— Самогонку, господин капитан… И правда, пакость, но лучшей гнать не научились, — объяснил Зыль-Бородыль.

— Самогонку? — переспросил Кресендорф. — Мы будем давать тебе шнапс, господин Бородыль, лучший немецкий шнапс.

— Я, господин начальник, не Бородыль, — начал объяснять полицейский. — Я — Зылев. Бородыль — это кличка, дразнилка, значит.

— О, я хорошо понимаю… Садись, господин Зылев-Бородылев.

Зыль-Бородыль сел. Кресендорф пододвинул пачку сигарет. Зыль-Бородыль никак не мог понять, зачем он понадобился самому начальнику полиции и СД. Кресендорф посматривал на полицейского жёстким беспощадным взглядом синих арийских глаз.

— Господин Зылев, — наконец прервал он молчание, — кто, по-твоему, обстрелял наш штаб, увёл у коменданта лошадь, вывесил красное знамя на колокольне, расклеил по городу листовки, а в Даньковском лесу обстрелял колонну машин?

— Не знаю… Не могу знать! — растерялся Зыль-Бородыль. — Скорее всего — оттуда, — Зыль-Бородыль показал пальцем за ухо, давая понять, что местные жители к этим делам не имеют никакого отношения.

— Так, так, — сказал Кресендорф и поставил чёрный ящик на стол, достал с него специально сделанную виселицу, а затем бородатого человечка-куклу.

Придерживая куклу за ниточки, Кресендорф медленно повёл её к виселице. Зыль и глазом не успел моргнуть, как кукла-человечек болталась уже на виселице.

— Как тебе, господин Зылев, понравилось наказание этого негодяя? — улыбаясь, спросил Кресендорф.

От страха у Зыля отнялся язык. Полицейский хотел что-то сказать и никак не мог, только кивал головой, как тот человечек-кукла, которого Кресендорф только что повесил на виселице.

— Давай договоримся, Зыль-Бородыль, — чеканя каждое слово, сказал Кресендорф, — если ты не поможешь нам найти бандитов, я отправлю тебя на виселицу, как и эту марионетку. Если же поможешь, мы дадим тебе сигарет, спирта и денег.

Зыль-Бородыль от страха захотел перекреститься. Поискал в комнате икону — не нашёл. Увидел на стене громадный портрет Гитлера. На всякий случай перекрестился на него.

— Господин начальник, где же я должен их искать?..

— А это уже твоё дело, — ответил Кресендорф. — Захочешь жить — найдёшь. — Он позвал дежурного, приказал ему — Ганс, выдай господину полицейскому бутылку шнапса, две пачки сигарет и плитку шоколада.

Зыль-Бородыль был так напуган, что забыл поблагодарить господина гауптштурмфюрера. Вспомнил об этом уже на улице. Хотел возвратиться, но подумал-подумал, плюнул со зла и побрёл домой.

Густя чувствовала себя очень одинокой и беспомощной. Ей казалось, а может быть, так было и на самом деле, что мачеха всё время следит за каждым её шагом. Отец, как нарочно, ходит чем-то озабоченный, и ему нет никакого дела до неё, до Густи. А Максимка обещал прийти и не приходит. Не иначе как Кешка с Данилкой запретили ему дружить с ней, с Густей. А что? И правильно! Кому нужна такая подружка, отец которой преданно служит фашистам, а мачеха заядлая шпионка?

И всё же Густя обижалась на Максимку. Мог бы зайти, навестить…

На глазах у неё выступили слёзы.

Пусть бы скорее красное войско прогнало фашистов, наступило довоенное время с пионерскими лагерями, походами, ночными кострами и весёлыми песнями.

Густя достала из заветного местечка красный пионерский галстук, подошла к зеркалу, чтобы примерить его. Хоть бы сколько минут почувствовать ту довоенную жизнь, когда ещё была жива её мама, когда можно было носить галстук, никого не боясь.

— Моё вам самое преданное почтение, господин бургомистр, — услышала Густя чей-то фальшивый голос.

Она выглянула в окно. Во дворе отец запрягал лошадь в телегу, а через открытую калитку заходил Зыль-Бородыль. Он подошёл к отцу, протянул руку. Отец, видимо, не заметил протянутой руки.

— Что скажете, Зылев? — спросил он.

— Я к вам за советом, — ответил полицейский.

— Говорите…

Зыль-Бородыль оглянулся, давая понять, что на улице разговаривать не совсем удобно.

