Маленькая средневековая часовня стоит, сильно накренившись, на специальной платформе, пристроенной к мосту. Того и гляди упадет! Насколько мне известно, подобных часовен в Англии всего четыре: в Уэйкфилде, в Ротерхеме, в Дерби и в Сент-Ивзе, что в Хантингдоне. Значит, получается, что эта часовня на мосту, рядом с деревней Вик (прямо за Батом), пятая по счету. Вдумайтесь: пятая на целую страну! И как же так могло случиться, что город — окруживший столь трогательной заботой свою саксонскую церковь — одновременно демонстрирует недопустимую халатность в отношении уникального здания, находящегося в его собственности? Похоже, никого не волнует, что часовня не сегодня завтра рухнет в реку! Ее каменная кладка нуждается в срочной реставрации, железные стяжки ржавеют, и вся конструкция представляет собой жалкое зрелище.

О, сколь медлительны и неповоротливы чиновники в Бате! Ведь если бы часовню восстановили и открыли для широкой публики, то в городскую казну мощной струей потекли бы средства: каждый день сюда приезжали бы люди, желающие осмотреть изнутри неповторимое строение (напомню, их всего пять во всей Англии!)

Вместо того помещение используется совершенно не по назначению. За последние столетия часовня служила инструментальной кладовой, складом боеприпасов для солдат добровольческой территориальной армии и даже тюрьмой. Установленный на крыше старый флюгер в форме рыбки породил местное присловье: если человека отправляли в тюрьму, то говорили: «Сидеть ему над рекой под рыбой».

Первым, что бросилось в глаза по прибытии в Бристоль, был корабль, странным образом совмещенный с системой трамвайного движения.

Дело в том, что суда заходят непосредственно в город Бристоль. Они устраиваются прямо напротив Трамвайного центра и преспокойно дремлют, пока местные работяги сгружают с них бананы. Иногда можно видеть, как посреди улицы стоит корабль в полном снаряжении, а под его бушпритом разгуливает постовой. Городские трамвайчики бегают себе в тени корабельных мачт, а бристольцы не находят в этом ничего странного! За последние девять столетий горожане успели привыкнуть к подобному зрелищу. Зато иноземец, впервые наблюдающий такое странное гостеприимство — когда морские суда хозяйничают в самом центре города, — наверняка придет к выводу, что город грезит о великом будущем на морских просторах.

Должно быть, в Средние века этот порт (а вместе с ним и все графство) являл собой впечатляющее зрелище — одно из самых волнующих во всей Англии. Вы только представьте: корабельные мачты с трех сторон обступают город, подобно густому сосняку, среди них то там, то здесь вздымаются церковные шпили…

Один из тех горе-путешественников, что не в состоянии разглядеть за любым английским городом длинную процессию живых людей и событий, как-то раз заявил мне (причем после долгого и беспредметного разговора, до крайности меня утомившего): «Вам нет никакого смысла ездить в Бристоль! Это глухая, задымленная дыра, в которой абсолютно не на что смотреть».

Не на что смотреть в Бристоле?! Да там выше головы вещей, на которые стоит посмотреть! Лично я мог бы прожить в Бристоле целый месяц и ежедневно выдавать по интереснейшей истории. Я мог бы написать о медных табличках, которые, подобно грибам, вырастают из тротуара напротив здания биржи; а также о «бочках», на которых расплачивались торговцы в былые времена (отсюда возникло выражение «деньги на бочку»). Особое внимание я бы уделил современному университету Бристоля — пожалуй, лучшему во всей Англии. Не забыл бы и Датч-хаус — фахверковый особняк на главной улице города, напоминающий великолепный галеон в порту. Я долго мог бы распространяться о бристольских домах призрения, коих в городе шестнадцать штук. Прежде всего я назвал бы больницы Сент-Питерс и Фостерс с ее замечательной часовней, посвященной Трем волхвам.

