Колледж Харлеха должен посетить всякий, кто приедет в Уэльс. Он олицетворяет собой прекрасное чувство равенства, свойственное валлийцам. К тому же это наиболее свежее (учебному заведению всего несколько лет) проявление веры валлийцев в то, что наличие возможности — половина успеха.

Западное побережье Уэльса поражает своим богатством и разнообразием: здесь есть море и болото, горы и леса, что не позволяет предпочесть одно место другому. Не успел я причислить панораму Харлеха с голубым щитом гор на севере к самым совершенным ландшафтам Уэльса, как оказался в Бармуте. Город, как и все валлийские города, пострадал, на мой взгляд, от архитекторов, но, когда на Бармут ярко светит солнце, а яхты скользят по заливу, может показаться, что смотришь на Гибралтар, пусть поменьше и не такой экзотичный.

Длинный деревянный мост, переброшенный через широкое устье Минаха, наряду с Плимут-Хо является, возможно, самым красивым искусственным променадом Великобритании. Вы смотрите в сторону материка, где бурлит соленый прилив, в сторону гор вокруг Долгелли. Горы складками находят одна на другую, и получается сплошная длинная линия, пламенеющая утесником, зеленеющая травой, темнеющая лесами. Незабываемое сочетание воды, гор и леса, непревзойденный ландшафт валлийского высокогорья…

Дорога к Долгелли то поднимается, то опускается, проходит по райским долинам меж освещенных солнцем гор. Речное устье осталось позади, но вот вы снова видите блеск воды. Русло сужается, река прокладывает себе дорогу. С правой стороны открывается потрясающий вид на гору Кадер-Идрис и ее отроги. По мощным склонам скользят тени облаков. Проходящее облако словно обдувает гору дымком и движется дальше по голубому небу. В Пенмэнпуле, где лесистые холмы отражаются в спокойной воде, есть мост.

Вскоре вы въезжаете в город из серого камня; из труб поднимается серый дым, за садами круто вздымается Кадер-Идрис.

Это Долгелли.

Суббота. День в Долгелли перевалил за вторую половину.

Я сижу на зеленом стуле возле гостиницы. Фасад обращен на площадь, и я думаю, что оказался в самом иностранном уголке Уэльса. Да, Карнарвон казался чужим, но Долгелли мог бы находиться в австрийском Тироле.

На площади полно альпинистов. Толпа преимущественно мужская. Раньше я наблюдал такое на ирландской ярмарке. Мужчины стоят группками. Судя по всему, это фермеры и их работники. Я вижу бриджи, кепки и шляпы-котелки. Большинство держит в руках грубые палки или вырезанные из забора жерди. Некоторые косматы, точно горные пони; встречаются блондины; есть маленькие и темные, как испанцы; попадаются высокие, светлые и тощие, как шотландцы. Время от времени проходят попарно местные девушки. Мимо мужчин они прогуливаются неоднократно, улыбаются в ответ на обращенные к ним фразы.

Деревенский полицейский проявляет в этот день свою власть. Он стоит посреди площади, странный и одинокий в синей форме. Выглядит он совершенно неуместно, как те смуглые мужчины в синей форме, что контролируют движение на улицах Гибралтара.

Долгелли — суровый горный городок. Здания из горной породы напоминают шотландские дома и, кажется, построены на века. Позади площади Кадер-Идрис поднимается к облакам. Ее склоны, ярко-зеленые, серовато-зеленые и коричневые, прорезаны ущельями и изрезаны поперек узкими тропами.

Вот из такой дикой страны пришли эти мужчины с быстрой речью и неторопливыми движениями. Я смотрю на них и скучаю по горным пони, на которых они, как мне кажется, должны были бы приехать на рынок. Но они прибыли сюда на автобусах. Гротескная мысль. Они стоят так часами и выглядят в точности как новобранцы Ллевелина Великого или Оуэна Глендовера. Кажется, они ожидают именно вождей, а не автобуса, который отвезет их через горы в Балу или на юг, в зеленую долину реки Дови.

