— Почему люди говорят не то, что думают? — спросил Алеша.
Алена изумленно выпрямилась.
— Кто тебе сказал?
— Сказал? — Алеша усмехнулся. — Сам замечаю.
— До чего же ты умница! — восхищенно воскликнула Алена и, забыв, что перед ней девятилетний ребенок, хотела было рассказать, как много написано об этом у Станиславского и как важно для актера как раз это умение докопаться, понять, что думает человек, когда говорит совсем о другом.
С улицы донесся голос почтальона тети Нади:
— Дома кто есть? Письмо тут артистке вашей.
Письма Алене приходили нередко, больше всего от Жени (в стихах и прозе), писали Агния, Глаша и Олег. На этот раз почерк она не сразу узнала. На листке, вырванном из тетради, стояло всего лишь: «Ленка! Если ты действительно друг — приезжай не позже двадцать пятого. Не приедешь — проклятую литературу провалю. Лиля».
Точно сквозняк ворвался в голову Алены, Конечно, Лилька провалит. Не умеет сама заниматься. Если к двадцать пятому… Ехать сутки, а сегодня уже двадцатое — значит, выезжать через четыре дня! Мама расстроится, и Лильку бросить нельзя…
Алена сдружилась с Лилей еще в дни первых зимних каникул. Глаша уехала к родным в Щербаков. Агния — к матери в Таллин. Алену тоже тянуло домой. Но провести каникулы в этом, еще так мало знакомом ей городе, вдоволь походить в театры, музеи, осмотреть исторические места, наконец, просто побродить по улицам, садам, набережным было слишком заманчиво — и она домой не поехала.
Однако, проводив подруг, Алена затосковала. Правда, Женя, продолжавший «гореть» в «вихре огненном», да и Олег обещали походить с ней и в музеи, и в театры, но оба жили в семьях, а Женя к тому же был единственным мужчиной в доме — забот у него хватало.
Алена обрадовалась, когда на третий день каникул к ней зашла Лиля Нагорная. Остановившись в дверях, она сказала с виноватой улыбкой:
— Миша уехал к родным в колхоз и Сашку сманил. Одной скучно очень.
— И мне тоже, — Алена втащила Лилю в комнату и принялась расстегивать ее шубку. — Заходи.
После экзамена о Строгановой и Нагорной заговорили как о самых талантливых девушках на курсе. Это усилило их интерес друг к другу. Поэтому, вероятно, и пришла Лиля к Алене, и Алена особенно обрадовалась ей. С этого дня они почти не разлучались до конца каникул. Лиля охотно оставалась ночевать у Алены в общежитии. Однажды Алена переночевала у нее в заставленной дорогой и неудобной мебелью комнатке, которую Лиля снимала в семье друга своего отца.
Каждый день Алена открывала подруге новое и непонятное для себя. Все-то они воспринимали по-разному, все рождало споры. В музее Алена подолгу простаивала у понравившихся картин. А Лиля быстро уставала и, рассеянно обойдя зал, садилась на банкетку.
Как-то, глядя на мадонну с младенцем, Лиля сказала вдруг:
— Маленьких детей легко любить, а когда вырастут, оказывается, мешают. Зачем только и родились?
— Кому это мешают?
Лиля засмеялась.
— Да прежде всего родителям! У меня, например, никогда не будет детей!
Алена возмутилась:
— Ты какая-то ненормальная!
— Я просто лучше тебя разбираюсь в жизни.
Алена взглянула в смеющееся Лилино лицо, подумала, что та дразнит ее.
Однажды, переходя мост, они залюбовались открывшимся видом. Лиловея у гранитных берегов, уходило вдаль снежное русло реки. Пушистые крыши, белый узор присыпанных снежком подоконников, карнизов, лепных украшений делали дома набережной легкими. За решеткой сада чернели стволы деревьев в белых брызгах снега. Выше деревья становились прозрачными и дымкой растворялись в небе с сиренево-серыми пятнами низких облаков.
— До чего хорошо! — останавливаясь у перил, негромко сказала Алена. — Я даже не представляла, что город может быть таким задумчивым… одушевленным… почти как море!
— А на меня эта красота тоску нагоняет! — не то раздраженно, не то капризно возразила Лиля, потянула Алену за руку. — Пойдем!
— Почему? Почему тоску?
— Мысли всякие в голову лезут. А жить надо не думая.