— Может быть, господин бургомистр, нашли бы минутку поговорить со мной в комнате?..

— К сожалению, я должен сейчас же ехать, — ответил отец. — Господин комендант приказал побывать в Данькове…

— Ну, да, да, конечно, господин бургомистр, — чего-то торопливо согласился Зыль-Бородыль. — И не боитесь вы, господин бургомистр? В Даньковских лесах, говорят, объявились партизаны… Может быть, охрану взяли бы?..

— Глупости, — отмахнулся отец. — Слухи, как всегда, преувеличенные… Так что вы хотели мне сказать?

Зыль-Бородыль оглянулся ещё раз.

— Кресендорф вызывал, — приглушённым голосом сказал Зылев. — Такого страху натерпелся, даже до этого времени поджилки дрожат…

— У полицейского не должны дрожать поджилки, — насмешливо отозвался отец.

— Сейчас и вы, господин бургомистр, задрожите, — обиженно пообещал Зыль-Бородыль. — Знаете, что сказал Кресендорф? «Если, — говорит, — вы с господином бургомистром — вами, значит, — не найдёте бандитов, — так он называет партизан, — то я обоих повешу на церковных воротах». Обоих, господин бургомистр: меня и вас. И повесит, будьте уверены.

Наверно, Зыль-Бородыль надеялся увидеть, как господин бургомистр действительно задрожит, но тот совсем спокойно сел в телегу.

— Мне очень жаль вас, господин Зылев, — сказал отец. — Где вы будете искать тех партизан, если они как ветер в поле — сегодня тут, а завтра там и не оставляют своего адреса? Что касается меня, так я поставлен руководить районом, а не гоняться за партизанами. Так что если Кресендорф и повесит кого, так прежде всего вас, господин Зылев.

Отец дёрнул вожжи. Лошадь легко тронула телегу, выкатила её за ворота. Зыль-Бородыль сердито крикнул вслед:

— Подождите, господин бургомистр! Неужели вы не понимаете, что мы одной верёвочкой связаны?

Он и ещё что-то кричал, но Густино внимание было отвлечено чем-то более важным. Кто-то, скорее всего мачеха, медленно поднимался по лестнице в Густину мансарду. Густя быстренько спрятала галстук в потаённое место, легла на кровать, прикинулась, что спит. Может быть, мачеха не станет трогать её.

Антонина Павловна остановилась в пороге.

— Что с тобой, Густя? Почему ты лежишь? Уж не заболела ли? — с тревогой в голосе спросила она.

— Нет, — ответила Густя. — Я отдыхаю…

Мачеха положила руку на Густин лоб. Лоб был холодный, а рука тёплая.

— Температура нормальная, — сказала мачеха. — Почему ты сидишь дома? Разве у тебя нет друзей?

— Есть, — ответила Густя.

— Тогда почему они не приходят к тебе? Кто они? Я хотела бы с ними познакомиться.

Густя сразу же насторожилась. «Хитрая шпионка! Но так я тебе и скажу о своих друзьях».

— Они — наши ученики, — сказала Густя. — А не приходят потому, что сейчас очень заняты.

Она хотела сказать, что друзья не приходят потому, что отец у неё бургомистр, а мачеха — шпионка, но подумала, что лучше промолчать, пусть мачеха считает, что Густя ни о чём не догадывается.

Мачеха как разгадала Густины мысли.

— А может быть, их не пускают родители? Может, не хотят, чтобы они дружили с тобой?

Догадливость мачехи смутила Густю. К счастью, отвечать не пришлось. Кто-то осторожно постучал в дверь.

— Заходите, — разрешила мачеха.

Дверь несмело приоткрылась. Максимкина голова просунулась в комнату и испуганно замерла. На Максимкином лице видны были растерянность, страх и неодолимое желание дать драла.

Густя и обрадовалась, что пришёл Максимка, и испугалась за него. А вдруг и Максимку мачеха начнёт расспрашивать. Максимка может и проговориться.

— Проходи, проходи, мальчик, я не баба-яга и не ведьма с Лысой горы. А ты меня, вижу, чего-то боишься…

— И совсем он не боится, — пришла на выручку Густя. — Он просто очень застенчивый… Спасибо, Максимка, что ты зашёл. Мне надо с тобой поговорить.

Максимка очень неохотно, робко вошёл в комнату, сел в кресло, умоляюще посмотрел на Густю: мол, мне тоже надо поговорить с тобой, но без мачехи.