— Не представляю.

— Ну сколько миль нам ехать?

Я пожала плечами:

— Смотря как ехать.

Ник кивнул признав справедливость аргумента.

— Какие у нас варианты?

— Сообщу, как только взгляну на карту. Мы для этого сюда и приехали — купить карту и «Золотых рыбок».

Ник придержал для меня дверь, пропуская вперед.

— Золотых рыбок?

— Крекеры «Пепперидж фарм» в форме рыбок, — объяснила я, направляясь к магазину. — Не стесняйся, выбирай все, что пожелаешь. Мы не остановимся на ленч, пока не проедем полпути.

— И где же это будет?

Я сняла темные очки.

— Уже сказала: отвечу, как только взгляну на карту. — Проходя мимо стенда с «Читос», я взяла два пакета — обычные и с сыром — и вручила чипсы Нику. — На вот, неси скоропортящиеся продукты. А я поищу палатку и карманный фонарик.

Ник пошел за мной.

— Палатку?!

Я добавила к его пакетам чипсы «Ореос» и кивнула.

— Думаю, палатки у них вон там, рядом с фонарями.

— Мы что, в поход собираемся?

— Я землевладелица, Ник.

— Это я усвоил.

— Я владею землей.

— Этот параграф я тоже выучил наизусть.

Я остановилась перед стендом с картофельными чипсами, раздумывая, какие взять. Выбрала классические — не люблю деревенские.

— Целью нашей поездки является единение с моей новообретенной собственностью. Разобьем палатку и будем лежать на моей земле, спать под моими звездами, осененные пологом листвы моих деревьев, съедаемые заживо моими москитами…

Ник расхохотался и предложил взять большой флакон репеллента, пока мы здесь. Он не вполне проникся радостями дикого отдыха, но с удовольствием принял правила игры.

— У тебя появился собственнический инстинкт.

— Я землевладелица, — пожала я плечами, словно это все объясняло. Конечно, объяснение получилось туманным, но это единственный ответ, который у меня был. — У меня есть своя земля.

Ник бродил по магазину в поисках пластмассовой корзины для наших скоропортящихся припасов, а я искала палатку среди необходимых для выживания предметов — наборов первой помощи, дорожных атласов и карманных ножей. Палаток почему-то не оказалось. Я взяла с полки карту и успела перехватить Ника у кассы. Он полез за бумажником, но я буквально выпрыгнула вперед и ткнула кредитку прямо в лицо продавщице. Девушка приняла карту с недовольной миной.

— Всю затею оплачиваю я, — сказала я, криво расписываясь на кассовом чеке. — Моя собственность — мои расходы.

Не в обычаях Ника было соглашаться на бесплатные поездки. Я ожидала ожесточенных споров и горячих дискуссий — дескать, он сам заплатит за себя, — но Ник неожиданно легко согласился и предложил понести пакеты. Я вручила ему покупки и открыла дверь. Несвежий воздух Нью-Джерси мощной волной ударил в лицо. Как это было прекрасно!

Дойдя до машины, я отперла дверцу и бросила Нику ключ от зажигания. Пока он регулировал под себя зеркала заднего вида и сиденья, я развернула карту Соединенных Штатов, оказавшуюся огромной, нескладной и лишенной мелких деталей, без которых не обойтись в поисках Твин-Лейкса, штат Северная Каролина. Ладно, лучше, чем ничего.

— Так, — сказала я, проводя пальцем от Манхэттена до Эшвилля. — Мы хотим попасть на юг.

Ник не ответил, занятый поисками подходящей радиостанции среди множества «кантри» и «ретро», которые доминировали в диапазоне приемника. В «тойоте» имелся проигрыватель, мы оба захватили неплохой ассортимент компакт-дисков, но отказываться от благ цивилизации в виде радиовещания казалось преждевременным: мы были всего в тридцати семи минутах от Нью-Йорка.

— Что ты сказала на работе? — спросил Ник, остановившись на рок-музыкальной волне, где передавали гранжевую песенку. Когда песня закончилась, начал насвистывать мелодию — такая у него привычка. Из-за этого автомобильная поездка всякий раз превращалась у нас в битву за контроль над радиоприемником.