— Как не думая? Как не думая, когда самое интересное на свете — думать! — вспылила Алена. — И как ты хочешь стать актрисой, не думая?
— Ну, о ролях думать — это другое!
— Роли-то ведь — тоже жизнь, — не унималась Алена. — Надо о жизни думать! И это самое интересное — наблюдать, осмысливать, разбираться!
Лиля засмеялась.
— Смотря какая жизнь! Бывает, что и разбираться-то противно! — И, крепко взяв Алену за руку, она вдруг с заискивающей ласковостью заглянула ей в лицо. — Не обращай на меня внимания. Это я так!
Алену злило ее недоброе, пренебрежительное отношение ко всему и ко всем.
— Если тебе никто и ничто не нравится, зачем же тянешься ко мне? Почему не дружишь, к примеру, с Патокиной? — резко спросила Алена.
— С тобой интереснее.
— Пожалуйста, не замазывай! — оборвала Алена. — Если, по-твоему, все плохи, значит, прежде всего ты и сама не золото! Не хочу… не хочу вообще иметь с тобой ничего!..
Круто повернувшись, она освободилась от Лили, перебежала на другую сторону.
— Лена! Ленка! Что ты? Подожди!
Алена не оглянулась, свернула за угол, вскочила в первый остановившийся троллейбус.
Подойдя к дому, она обнаружила в авоське котлеты, хлеб и пирожные, купленные на общие с Лилей деньги. Как глупо! Что теперь с этим делать? Гнев прошел — долго сердиться Алена не умела, — стало неловко, досадно, что так грубо вела себя. Минут через пятнадцать вошла Лиля, стала извиняться, что-то объяснять.
— Ладно! — прервала ее Алена. — Раздевайся, а я пойду котлеты поджарю.
Обе старались не ссориться больше, говорили о посторонних вещах, и тут впервые завели речь о «Тихом Доне», о Григории Мелехове. Алена осуждала его «за безответственность в общественном и личном», за двойственность, безволие, эгоизм, но признавала, что его жалко, потому что много в нем и хорошего, обаяние есть. Лиля с ней соглашалась и вдруг неожиданно сказала:
— Сашка Огнев на него похож.
— Ты что! — Алена с удивлением заметила, что будто бы и обиделась за Огнева, она поспешила объяснить: — Мне, наоборот, он кажется принципиальным до тупости.
Лиля засмеялась.
— Он, конечно, принципиальный! Но про тупость — это ты пальцем в небо. Нет, он, знаешь, чем на Григория похож? Такой же добрый и бешеный.
— Он добрый? — с недоумением возразила Алена. — Ему бы прокурором быть!
Лиля замахала руками.
— Он только издали колючий… А между прочим, он про тебя тоже нелестно отзывается.
Алене отчаянно хотелось спросить, что же такое говорит про нее Огнев, но она лишь пренебрежительно пробурчала:
— Очень рада. И вовсе не желаю ему нравиться. — И принялась собирать посуду со стола.
Лиля, откинувшись на спинку стула, смотрела на нее критически:
— Говорит, у тебя на голове перманент, а в голове манная каша. Глупо, конечно.
Алена уронила вилку, нырнула за ней под стол и, поднявшись, краснея от злости, сказала раздельно и четко, как упражнение по технике речи, страстно желая, чтобы Лиля передала ее слова Огневу:
— Штампованный, стопроцентно правильный кретин из плохой пьесы.
Лиля расхохоталась:
— Ты совершенно не разбираешься в людях!
Алена постаралась не показать, что разговор задел ее, и когда Лиля предложила пойти к ней переночевать, охотно согласилась.
Лилины хозяйки ошеломили Алену своим властным гостеприимством.
Обе, мать и дочь, твердили, что очень рады ее приходу и что они, «как глубоко русские, не привыкли садиться за стол без гостей», приглашали приходить «запросто к обеду», расспрашивали Алену, кто ее родители, как она решилась стать актрисой, чувствует ли она в «душе талант», а в заключение мать — Полина Семеновна — сказала:
— Да, народ наш даровит. Оч-чень даровит! Ведь вот и в старое время в артисты шли по большей части не из интеллигенции.
Слова ее Алену задели.
Любезно извинившись, хозяйки вернулись к прерванным занятиям — «смотру весенне-летнего обмундирования», — как выразилась младшая, Ремира Петровна.