Если вести повествование в более грустном ключе, то я бы описал упадок и разрушение, в котором сейчас находится северный портик церкви Сент-Мэри-Рэдклифф (церковь знаменита еще и тем, что, по утверждению Чаттертона, именно здесь были обнаружены стихи Роули [41]). Этот чудесный резной портик тринадцатого века является единственным в своем роде, другого такого вы не встретите во всей Англии. Увы, сегодня изящный каменный ажур потемнел от сажи, но его по-прежнему окружают гротескные резные фигуры, изображающие людей с телами рыб и диковинных зверей. В этом творении средневековый мастер дал волю фантазии: странные, наполовину человеческие существа прячутся в нишах, выглядывают из-за углов здания. Каждая такая фигура — жемчужина чистой воды. И представьте себе, что подобное произведение искусства разрушается на наших глазах в городе, который тратит миллионы на добрые дела!

К сожалению, я никак не мог расстаться с маленькими второстепенными улочками и выбраться в центр. Этот город завоевывает человека своей особой — простой и естественной — манерой существовать. Он словно бы ничего не делает для того, чтобы расположить к себе приезжего, и в этом его сходство с Лондоном. Как и английская столица, Бристоль прячет свое неповторимое лицо в узких переулочках и глухих тупичках. Город ничего не дает тем, кто ничего не ищет. Но к пытливым исследователям Бристоль проявляет неожиданную щедрость, он буквально задаривает посланиями из далекого прошлого: это могут быть причудливые старинные здания, стертые каменные ступеньки, заманчивые дверные проходы и — характерное только для этого города — зрелище корабля, много лет назад застрявшего на пересечении двух улиц.

На Марш-стрит, в самом центре лабиринта из георгианских построек, я наткнулся на Дом морского купечества. Противиться искушению я не мог. Да и какой верный поклонник Джона Кабота и его сына Себастьяна — величайших первооткрывателей из племени отважных английских купцов — смог бы спокойно пройти мимо этого здания?

И что же, по-вашему, я увидел внутри? Оказывается, сегодня эта средневековая торговая гильдия — одна из последних сохранившихся в наши дни — живет еще более насыщенной жизнью, чем когда-либо. Меня провели через просторные помещения, стены которых были увешаны величественными портретами восемнадцатого столетия. Миновав вереницу кабинетов, я попал в роскошный банкетный зал, где с высокого потолка свешивалась огромная хрустальная люстра, отражавшаяся в полированной столешнице массивного стола, как в озерце со стоячей водой. Зрелище подобного великолепия подавляло неподготовленного зрителя: мне даже показалось (и я с трудом преодолел свое заблуждение), будто снова нахожусь рядом с Мэншн-хаус, в здании одной из старинных ливрейных гильдий Лондона.

— Мы можем проследить нашу историю вплоть до эпохи Генриха II, — с гордостью сообщил мне хранитель. — О да, сэр, у нас и сегодня полно дел! Мы курируем Технический колледж морской торговли. Неподалеку за углом находится дом призрения для бывших моряков и вдов моряков — мы учредили его еще в 1554 году. Так что, сами видите: мы заботимся и о молодежи, и о стариках.

Я решил заглянуть в упомянутый дом призрения, население которого на тот момент составляли девятнадцать мужчин и двенадцать женщин. Все они проживали в аккуратных желтых домиках, с трех сторон окружавших небольшой мощеный дворик. В центре его стояла высокая белая мачта, на которой по торжественным случаям поднимались флаги. Обитатели приюта выползали из своих жилищ и, щурясь (глаза-то уже не те), привычно поглядывали на небо — не грядет ли шторм? В такие моменты дом призрения напоминал заштиленное судно. Оно плыло почти четыре сотни лет — со своей престарелой командой, которая менялась каждые пять-шесть лет, но все равно оставалась неизменной. Над входом в центральное здание были высечены строчки из стихотворения: