Над морем висел туман. Время от времени, взглянув вниз и направо, я различал скользящую по воде свинцовую тень каботажного судна или скалу, до блеска умытую дождем. Ветер загнал чаек на материк. Часть птиц расселась на каменных стенах, другие летали над полями.

Через несколько миль я подъехал к насквозь промокшему городку Аберайрон. Ни души. Вошел в паб, скорее для того чтобы укрыться, а не по какой-либо иной причине, и увидел печального старика, сидевшего над пинтой эля. Он сказал, что времена нынче плохие и лучше не станут. У него была странная привычка на каждую услышанную фразу отвечать «О Господи». Если вы говорили, что день выдался ужасный, он отвечал: «О Господи, да». Но своей присказке он мог придавать разное значение. Звучала она то жалобно, то возмущенно, то ворчливо, то слезливо, утвердительно, потрясенно, недоверчиво и снова утвердительно. Он сказал, что Аберайрон был раньше рыболовным портом, но нынче жители ловят летом рыбу только для туристов. Специализацией городка сделался валлийский твид.

Я вдруг решил — скорее от скуки — купить себе отрез твида, и мой грустный знакомец любезно предложил проводить меня в магазин.

— Этот твид ткут на ручном станке?

— О Господи, ну разумеется…

Итак, мы отправились в лавку. Я купил кусок довольно яркого коричневого твида, толстый материал, вроде харрисовского, но без длинного ворса. Такой твид выбирают только в сырую погоду. В Аберайроне твид дешевле, чем в Талибонте. Я заплатил четыре шиллинга и шесть пенсов за ярд. По такой же цене вы купите его в Кенмэре, графство Керри, и некоторых районах Донегола.

В благодарность за услугу я предложил оплатить пиво. Лицо моего грустного попутчика словно застыло. Он вскинул руку и вымолвил, словно я попросил его помочь похоронить мертвое тело:

— О Господи, нет…

Я вышел под дождь, дивясь его странной привычке, такой же монотонной, как «вы понимаете что я имею в виду» у водителя из Аберистуита. Но старик вкладывал уйму смыслов в свою присказку, иногда выпускал «о», иногда — «Господи».

Оттенки удивления, которые может выразить валлиец в междометии «о», поражают. Некоторые растягивают этот звук на несколько секунд. «О-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о! Это ужа-а-сно!» — говорят они о том, что на самом деле и не ужасно, и не удивительно, а звук «о» поначалу выходит из гортани приглушенным, а потом набирает силу, выражая удивление и недоверчивость.

Я заинтересовался, какое слово способно выразить самые тонкие чувства, и пришел к выводу, что это слово «darling» [77]в женских устах. Есть обыкновенное «darling» — и есть «dar- ling». В втором случае оно звучит неодобрительно. Встречается также «dar-LING» (произносится напевно, с повышением тона). Имеется в виду далекий возлюбленный. Есть также «Oh DAR-ling» — тут выражается настоящее чувство, и «D-a-rling» — дама готова расплакаться. Можно выразить неожиданное подозрение — «Darling?» Такой вопрос приводит мужчину в состояние растерянности. А еще резкое, снова неожиданное «DARLING!» — восклицание, предшествующее резкой отповеди. Есть и опасное «darling», надоедливое, липнущее, означающее неприятности; а также совокупность почти неотличимых друг от друга, но всегда страстных «darling» — от староанглийского «deorling» до слова, которое старается выговорить беззубый человек и которое, возможно, означает «Durham» — «Дарем».

Вот с такими глупыми мыслями, разбрызгивая воду, я катил по темной дороге, которая к тому моменту ушла от моря и углублялась в материк. Дождь не прекращался, тучи заслоняли горы. Наконец я поднялся на мост в городке Кардиган.

В Уэльсе то и дело удивляешься: оказывается, город, название которого известно во всем мире, величиной чуть более деревни. Кардиган — городок на реке Тейви. Магазины в нем сосредоточены на одной улице. У города такой вид, словно он отстранился от дел и ушел на покой. На главной улице меня остановила большая толпа священников. Они вышли из общественного здания справа от главной улицы и встали группой под сотнями зонтов. Здесь были и священники, и их суровые супруги. Выяснилось, что в Кардигане проходит ежегодная религиозная конференция. Она столь известна, что даже лондонские газеты, печатающиеся в Манчестере, привлекли на подмогу коллег из Уэльса и напечатали программу конференции по-валлийски. Это настораживало. Если бы газетчики поступили, как всегда, и поместили передовицу под броской шапкой: «СВЯЩЕННИК НАПАДАЕТ НА СОВРЕМЕННУЮ МОЛОДЕЖЬ!», я не стал бы покупать газету. Но мысль о двух лондонских газетах, знаменитых своим невежеством в отношении Шотландии, Уэльса и Ирландии и вдруг вздумавших похвалить Кардиган, так меня поразила, что я купил газеты и принес их в паб. Это заведение, казалось, перенесли сюда из Солсбери. Здесь я с некоторым предвкушением открыл газеты и прочел в новостной колонке: «Священник нападает на современную молодежь».

В пабе собралось много дородных, довольных жизнью фермеров. Они не походили на фермеров с севера. Ни тебе мрачных лиц, ни погруженности в себя. Говорили по-валлийски и настроены были весело.

Я вошел в обеденный зал и обнаружил там тихую панику. Три или четыре официантки пытались рассадить огромную толпу священников и других служителей культа. Пахло жареной бараниной. Похоже, она придавала священникам силы для еще одного наступления на молодежь. Мне вдруг страшно захотелось пирога со свининой, а потому я вышел на улицу.

Магазины в Кардигане закрываются ровно в час, и на город спускается тишина, глубокая и торжественная, словно во время сиесты в Испании. Я нашел магазин, где хорошенькая валлийская девушка продала мне не только пирог, но и несколько сэндвичей со смородиной, любимых и молодежью, и стариками.

Дождь вдруг прекратился, и вскоре я снова был в дороге.

Маленький город Фишгард стоит на вершине горы, далеко внизу открывается бухта.

Когда светит солнце, Фишгард становится самой красивой гаванью, какую вы когда-либо видели. Темно-синяя вода покоится в объятиях двух скалистых мысов, вонзающихся в Атлантику. Бухта достаточно глубока, чтобы в ней могли бросить якорь самые крупные лайнеры. В основном здесь можно увидеть суда с красными трубами, что ходят в ирландский Росслар, но иногда захаживают и лайнеры из Нью-Йорка, доставляющие почту.

Глядя на бухту, вспоминаешь последнее нападение на Британские острова. В этом событии ощущается сильный привкус водевиля, хотя в свое время оно вызвало немало волнений.

Это произошло 22 февраля 1797 года в десять часов утра. Три военных корабля и люггер направлялись к бухте со стороны мыса Сент-Дейвидс-Хед. Люди на мысу решили, что это британцы, поскольку на них развевались британские флаги, а потому радостно их приветствовали, пока отставной моряк не узнал французские военные корабли. В Пембрукшире началась паника. Мужчины и женщины, прихватив все ценное, бросились спасаться бегством.

Французские корабли бросили якорь и высадили десант в маленькой бухте Каррег-Гвастад, примерно в полумиле к западу от Фишгарда. Отрядом из шестисот пехотинцев и восьмисот заключенных командовал ирландский американец, генерал Тейт. Можно себе представить переполох в Пембрукшире, который не знал военных действий со времен гражданской войны, когда на пороге появился враг, а местные войска находились далеко от Фишгарда. Курьеры помчались в гарнизоны. Лорд Каудор, в то время губернатор графства, жил в тридцати пяти милях отсюда. Его разбудили посреди ночи с сообщением о нападении. Он выпрыгнул из постели и принял на себя обязанности главнокомандующего. Йоменам и народному ополчению послали сигнал — знаменитый «горящий крест». Много, должно быть, в ту ночь было драматических прощаний и героических моментов, когда фермеры, поцеловав жен, цепляли к поясу мечи или хватали мушкеты и спешили к бухте.

Лорд Каудор прибыл в полдень на следующий день вместе со смешанным отрядом йоменов и ополчения. Всего в его отряде было семьсот пятьдесят человек, но за «армией» следовала огромная толпа, вооруженная мотыгами, лопатами, косами и серпами. Капитану Дэвису, участвовавшему в боевых действиях, поручили расставить всех по местам. Он весьма умело провел эту операцию.