешь? — повторила себе Алена. — Для чего? Почему раньше не задумывалась об этом? Если честно-то самой себе ответить — для чего? Чтобы стать актрисой. Конечно, есть и много другого, но то — дальше, а вот ощутимо душой и телом, каждую минуту, во сне и наяву — стать актрисой!»

А у Маши? «Все пустяки, трын-трава». Алена долго сидела, закрыв глаза, старалась проникнуть в тесный, пустой мир, где жила Маша. Нелюбимый, глупый, бестактный муж и… все! Даже на рояле играть бросила: «Уметь так играть и в то же время сознавать, что никто тебя не понимает!» Понятно, бросила — только себя мучить. «…Уходишь от настоящей, прекрасной жизни, уходишь все дальше и дальше в какую-то пропасть», — говорит Ирина. Маша молчит, молчать тяжелее. Алена попробовала представить, что было бы с ней, если б она потеряла будущее. Вот отморозила бы тогда ноги, осталась бы калекой, и ничего впереди — ни театра, ни любви… «О-о-ох!» — Она невольно застонала и, как вдох, задержала в себе это ощущение конца счастья, конца жизни. И открыла глаза. Так захотелось с кем-нибудь поговорить, поделиться!

И произошло, как ей показалось, чудо. Раздался негромкий, четкий стук в дверь. Алена открыла глаза и увидела… капитана Глеба Щукина.

Дня через два после ночного знакомства он зашел узнать, как ее здоровье. От тяжкого смущения (что думает о ней капитан, что подумают девчонки!) Алена словно онемела, Глеб предложил в одно из ближайших воскресений свозить девушек за город, а сам как в воду канул.

И вот он явился, смущенный, объяснил, что был в командировке и недавно вернулся и зашел пригласить ее проехаться за город.