Свернув карту, как мне показалось, правильно, я сунула ее в бардачок. Дорога до Эшвилля шла прямо, развилки начинались через много миль после Ричмонда.

— Наверное, то же, что и ты своим подчиненным.

Ник лукаво улыбнулся:

— Что тебе удалили аппендикс?

— Господи, нет, конечно! Я выбрала кое-что попроще — кишечную палочку.

— Мудрый выбор, — похвалил он, одобрительно кивнув. — В зависимости от тяжести заболевания можно отсутствовать сутки или неделю.

— В отличие от аппендицита, когда требуется лежать в стационаре и остается шрам. — Я сбросила туфли и скрестила ноги по-турецки. — А ты что придумал?

— Мне требовалась убедительная причина, иначе они не успокоятся. Встанут прямо под дверью моего кабинета — они часто так делают, чтобы мне было слышно, — и начнут во весь голос жаловаться, что начальник сказывается больным, когда хочет, а от подчиненных требует бюллетень.

— Ты правда требуешь справки от врача?

— Это политика компании — приносить оправдательный документ, если работник отсутствует дольше пяти дней подряд, но я никогда на этом не настаивал.

— И они действительно бухтят у тебя под дверью?

— Рационализируют процесс, чтобы мне не дожидаться новостей сарафанного радио, а оперативно узнавать, как ненавидят меня подчиненные. Если бы такую энергию да направить в русло повышения эффективности производства…

Каждые полгода Нику приходилось встречаться с представителями музыкального телеканала, с которым у него контракт, и напоминать, для чего им необходим веб-сайт, всячески подчеркивая бесценную помощь работников нижнего звена.

Песня Мадонны заставила Ника предпринять новую безнадежную попытку поисков другой волны. Я бы охотнее послушала новости, чем птичий язык обрывков радиопередач.

— Уволил бы всех этих говнюков в полном составе, — озвучила я то, о чем часто думала.

— Не все так просто, — уклончиво ответил он. — Ты не была руководителем и не знаешь, что это такое. Нельзя уволить людей на том единственном основании, что ты их терпеть не можешь.

— Пусть я не руководитель, но я…

— Знаю, землевладелица.

— Вообще-то я собиралась сказать «служащая», но ты прав: я землевладелица.

Ник засмеялся и заговорил о другом. Ему всегда было неловко обсуждать офисные сплетни и сплетников.

— Кстати, о земле: откуда взялся участок? Хоть расскажи, как становятся землевладельцами.

— Мамино наследство. Оказывается, я уже четыре года владею землей. — И я подробно описала историю обретения конверта и вчерашний разговор с отцом. — Папа клялся, что в свое время объяснил мне, что это такое, и отдал мне конверт через три дня после маминой смерти, но я вообще смутно помню неделю после похорон. Честно говоря, все, что осталось в памяти, — мамин гроб был коричневый и блестящий.

— А для чего твоей маме было покупать землю в Северной Каролине?

Вопрос казался логичным. Мама не была ловким земельным спекулянтом — она проявляла мало интереса к ценной недвижимости.

— Лет шесть назад они с отцом ездили к его клиенту в Эшвилле. Мама увидела участок и влюбилась в него с первого взгляда — она всегда мечтала о доме у тихого озера. — Я вспомнила, что мама так никогда и не освоилась в Хэмптонсе, заполоненном дамочками в босоножках от Маноло Бланика. — Сейчас мне кажется, я припоминаю что-то в этом роде — вроде бы у нас заходил разговор о земле в Северной Каролине. Но потом мама заболела, и нам стало не до дома на озере.

Ник медленно кивнул, продолжая переключать радиостанции.

— Что ты собираешься делать с землей?

Я пожала плечами. Мне стало одиноко и грустно. Человеку всегда нужна мама, и с годами это желание не притупляется. Единственное, что меняется со временем, — наше отношение к такой потребности.

— Я собираюсь ею владеть, — ответила я. — Наслаждаться нечестивым актом обладания. Как для любого нью-йоркского обитателя бетонной ячейки — не пойми превратно, я люблю свою ячейку, — мысль о том, что я единолично и безраздельно владею клочком земли, кажется очень заманчивой. Может, я открою там колонию художников или построю бревенчатую хижину из собственноручно спиленных деревьев — понятия не имею. Теперь все возможно. Я землевладелица.