Так вот этот самый Антипа построил в Велешковичах на Переспе ветряную мельницу. Говорят, на свете до этого времени было всего семь чудес. Антипова ветряная мельница стала восьмым чудом и, пожалуй, самым замечательным.

Прежде всего потому, что Антипа сделал мельницу без единого гвоздя, без единой металлической скобы или шестерёнки. И балки, и стены, и маховые колёса, и различные там подшипники, и зубчатые передачи, — всё было выстрогано из дерева. Жернова и те из дерева, только камешками подбиты.

Но не только это поражало. Антипова ветряная мельница не имела обычных для таких ветряков крыльев. На громадном валу крепились два колеса с множеством лопастей. Они и крутили жернова. Издали ветряная мельница была подобна на тележку-двуколку, катившуюся по небу.

В этой Антиповой мельнице и собрал Кешка друзей, чтобы принять присягу.

По крутой лестнице они поднялись на третий этаж, где когда-то засыпали зерно в деревянный ковш. Тут стоял резной шкафчик, в котором Антипа держал записи, кто и сколько привёз на размол зерна.

Кешка приказал друзьям сесть на широкую лавку, а сам стал за шкафчик. Он был очень подобен на фокусника-иллюзиониста Бен-Бахара, выступавшего перед самой войной в Велешковичах.

Фокусник тот дал всего два представления: дневное, для детей, со скидкой на билеты на целых пятьдесят процентов, и вечернее, для взрослых, без скидки, но также недорогое, а разговоров и споров было на три недели. Особенно среди учеников.

Одни говорили, что фокусник-иллюзионист — мошенник, ловкач, делец, а может быть, и того хуже. Другие же, наоборот, защищали артиста, утверждая, что Бен-Бахар прожил целых десять лет в индийской пещере без еды и воды, читая двенадцать часов в сутки книги по чёрной и белой магии. Поэтому и научился превращать воду в вино, обычные бумажки — в червонцы, добывать огонь без спичек, глотать длинные шпаги и перекусывать толстые гвозди.

Если бы не началась война, так велешковичские мальчишки и до сих пор спорили бы, кто же такой на самом деле фокусник-иллюзионист Бен-Бахар?

Так вот и Кешка, словно тот фокусник, стоял за шкафчиком и неизвестно откуда, из каких потаённых хранилищ, выуживал самые разные вещи.

Сначала Кешка поставил на шкафчик чернильницу-невыливашку, но не такую стеклянную, из зеленоватого стекла, которые стояли на школьных партах, а широкую, фарфоровую, с двумя синенькими цветочками, которые почему-то не разрешали приносить в школу.

Потом на шкафчике очутилась ручка с пером «Рондо», опять же не обычная, школьная, а особенная, в виде гусиного пера, с позолоченным ободком и запрещённым для школьников пером — мечтой всех мальчишек.

Затем Кешка положил на шкафчик тетрадь. Тетрадь была обычная, школьная. И всё-таки не совсем обычная. Её обложка пестрела яркими рисунками всех родов войск Красной Армии.

Последним со шкафчика Кешка вытащил великоватый пакет, завёрнутый в белую тряпочку, перевязанный суровой ниткой.

Всё это Кешка делал молча, сосредоточенно, но торжественно и поэтому немного таинственно. Данилка, Максимка, Лёва и Густя, которые затаив дыхание следили за Кешкой, даже приподнялись со скамейки, чтобы лучше рассмотреть, что за пакет до-'стал Кешка.

Кешка мог бы и сказать, что в том пакете, но не иначе как важничал, задавался, как тот шляхтич, у которого гонору больше, чем здравого смысла. Конечно, Кешка не шляхтич, Кешка единственный среди велешковичских ребят знает, как в Красной Армии принимают присягу, потому что один Кешка бывал на этой церемонии.

Не торопясь, Кешка достал из кармана ножик с множеством маленьких ножичков, отвёрток, пилочек и разрезал суровую нитку.

Под белой тряпочкой оказалась ещё одна — полотняная, а под ней что-то красное с золотыми кистями. Кешка взял это красное, встряхнул и… все даже ахнули от удивления. В Кешкиных руках пламенело красное знамя с золотой звездой, гербом Советского Союза и золотой надписью вокруг него: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

— Лёва, подай мне вон ту жёрдочку, — попросил Кешка Лёву.

Вдвоём они прикрепили знамя к жёрдочке, а жёрдочку к шкафчику.

— Теперь будем принимать присягу, — сказал Кешка и уже совсем по-военному скомандовал: «К принятию присяги на верность Социалистической Отчизне прошу построиться…»

Данилка, Лёва, Максимка и Густя стали в шеренгу. Кешка взял со стола тетрадь, раскрыл её.

— Сейчас я буду читать текст присяги, а вы повторяйте за мной… Слово в слово… Потом каждый из вас распишется под присягой, — Кешка кашлянул в кулак, не торопясь, выразительно произнося каждое слово, начал читать написанную им самим присягу. Той, армейской, которую принимали в армии, у него не было: — «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды красных партизан, клянусь, не жалея живота своего, сражаться с ненавистным врагом, который топчет нашу священную землю. Я буду смелым, мужественным, дисциплинированным в этой борьбе. Буду сознательно выполнять приказы моих командиров. Если же я испугаюсь или изменю, пусть общее презрение народа будет мне страшным наказанием».

Дочитав присягу до конца, Кешка взял перо, расписался под присягой: Иннокентий Листопаденко. Потом Кешка подошёл к знамени, стал на колени, поцеловал край знамени.

— Теперь твоя очередь, Данила Чупринец, — сказал он.

По-военному стуча пятками о пол, Данилка подошёл к шкафчику, старательно вывел подпись: Чупринец Данила Захарович и также поцеловал краешек знамени. За ним и остальные закрепили присягу подписями и целованием знамени.

— Теперь я что-то вам покажу, — таинственно сказал Кешка.

— Подожди, Кешка, — остановил его Максимка. — Скажи, ты ничего не напутал, когда читал присягу?.. Почему мы должны были поклясться, что не пожалеем живота, а не головы?.. Во всех книгах пишется, что герои не жалеют головы или жизни. А ты читал «не пожалеем живота…».

Врасплох заданный вопрос смутил не только Кешку.

— Почему? Почему? — растерянно сказал он. — Я сам слышал, так говорилось в присяге.

— Может быть, где и говорилось, но нам бы лучше поклясться, что не пожалеем головы, — стоял на своём Максимка. — Голова же важнее живота.

— Хватит вам, — прекратил ихний спор Данилка. — Ты, Кешка, хотел что-то показать?..

Кешка очень обрадовался, что Данилка выручил его. Он уже и сам начинал сомневаться: может, и правда ошибся.

— Теперь пойдём на кладбище, — объявил Кешка.

Зылю-Бородылю повезло.

Нет, не сразу.

Сначала он подумал, что Данилка его обманул. От Данилки чего хочешь можно ожидать.

Но нет. Зыль-Бородыль копнул сапёрной лопатой ближе к хлеву и почувствовал, как она наткнулась на что-то мягкое. Покопал рукой и вытащил одно за другим все четыре голенища от валенок. Два чёрных широких — Клемовых. Зыль-Бородыль сам видел у Клема валенки с такими голенищами. Два голенища были белые, узкие. Не иначе как покойницы Клемихи.

«Так, — мысленно сказал Зыль-Бородыль, — попался, господин бургомистр! Теперь не я, а ты будешь висеть на виселице. Где тебе и надлежит быть…»

Зыль-Бородыль не то что недолюбливал Клема, он всей душой ненавидел его. И за то, что Клем учёный, инженер, а он, Зыль-Бородыль, умел только расписываться да читать. И за то, что Клем пренебрегает им. А зачем пренебрегать? Два сапога — пара. Оба служат одному богу — фашистам.

Зыль-Бородыль аккуратно завернул голенища в тряпку и быстро пошёл к начальнику полиции господину Кресендорфу.

«Интересно, — думал дорогой Зыль-Бородыль, — сколько заплатит мне Кресендорф?.. Деньги ихние мне не нужны. Что за них можно купить? Дырку от бублика?.. Пусть эту дырку сам Кресендорф использует со всей его фашистской сворой».

Перед кабинетом Кресендорфа — довольно просторная приёмная. В ней за столом сидел шарфюрер Хенрик Штюк — дежурил.

Шарфюрер, как и надлежит самому младшему фюреру, пил сырые яйца, что лежали перед ним на столе в пилотке.

— Гутен таг!.. Добрый день!.. Приятного аппетита господину, — поздоровался Зыль-Бородыль, при этом подумав: «Чтоб ты, паразит несчастный, подавился этими яйцами».