Валлийские горцы на площади Долгелли — зрелище, без сомнения, такое же древнее, как сам Уэльс. Все знают друг друга и домочадцев, вплоть до третьего и четвертого колена. Многие, возможно, породнились, поженив детей. Их жизни разделены милями гор, дома прячутся в тени вершин, они встречаются друг с другом не чаще раза в неделю на таких вот сборищах под сенью Кадер-Идрис. Поэтому им есть о чем поговорить, и они передвигаются от одной группы к другой. Таким вот образом в горах распространяются новости. Интересно, сколько горцев выписывают газеты? Очень может быть, что ни один! Они слышат все, что хотят узнать о мире — их мире, — на маленькой каменной площади Долгелли…

Наступает время прощания: большой автобус сворачивает на площадь. Народ срывается с места. Горцы собираются толпой и сразу теряют ту живописность, которая отличала их, когда они стояли, опершись на палки. Слышится поток валлийских пожеланий. Постепенно площадь пустеет. Часть людей поднимается в соседние горы, к светящимся окнам своих домов. Темнеет. Колокол отбивает вечерний час. Это происходит каждый вечер в церкви Святой Марии. Кадер-Идрис исчезает из вида, и только по широкой звездной дуге на небе можно определить место ее нахождения.

В Долгелли в странном контрасте к мрачным и солидным протестантским часовням находится римская католическая церквушка, чуть крупнее сарая. Не все осознали, что Уэльс в течение долгого времени после Реформации оставался католической частью Британских островов. В Уэльсе было только три протестантских мученика, и пострадали они в правление Марии Кровавой.

«Католицизм не просто отстаивал прежнюю религию, — пишет мистер У. Ллевелин Уильямс в работе «Создание современного Уэльса». — Он отстаивал также валлийскую нацию. Протестантизм был чуждым растением, привитым английскими или англизированными властями. Люди оглядывались на дореформенные дни, когда Уэльс был не просто частью Англии, когда при дворах валлийский язык не был под запретом и когда валлийские законы и обычаи все еще соблюдались. Все, что имелось лучшего и благородного в истории Уэльса, переплелось с историей аббатств, оставшихся без крыш. Это — памятники валлийской набожности и искусству… Каждая приходская церковь, названная в честь местного святого, но не имевшая значения для протестантской экономики, вела валлийца, преданного идеалам прошлого, назад, к рассвету христианской цивилизации. Везде, куда доходил звук монастырского колокола, царили мир и довольство. Церковь давала бесплатное образование умным сыновьям бедняков; она оказывала благотворительность старикам… Вместе с Реформацией явились странные доктрины и странные законы. Ушли добрые владельцы монастырских земель, а их место заступили нуждающиеся авантюристы, которые не думали о прошлом и не рассчитывали на будущее, им важно было урвать все от настоящего».

Мистер Уильям интересно рассуждает о бессознательном сохранении католических обычаев в протестантском Уэльсе:

«Остатки католических практик и верований сохранились до наших дней. “Мэри Луид” [73]зимними вечерами по-прежнему веселит сельских валлийцев, хотя мало кто знает, что она родилась из рождественской мистерии. Дети, настоящие консерваторы, до сих пор крестятся во избежание дурного предзнаменования или когда связывают себя клятвой. Пуританская традиция похорон — gwylnos, — знаменующая бессмертие души, проявляется в патетической заботе об ушедших. Она зародилась в древние времена и выразилась в произнесении поминальных молитв. Прекрасный обычай возложения цветов на могилы друзей и родственников знаменует — возможно, неосознанно — влияние католицизма на веру и обычаи валлийцев. Быть может, это мелочи, но то, что они сохранились после двух столетий строжайшей пуританской дисциплины, чрезвычайно важно и доказывает сильное влияние старой веры».

Долгелли выглядит не менее сурово и пуритански, чем какой-нибудь город на севере Шотландии, однако вера в нем, столь много значившая для древних валлийцев, сосуществует с нонконформизмом, на котором и стоит современный Уэльс.